За столом кроме них двоих никого не осталось, и Петра это смутило. Но не Воронину. По крайней мере внешне по ней ничего не было заметно.
— Успели вспомнить детство? — с доброй насмешливостью спросила она.
— Немного. Когда только подошёл к усадьбе, я всё пытался узнать её, что-то узнавалось, что-то — нет. Мне казалось, что дорога сюда шла через глухой лес, пугавший мою сестру.
— Вам не казалось. Лес был, — кивнула Вера Ивановна, — отец вырубил его и продал почти сразу же, как купил Середниково. Мы ведь и лесоторговцы тоже, не только домовладельцы.
Помолчав немного и переварив информацию, Столыпин заметил:
— Жаль лес.
— Я его не помню, признаться. Просто знаю, что был.
— А как мы с вами и моим братом бегали к пруду — помните? Гувернантка ещё кричала, чтобы мы не подходили к воде.
— Такое было? — удивилась девушка и напрягла память. Но ничего не возникло в её сознании.
— Да, один или два раза.
— Надо же, выходит, мы с вами давние знакомые? — она оглядела стол. — Вы пьёте вино? Могу принести вина, выпить за встречу.
— Вообще, я предпочитаю не пить.
— Я тоже.
— Но мудрый человек сказал мне, что если совсем не пить, то создастся впечатление, будто боишься сорваться, и лучше бокал или рюмку выпивать.
— Да? — Воронина посмотрела на большие напольные часы. — Но у меня ещё есть дела, поэтому, давайте выпьем за ужином.
— Я удивлён, что вы так многим занимаетесь сами, даже цветами.
— Если хочешь, чтобы вышло хорошо — сделай сам. Так любил говорить мой батюшка. Работники, слуги, подчинённые всё делают ответственней и тщательнее в моём присутствии, но только тогда, когда я разбираюсь в вопросе и знаю, как должно быть. Из-за этого я взяла несколько уроков у французского садовника.
— Это… удивительно! И вызывает уважение. Мало кто с такой основательностью подходит к делам.
— Мне… пришлось научиться этому подходу.
— Из-за смерти Ивана Григорьевича? Я узнал, что его не стало, только по пути сюда.
Вера Ивановна посмотрела в глаза Столыпину. Подумав, решила сказать прямо:
— Нет, для того чтобы развестись и быть самостоятельной. Независимой.
— И… не тяжело так? Одной. Без мужской помощи.
— Нет, намного легче, чем с ней. Сама себе хозяйка. Делаю, что хочу. Никто мне ничего не скажет.
Пётр прокрутил в голове рассказ извозчика. Должно быть, её муж был совсем несносным человеком.
— Вы смелая. В нашем обществе, кто бы ни был виноват, к разведённым женщинам относятся плохо.
— Я заплатила за то, чтобы не быть виноватой, — Воронина улыбнулась с вызовом, — нет, не подумайте, не слезами и страданиями, а деньгами. Я заплатила теперь уже бывшему мужу, чтобы он подписался под изменами, грехами, рукоприкладством и скрылся с глаз моих долой.
Жадный и низкий, недостойный и отвратительный. Столыпин перебирал оскорбления в сторону Владимира Воронина, не представляя, как можно было довести до таких ненависти и презрения жену, да ещё отдать ей дочь, не стремясь сохранить брак!
— Вы были несчастны замужем? — Петя опомнился: — Простите, это не моё дело, бестактный вопрос.
— Да и ответ очевиден, правда? — не обиделась Вера Ивановна. — От счастья не откупаются.
— Да, конечно.
Она опять посмотрела на часы и, закончив с обедом, поднялась. Столыпин воспитанно встал следом, никогда не позволяя себе сидеть при даме, пока та не разрешит.
— Увидимся за ужином, — сказала она.
Стройная фигура повернулась спиной и вышла. Петя медленно опустился назад на стул. Он был охвачен двояким желанием провести здесь не меньше двух-трёх дней и в то же время уехать немедленно. Пока не захотелось остаться на ещё большее время. А эти карие глаза, вне сомнений, были способны побудить на многое.
Глава XII
Разобрав несколько коробок и скрупулёзно вычитав несколько десятков писем — не упоминается ли там Михаил Юрьевич? — Петя потёр заболевшие глаза. Даже несмотря на его усидчивость и исполнительность, занятие было утомительное. Он устал, и был рад, что выбрал принять приглашение остаться.
Спустившись к ужину, он нашёл его накрытым. Прислуга подносила последние блюда, но хозяйки не было.
— А Вера Ивановна идёт? — поинтересовался Петя.
— Они просили передать, — отчиталась девушка, — что могут задержаться, и вы можете начинать без них.
Подождать? Но кто знает, сколько это займёт времени? А если Воронина задержится всего на пять-десять минут? Невежливо будет уминать за обе щеки при её появлении. Пётр сел, но за вилку не взялся. Странно себя было чувствовать гостем в некогда своём доме. Он не мог понять, нравится ли ему тут, сожалеет ли он о продаже Середниково. У отца не было средств содержать его, выхода не было, что тут сожалеть? И всё же жаль, что в руки оно попало не самые достойные. Иван Григорьевич Фирсанов точно не отличался сентиментальностью — вырубить такой чудный лес! Изменилось ли тут хоть что-то к лучшему?
Дверь открылась и вошла Вера Ивановна. При жёлтом свете ламп, чуть приглушенном, её улыбка выглядела женственней и мягче. Она несла открытую бутылку вина, и Пётр, поднявшийся при появлении Ворониной, взял её, протянутую ему:
— Вот, как и обещала, разольёте? — тону её невозможно было сопротивляться, ещё не приказывающему, но уже не просящему, и Столыпин наполнил бокалы. — Я укладывала Зою, простите, дочка не хотела засыпать. Не успели заскучать?
— Я думал о метаморфозах усадьбы. Заметил, что возле манежа и конюшни ещё какие-то постройки, которых не было, но не смог понять — зачем они? Выглядят заброшено.
— Батюшка имел здесь конный завод, под него и строил дополнительные помещения. Я закрыла завод после его смерти.
— Почему? Был убыточным?
— Нет, ну что вы! Кони всегда востребованы и дороги. Но у меня щемило сердце смотреть на бедных животных, которых муштруют, дрессируют, а если они заболели или покалечились — убивают. И запах с той стороны шёл ужасный. Я переделала изнутри здания, привела в порядок и открыла мастерские, в одном, как вы сказали, заброшенном доме, планирую открыть что-то вроде ремесленной школы. Обучать деревенских передовым технологиям.
— Замечательная идея. Это необычно, что у такого отца… — Петя осёкся. — Простите, я опять говорю лишнее.
— Не стесняйтесь. Я люблю честных людей. Что вы хотели сказать? Что батюшка был необразованным? Или бесчувственным? Меркантильным?
— Наверное, я ещё не определился с тем, что хотел сказать, но согласен со всем, что вы перечислили.
— Благотворительностью он хотел заниматься и сам, упомянул это в своём завещании. Под конец жизни он сделался добрее, во многом раскаивался, но многого не успел.
— И всё же, выдать вас, единственную дочь, замуж за того, кого вы не любили…
— Понимаю, всё выглядит так, будто он меня не любил сам, но это не так. Мне было семнадцать, а батюшка серьёзно заболел. Он обеспокоился моей судьбой, как я останусь одна? И для этого был заключён брак. Владимир Петрович — мой бывший супруг, был ему хорошо знаком, он работал в банке, где батюшка хранил деньги, давал ему дельные советы, разбирался в финансах. Казался толковым человеком. Батюшка прожил ещё два года, но постоянно болел, и я просто не решалась усугублять его состояние жалобами. Если бы он узнал, как мы жили, сам бы прогнал Воронина.
— Тот… действительно поднимал на вас руку?
— Думаю, что мог бы, дай я повод. Но я не давала, — допив вино, Вера Ивановна покрутила бокал за ножку, — вам это правда интересно?
— Меня это не оставляет равнодушным, я до глубины души возмущаюсь, слыша подобные истории.
— Тогда подлейте мне ещё немного. Спасибо, — сделав глоток, хозяйка уставилась в никуда, в стену, чтобы проще было делиться пережитым, — Владимир закрывал меня дома, чтобы я не вышла никуда. Мы тогда в Москве жили. Ему всё мерещилось, что влюблюсь в кого-нибудь и уйду от него. Ревнив был страшно, но скорее к моим деньгам. Не разрешал посещать театров, ресторанов, магазинов. Слово «траты» вызывало у него припадок. Я как-то смогла сбежать из-под замка, чтобы попасть на спектакль, так он учинил такой разнос! Ему даже на Зоечку было жалко тратиться, представляете?
— Отвратительно, — только и произнёс Столыпин.
— К счастью, это в прошлом. И теперь всё, что я получаю от моих заведений, земель и капиталов, я могу тратить по своему желанию. Могу ходить на концерты, выставки, ярмарки, путешествовать! Покупать картины и игрушки. Вам стало яснее, почему мне одной легче?
— Не все мужчины одинаковы, хотя я понимаю, что обжегшись на молоке — на воду дуют.
— Мужчинам не оценить в полной мере, что такое свобода, потому что вы всегда свободны, — Вера Ивановна сопроводила уточнение смешком: — После отмены крепостного права так точно все мужчины. А женщины… мы редко бываем полностью свободны, и если удаётся заполучить её — свободу, то ни на что её не променяешь, дороже неё нет ничего.
Петя задумался об этом. Вспомнил петербургских барышень, тех же «бестыжевок». Он тогда был уверен, что свободные от всего девушки развратны и неприглядны, но вот перед ним сидела молодая женщина, обретшая свободу, и ей это шло, она была обрамлена этой свободой, как золотой оправой. Стало быть, главное уметь пользоваться чем бы то ни было. Как власть может сделать добродетелем или тираном, так и свобода может сделать падшим или возвышенным.
— Удивительно, — прервала ход мыслей Воронина, — вы, Пётр Аркадьевич, первый человек, с которым я делюсь всем этим, которому рассказываю.
Что он мог на это ответить? Он не знал, почему так, но был рад, что с ним поделились, что Вера Ивановна открылась — если это облегчило ей душу.
— У меня ведь друзей нет, в Москве я только по делам, а сюда приезжают… не те, кого хочется впустить. Вы первый за два года, кто приехал без корыстного интереса, просто так — не ко мне даже. Я ни с кем таких бесед не вожу, обо мне никто ничего не знает, как живу, что делаю, чем занимаюсь тут…