— Любовь, ваше превосходительство.
Иван Ефимович улыбнулся.
— Романтик на физико-математическом факультете? Как вы сочетаете это с усердием, научностью и показательным поведением? — за разговором профессор подглядел в личное дело и нашёл там инспекторские характеристики.
— От всего сердца, ваше превосходительство.
— Так-так-так, — задумавшись, Иван Ефимович огладил тёмную бороду с проседью. — Министерство наше собирается вводить новый устав для университетов. Не знаю, когда это будет — не первый год рассматривают. Говорят, что в нём правила ужесточатся, в том числе на брак для студентов. Университеты потеряют часть свобод, и даже университетское руководство не сможет предоставлять какие-то разрешения, не согласовав их выше. Когда вы собираетесь жениться?
— Не раньше грядущего лета, должно быть.
— До лета многое может поменяться. Вы, Столыпин, учитесь пока что, а с разрешением на женитьбу позже придёте.
Андреевский отнёсся с пониманием к просьбе Петра и согласился, если тот берёт на себя такую нагрузку, предоставить ему в конце учебного года полную экзаменовку, чтобы через год Столыпин засел за диплом. Но ректор всё же отправил его к Бекетову, договориться о тематике выпускной работы. К такому надо готовиться загодя, искать существующие учёные труды, проводить исследования. Естественники сталкивались с необходимостью проводить опыты для своих выпускных работ, а это — время, деньги, помощь дополнительных людей. Обо всём следовало позаботиться. Но Петю больше озаботила затычка с разрешением на брак. Оставшийся открытым вопрос не давал покоя.
Выйдя от Ивана Ефимовича, Петя пошёл к кабинету Бекетова, у которого обнаружил молодого человека, топтавшегося под дверью.
— Вы к Андрею Николаевичу?
— Да.
— Занят?
— Просил подождать.
Петя кивнул, становясь рядом. Незнакомец был совсем юн — едва выпускник гимназии с совершенно гладким лицом и волнами зачёсанными назад непослушными волосами, пытавшимися топорщиться в разные стороны, если бы юноша не поправлял их то и дело. На косоворотку у него был надет пиджак, лицо — чересчур серьёзное, какое бывает у школяров, силящихся понять что-то ещё не подвластное их уму.
— Только поступили? — поинтересовался Петя.
— Да. Вот… кое-что по книгам хотел спросить.
— Пётр Столыпин, — представился он тому.
— Александр Ульянов[2].
— Вы откуда?
— Из Симбирска.
— Далеко! — улыбнулся Петя.
— Да, ехать долго пришлось… а вы?
— В Петербург приехал из Орла. До этого учился в Вильно.
— О-о, там же был знаменитый Виленский университет! — восторженно отметил Ульянов.
— Да, был, — «Но закрыт полвека назад из-за беспокойного студенчества и смущающего умы преподавательского состава, — подумал Столыпин, — ничему людей не учит жизнь, и наши студенты своими прошлогодними выходками это подтверждают. Из-за буйных дураков порядочным людям однажды учиться негде будет. Разве что дураки откроют свои заведения, и они станут единственными источниками своеобразного просвещения, вернее того, что будет просвещением в их понимании, а на деле, скорее всего — тьма кромешная. Но самое обидное, что из-за их глупостей должны страдать те, кто просто хочет жениться! Если бы не студенческие волнения, правила для них не устрожались».
— Входите! — раздался за дверью голос Андрея Николаевича, и Ульянов поспешил юркнуть за неё. Петя остался ждать своей очереди.
Вернувшись на новую квартиру, в которую организовал переезд при прибытии в Петербург, Столыпин обнаружил приехавшего брата, вокруг которого кружила Аграфена:
— Вот, кушай, кушай! Я напекла токмо. Оба соколика на месте! Вот хорошо, вот спокойно мне теперь!
— Аграфена, что с нами станется? — бросил Петя и приобнял стареющую женщину. Отпустив, подошёл к столу и похлопал сидевшего по плечу. — Саша, с приездом! Рад, что ты нашёл мою записку по старому адресу и не заблудился. Как успехи?
— Неплохо, — он указал на комод, где лежала перевязанная стопка бумаг и писем, — улов есть! Только объясни, какого лешего ты переместил нас сюда? От Моховой в два раза дальше до университета!
«И в два раза ближе к Аничкову дворцу» — подумал Пётр.
— Мне тут больше понравилось.
— Чтобы ты что-то делал вот так непрактично? — не поверил Александр, но лезть с расспросами не стал, поинтересовался другим: — А у тебя в Середниково добыча была?
«Кто-нибудь бы посчитал, что я поймал за хвост редкого, диковинного зверя, да отпустил его по неразумности своей, отказавшись от сулящей выгоду удачи».
— Всего одна книга. Я ещё не был у Бильдерлинга. Сходим вместе?
— С радостью! Я что подумал… не хватает у меня усидчивости писать крупные произведения. А вот короткие заметки мне нравятся. Я пока был в Колноберже, почувствовал, как интересно доискиваться чего-то, описывать какое-то событие, восстанавливать его по частицам. Что, если податься в журналистику? Писать в газеты.
— Если по душе такое занятие — почему бы нет? — присел Петя и дотянулся за пирогом. — Аграфена, а мне чашку дашь?
— Ой, да ну что ж я! Мигом!
— Не спеши ты, я за минуту без чая не иссохну, — сказал он ей вслед.
— Я хочу предложить барону, — продолжил Саша, — написать статью, анонсирующую открытие музея. Сам за неё возьмусь, ведь уже успел погрузиться немного в вопрос, да и о Михаиле Юрьевиче мы с детства много знаем. В дороге начал кое-что набрасывать… Петя? — заметил он, что брат ушёл в свои мысли.
— Да? Прости, отвлёкся.
— Что это ты какой-то несобранный? О чём думаешь?
Старший остановил взгляд на младшем.
— Я добился согласия Ольги на помолвку. Объявим скоро.
— Ох! — входя с чашкой на блюдце, приложила другую руку к сердцу Аграфена. Покачнулась так, что посуда задребезжала в пальцах. — Неужто дождусь? Неужто увижу женихов мужьями?
— Может и не дождёшься, — пасмурно произнёс Петя, — студентам запрещено вступать в брак.
— Зачем же ты тогда предложение делал? — удивился Александр.
— Затем, что люблю Олю, и желаю видеть своей женой.
— Но если не разрешат⁈
— Значит, оставлю университет.
Саша округлил глаза:
— Да ты что⁈ Вложив столько сил? К тому же, тебе это всё так близко, ты разбираешься и любишь свою науку, тебе же нравится химия, ботаника — как же оставить⁈
— Олю я люблю сильнее, — негромко признал Пётр.
— И… что же, когда свадьбу наметили?
— Ещё не наметили. Да! — очнулся старший, отпив чаю и поднимаясь из-за стола. — Мне нужно написать Борису Александровичу, обсудить с ним помолвку и… моё положение. Он должен узнать, что я не собираюсь сложа руки сидеть, и намерен содержать семью самостоятельно, не надеясь на помощь со стороны нашего отца или его самого.
— Как же ты будешь это делать?
— Поступлю на службу в министерство.
— А если места не найдётся?
— Тогда дворы буду мести, или сапоги чинить, трубы чистить, гувернёром наймусь — неважно!
— Ты решительно настроен.
— Даже не представляешь себе насколько, — взяв бумагу и чернила, он поставил их на стол, готовясь писать письмо будущему тестю, — Оля согласилась быть моей невестой, думаешь, я позволю чему-либо или кому-либо отобрать у меня это достижение? Ни за что!
Ольге он тоже написал, как и обещал, и теперь, читая его письмо, пока никто не видел её лица, она не сдерживала улыбки: «Оля! Милая Оля. Можно я буду писать так? Я спрашиваю скорее не о разрешении, а о том, нравится ли тебе, когда тебя так называют? Если нет — скажи сразу, — девушка задумалась. Нравится ли ей? Пожалуй, она бы предпочла что-то более нежное, не такое банальное, но если бы Петя сразу осмелился, она посчитала его наглецом. Поэтому пусть будет „милая“. — Я был у ректора, и он напомнил мне о запрете, наложенном на студентов относительно брака. Это, конечно, досадное препятствие, но преодолимое. Если разрешения мне добиться не удастся, я покину университет…».
Остановившись на этом месте, Оля перестала улыбаться. Ей первым делом сделалось неловко. Столыпин был ответственный и усердный учащийся, она знала о его целеустремлённости и старательности, его погруженности в агрономию, и вот он готов был отказаться от всего, лишь бы жениться на ней. Когда угрызение совести отзвучало, Нейдгард почувствовала радость. Петя готов был ради неё на столь многое! Не шутит ли? Действительно на это пойдёт? Женское коварство в ней захотело, чтобы разрешение получено не было. Сдержит ли слово?
«Я изложил всё в письме твоему отцу, — продолжал Пётр, — и про помолвку тоже. Теперь моя жизнь в его руках — одобрит или нет, согласится ли, отсрочит. Ждать я готов сколько угодно, сколько скажут, если только не умру без злого умысла, не специально, от никак не сбывающихся мечтаний. — Ольга опять заулыбалась от его слов. — У меня новая квартира в Петербурге, адрес подпишу внизу — пиши на него. Только обязательно пиши! Рассказывай всё о своих днях, обо всём, что у тебя на душе. Хочу знать о тебе как можно больше, как положено будущему мужа». Последняя строка, перед оставленным адресом, шла отдельно, отмеченная «P. S»: «Не смею в конце писать „целую“, пока не случится этого по-настоящему. А до помолвки — не случится».
Оля убрала его письмо, сложив два раза. Опять эта его уверенность в том, что всё будет так, как он решил! «До помолвки не случится»! У девушки сразу же вступили в борьбу две идеи: показать, что ничего не случится и после помолвки и поцеловать его самой ещё до неё. Каково будет Петино изумление? Но нет, до этого они теперь вряд ли увидятся, а, значит, первый вариант был более реалистичен.
Вспомнив о времени, Нейдгард поспешила в покои императрицы — не пора ли той было переодеваться к ужину? Мария Фёдоровна сидела в компании престарелой статс-дамы, княгини Вяземской и дочери той — Александры Павловны Вяземской, фрейлины, заставлявшей Ольгу и Прасковью не чувствовать себя засидевшимися. Александре исполнилось тридцать два, но она не была замужем и не собиралась, предпочитая оставаться с матерью, при дворе, на почётном месте.