Через четыре часа он возвращается на полуночную смену и кружит, как мотылек, у красного огонька кофемашины. Несет полную чашку в инструктажную, где до него начинает доебываться Лэндсман.
– Привет, Филлис.
– Привет, сержант.
– Раскрыл уже дело, да?
– Мое?
– Да.
– Это какое именно?
– Свежее, – говорит Лэндсман. – С Голд-стрит.
– Ну, – медленно произносит Пеллегрини, – уже готов выписывать ордер.
– Ну прям?
– Ну прям.
– Хм-м-м, – Лэндсман выпускает сигаретный дым в телеэкран.
– Но есть один нюанс.
– Это какой же? – спрашивает сержант уже с улыбкой.
– Не знаю, на кого.
Лэндсман смеется, тут же закашлявшись от сигаретного дыма.
– Не парься, Том, – говорит он наконец. – Раскроем.
Такая работа:
Сидишь за казенным металлическим столом на шестом этаже из десяти, в поблескивающей стальной душегубке с хреновой вентиляцией, нерабочим кондиционером и таким количеством асбеста, что хватит на полный огнеупорный костюм для самого дьявола. Трескаешь пиццу за два пятьдесят по акции, бутерброды с итальянской колбасой и запиваешь горячим кофе от «Марко» на Эксетер-стрит, глядя повторы «Гавайи 5-O» на общем девятнадцатидюймовом телевизоре с непослушной синхронизацией строк. Берешь трубку только на втором-третьем звонке, потому что Балтимор сэкономил на телефонном оборудовании, и новая система не столько звонит, сколько издает металлическое блеяние. Если на том конце провода диспетчер, записываешь адрес, время и его номер на отрывном блокноте или старых погашенных квитках из ломбарда размером 7 на 12 дюймов.
Потом выклянчиваешь или вымениваешь ключи от одного из полудюжины «шевроле кавалеров» без опознавательных знаков, берешь пушку, блокнот, фонарик, белые резиновые перчатки и едешь по адресу, где, скорее всего, стоит полицейский в форме над остывающим телом.
Смотришь на тело. Смотришь на тело так, будто это какое-то произведение абстрактного искусства, глазеешь со всех мыслимых точек зрения в поисках глубокого смысла и текстуры. Почему, спрашиваешь себя, здесь это тело? О чем автор умолчал? Что внес? Что хотел нам донести? Какого хрена не так на этой картинке?
Ищешь причины. Передоз? Сердечный приступ? Огнестрельные ранения? Порезы? Это вон там, на левой руке – раны, полученные в попытке защититься? А украшения? А кошелек? Карманы вывернуты? Трупное окоченение? Трупные пятна? Почему есть кровавый след, почему брызги направлены в сторону от тела?
Обходишь место преступления по краям в поисках пуль, гильз, брызг крови. Просишь патрульного опросить всех в домах и заведениях поблизости – или, если хочешь, чтобы это было сделано хорошо, обходишь сам, задавая те вопросы, которые, возможно, патрульному в жизни в голову не придут.
А потом бросаешь на это весь свой арсенал в надежде, что хоть что-нибудь – что угодно – сработает. Криминалисты забирают оружие, пули и гильзы на баллистическую экспертизу. Если ты в помещении, просишь снять отпечатки с дверей и ручек, с мебели и столовых приборов. Осматриваешь тело и непосредственное окружение на предмет волос или волокон ткани – на тот редкий случай, если трасологическая лаборатория поможет раскрыть дело. Ищешь другие странные признаки – все, что не соответствует окружению. Если что-то бросается в глаза – пустая наволочка, брошенная банка из-под пива, – просишь упаковать на экспертизу и их. Потом просишь измерить ключевые расстояния и сфотографировать место преступления со всевозможных ракурсов. Сам зарисовываешь в своем блокнотике: жертва – палка-палка-огуречик, расположение всей мебели и всех найденных улик.
Исходя из того, что приехавшим патрульным хватило мозгов схватить всех, кто попался под руку, и отправить в центр, возвращаешься в офис и обрушиваешь на обнаруживших тело всю уличную психологию, какую только знаешь. Повторяешь то же самое с теми, кто знал жертву, сдавал ей комнату, взял на работу, трахался, ссорился или ширялся с жертвой. Они врут? Ну естественно врут. Все врут. Они врут больше обычного? Наверняка. А почему? Совпадает ли их полуправда с тем, что ты узнал на месте преступления, или это полная и безоговорочная брехня? На кого наорать первым? На кого наорать громче? Кому угрожать привлечь за соучастие? Кто выслушает речь о том, что может пойти либо свидетелем, либо подозреваемым? Кому подкинуть оправдание – Выход – предположение, что несчастного засранца и правда надо было убить, что в их обстоятельствах его убил бы любой, что они убили засранца только из-за провокации, что они не хотели и это вышло случайно, что они стреляли только в целях самообороны?
Если все пройдет удачно, закроешь кого-нибудь в ту же ночь. Если не так удачно, берешь все, что узнал, и разрабатываешь перспективные направления, расшатываешь факты в надежде, что какой-нибудь поддастся. Когда ничего не поддается, ждешь пару недель, пока из лаборатории не придут подтверждения по баллистике, волокнам или сперме. Когда результаты отрицательные, ждешь звонка. А если нет и звонка, вздыхаешь и снова даешь умереть чему-то внутри. Потом идешь за стол, ждешь нового вызова диспетчера, который рано или поздно отправит тебя смотреть на очередное тело. Потому что в городе, где в год происходит 240 убийств, тело будет всегда.
Телевизор подарил нам миф об энергичном преследовании, бешеной погоне, но на самом деле так не бывает; даже если бы и было, то «кавалер» загнулся бы уже через десяток кварталов, и тебе бы пришлось писать объяснительную по форме 95, уважительно перечисляя старшему по званию причины, почему ты загнал городское четырехцилиндровое ведро до смерти. И драк не бывает, и перестрелок не бывает: славные деньки рукопашной во время бытовухи или пары выстрелов в разгар ограбления заправки закончились, когда ты перевелся из патруля в центр. Убойный приезжает, когда уже все полегли, и детективу перед выездом приходится напоминать себе прихватить 38-й калибр из верхнего правого ящика. И уж точно не бывает тех идеальных мгновений правосудия, когда детектив – научный волшебник с зорким глазом – наклоняется к пятнышку на окровавленном ковре, находит яркий рыжий волос белого мужчины, собирает подозреваемых в изящном салоне и объявляет, что дело раскрыто. Сказать по правде, в Балтиморе вообще с изящными салонами плоховато; а если б их и было больше, даже лучшие детективы признают, что в девяноста случаях из ста расследование спасает поразительная предрасположенность убийц к дилетантству или, по крайней мере, заметной ошибке.
Чаще всего убийца оставляет живых свидетелей или даже сам хвастается о преступлении. Удивительно часто из убийцы – особенно незнакомого с системой уголовного правосудия – можно хитростью вытянуть чистосердечное в допросной. В редком деле скрытый отпечаток со стакана или рукоятки ножа совпадает с чьей-нибудь карточкой в компьютере «Принтрак», но большинство детективов могут пересчитать дела, раскрытые лабораторией, по пальцам одной руки. Хороший коп едет на место преступления, собирает все возможные улики, говорит с правильными людьми и, если повезет, находит вопиющие промашки убийцы. Но для этого достаточно таланта и инстинкта.
Если все сойдется, какому-нибудь невезучему гражданину достанутся серебристые браслеты и поездка на автозаке в тесную камеру Балтиморской городской тюрьмы. Там он сидит, пока дату судебного заседания откладывают на восемь, десять или столько месяцев, сколько нужно, чтобы твои свидетели два-три раза изменили показания. Затем тебе звонит помощник прокурора, готовый любой ценой не уронить уровень осуждаемости ниже среднего, чтобы в будущем устроиться в юридическую контору выше среднего. Он тебя заверяет, что это самое слабое обвинительное заключение, какое он только имел несчастье видеть, настолько слабое, что ему не верится, что его одобрило большое жюри, и не мог бы ты, пожалуйста, собрать тот безмозглый скот, который зовешь свидетелями, и привезти на досудебный опрос, потому что вообще-то дело идет в суд уже в понедельник. Если, конечно, он до этого не уговорит адвоката на сделку об убийстве по неосторожности и пятерке условно.
Если по делу не будет сделки, отказа и приостановки на неопределенный срок, если по какому-то внезапному благоволению судьбы его будет слушать суд присяжных, тебе представится возможность сесть на свидетельскую скамью и пересказать под присягой факты дела – недолгий миг в лучах славы, который быстро помрачнеет с появлением вышеупомянутого адвоката. В худшем случае он обвинит тебя в вопиющем нарушении, а в лучшем – в настолько некомпетентном ведении следствия, что настоящему убийце позволили сбежать на свободу.
Когда обе стороны громко обсудят факты, двенадцать присяжных заседателей, отобранных из компьютерных баз зарегистрированных избирателей в городе с одним из самых низких уровней образования в Америке, отправятся в отдельную комнату и начнут орать. Если этим милым людям удастся преодолеть природное нежелание заниматься коллективным осуждением, может случиться и так, что они в самом деле признают одного человека виновным в убийстве другого. Тогда ты сможешь пойти в паб «Шер» на Лексингтон и Гилфорд, где все тот же помощник прокурора, если в нем есть хоть что-то человеческое, поставит тебе бутылочку домашнего пива.
И ты его выпьешь. Потому что в департаменте полиции с тремя сотнями душ ты – один из тридцати шести сотрудников, уполномоченных расследовать самое серьезное преступление: лишение человеческой жизни. Ты говоришь от лица мертвых. Ты несешь возмездие за ушедших. Может, платят тебе из налогов, но твою мать, после шести бутылок пива ты уже можешь себя убедить, что работаешь на самого Господа Бога. Если ты не так уж хорош, через год-другой ноги твоей здесь не будет – переведут в другой конец коридора: в отдел розыска беглецов, автоугонов или мошенничества. Если ты хорош, то тебе уже не найти в органах ничего важнее. Убойный – это высшая лига, главный ринг, гвоздь программы. И так было всегда. Когда Каин грохнул Авеля, Большой Босс послал возбуждать дело не парочку зеленых патрульных. Ни хрена – он послал, сука, детектива. И будет так всегда, потому что убойный отдел любого города уже много поколений является ареалом обитания особо редкого вида: думающего копа.