– Ну, садимся, и вкусим, что боги нам послали, да отметим мое рождение, – сказал Жоан и открыл свою корзину, вынул оттуда две большие пузатые темные бутылки, оплетенные тонкой лозой, и торжественно водрузил посреди скатерти.
– Лагримас ду соль, друзья. Белое, – он показал на бутылку, лоза на которой была окрашена в нежный желтоватый цвет. А потом на бутылку, обвитую темной лозой. – И красное. Между прочим, двадцать два года выдержки. Батя заложил его в тот самый день, когда я родился.
Паладины и инквизиторка с уважением уставились на бутылки, а Джамино, с легкой завистью – на Жоана.
А Жоан из корзины достал еще голову сыра, завернутую в пергаментную бумагу:
– И манчего, знаменитый сальмийский сыр.
Бласко потянул носом:
– М-м-м… по-моему, три месяца зрелости, а? Самое то, что надо!
Он раскрыл свою корзину, вытащил оттуда четырех жареных на вертеле кур, развернул уже промаслившуюся бумагу и выложил их на одно из больших пустых блюд:
– Каплуны в медово-горчичном соусе, из траттории «Кватро полло». Как по мне, во всей Фартальезе правильно готовить каплунов по-ковильянски умеют только там.
Вслед за курами последовали несколько больших плоских лепешек из той же корзины, а Жоан из своей вынул еще полтора десятка круглых печеных картошек, которые красиво разложил вокруг кур. Робертино хмыкнул и с видом фокусника достал из своей корзины большое кольцо кестальской сыровяленой колбасы.
Бласко тоже хмыкнул:
– Вы думали, это все, что ли?
– А что, в этой корзине еще что-то может поместиться? – удивился Джамино.
Жиенна улыбнулась:
– Конечно, если добавить немножко магии, – и она достала из корзины пару дюжин пупырчатых огурчиков и столько же больших крепких помидоров.
Тонио придвинул свою корзину, открыл ее:
– Значит, так… – он вынул первым делом широкий туесок из плотно сплетенных листьев агавы, с такой же крышкой. – Гуакамоле, для начала. Я, кстати, специально для вас просил во все класть поменьше пряностей, как можно меньше. Из-за этого, между прочим, на меня там посмотрели как на предателя… – он умостил туесок между блюдами и достал еще большую грубоватую глиняную плошку с крышкой. – Энчилады с сыром, фасолью и мясом кролика. И буррито с кукурузой, овощами и индюшатиной, – с самого дна корзинки появилась широкая деревянная тарелка с крышкой же.
– Клянусь, я все пробовал, там и правда почти нет чили.
Джамино развернул вощеную бумагу:
– Мы в «Адмирале Бонавентуре» лазанью взяли по-вальявердски, с дарами моря.
Лазанья заняла свое место на одном из пустующих блюд, и Жиенна, оглядев получившийся стол, сказала:
– Вот и славно. Единственное, чего здесь не хватает для настоящего дня рождения – это пирог.
Она взяла свою картонку, развязала веревочку и вынула оттуда пышный, пахнущий ванилью кекс:
– Но он у нас есть. Мама печет просто волшебные кексы – но при этом без всякой магии.
Жоан с восторгом уставился на кекс:
– Ого, какая красотища. М-м-м… Виноградный, да?
– А как же, – Жиенна поставила кекс в середину «стола», встала, отстегнула свой инквизиторский меч и повесила на сук магнолии, в компанию к паладинскому мечу Оливио, рядом с которым он смотрелся очень уж изящно и несерьезно. Но паладины знали, что узкие и легкие мечи инквизиторок-беллатрис, пусть и слишком дамские на вид, в умелых руках – грозное оружие. И делали их те же посвященные Мастера, которые ковали мечи для паладинов.
Она достала из кармашка раскладной нож и быстро разрезала кекс на семь частей, а Жоан ловко сковырнул печати с бутылок и разлил всем для начала белого.
Взяв кубок в одну руку, а кусок кекса в другую, он встал и сказал:
– Друзья… Я рад, что вы решили отпраздновать мой день рождения, и пью этот кубок за ваше здоровье!
Все подняли кубки:
– А мы – за твое!
И все выпили до дна, даже Джамино (ему Жоан предусмотрительно налил на два пальца), и заели кексом. Так полагалось по сальмийскому обычаю: пир на день рождения начинать с вина и пирога.
Вино оказалось удивительным, и оно оправдывало свое название – «слезы солнца», потому что от него стало хорошо и легко, весело и приятно. Настолько, что все рискнули попробовать мартиниканские угощения Тонио.
Жуя буррито, Бласко задумчиво сказал:
– Хм… А ничего. Только, Тонио, если это – «очень мало пряностей», то я боюсь представить, что такое «достаточно пряностей» по-вашему.
Тонио, щедро зачерпнув гуакамоле и положив его на свой буррито, достал перечницу из кармана, посыпал красным перцем и пожал плечами:
– Да ну, пресно же совсем. А еще про сальмийскую кухню говорят, что она тяжелая… эх, вы…
Жоан возразил:
– Ну, наша кухня многими считается тяжелой потому, что мы любим жареное и горчицу, лук и чеснок, однако у нас много и вареного, и печеного, а красного перца-то как раз мало, не любим мы его, у нас свои приправы. Черный перец, например… и множество трав. Но ты нас как-нибудь в эту тратторию своди, интересно же попробовать, что вы едите обычно.
Тонио усмехнулся:
– Ловлю на слове. Так и быть, свожу.
Он откусил от буррито и сказал:
– Знаете, почему мы так много чили и хабанеро едим? Потому что в Мартинике вода очень плохая, много всякой заразы. А чили помогает от этого защищаться. Вот мы и привыкли его во всё класть. Оттого у нас и кровь горячая.
Робертино нарезал колбасу и поставил тарелку с ней в середину стола, затем принялся ловко разделывать каплунов, а Жоан стал нарезать сыр.
Оливио отложил гитару, ловко поделил лазанью на семь ровных кусков и разложил всем:
– У нас, плайясольцев, тоже кровь горячая – чуть что, за ножи хватаемся. Но столько перца не едим.
Жиенна отломила вилкой кусочек лазаньи, прожевала:
– М-м, вкусно. А насчет горячей крови – так мы, сальмийцы, тоже этим похвастаться можем, и тоже без всякого перца. Правда, у нас по-другому проявляется, а, Жоан?
И она стрельнула в него глазками. Паладин остался невозмутимым:
– Это точно. За ножи, чуть что, не хватаемся, но морду кому набить или в ругани отвести душеньку – милое дело. Мой дедуля Мануэло рассказывал как-то, что он однажды неблагого альва руганью изгнал. Обложил его семиэтажно – тот, бедняга, и сбежал с перепугу. Не-е, горячая кровь – она не от перца, Тонио.
– Точно, тут, скорее, и правда медицинская причина в том, что вы его так много едите, – Робертино закончил разделывать каплунов, а Жоан снова налил всем вина. – Знаете… идея у меня возникла. Нас, младших паладинов в смысле, аж двадцать один человек. И все мы с разных концов Фартальи. Даже сын аллеманских иммигрантов у нас есть. Давайте предложим всем по субботам зимой устраивать гастрономические вечеринки?
– Идея хорошая. Только с условием – еда должна быть, хм, не очень экзотическая, – сказал Жоан. – Я как-то не готов есть аллигаторов и морских свинок.
Тонио рассмеялся:
– У нас и кроме морских свинок найдется чем угостить. И потом… слыхал я, что лютессийцы лягушек едят, это правда? А то еще Ренье нас таким накормить вздумает.
– Ну, правда, – сказал Оливио. – А морские гады тебя не смущают? Вот в этой лазанье ведь мидии, гребешки и щупальца осьминога.
Мартиниканец с подозрением уставился на кусок лазаньи, который уже было поднес ко рту. Джамино тихонько сказал:
– Морская свинка.
Тонио рассмеялся, откусил от лазаньи, прожевал и сказал:
– А, ладно. Вкусно же.
Жоан поднял кубок:
– Давайте выпьем… выпьем за нас всех. Я вас люблю, друзья.
Солнечное вино проникло к самому сердцу, и все пришли совсем уж в хорошее настроение, и под каплунов четырехпинтовую бутылку белого приговорили очень быстро, и перешли к красному. Джамино, несмотря на то, что ему наливали понемножку, и что он попробовал все, что было разложено на скатерти, все-таки немного опьянел и его начало клонить в сон. Робертино подвинулся, и Оливио сел рядом с ним, а Джамино улегся на освободившуюся циновку, свернулся калачиком и задремал.
Жоан, пристально посмотрев на Джамино, сказал:
– Любопытно... Знаешь ли ты, Оливио, что у твоего брата метка Мастера?
Оливио кивнул:
– Знаю. Давно заметил. Ты думаешь, он просто так финансы изучать решил? Не только для того, чтоб владениями Вальяверде управлять, но и по зову сердца. Это ему, наверное, от его матушки досталось – сама она ни черта в этом деле не смыслит, но по отцу из семьи Таргароссо происходит.
Бласко присвистнул – бароны Таргароссо были потомственными банкирами, известными на всю Фарталью. Баронство им даровал дед нынешнего короля, а поскольку в Фарталье нельзя быть доном и при том не владеть доменом, то им в качестве домена был передан клочок земли ровнехонько в десять акров, на котором стояла старинная сторожевая башня. Эту небольшую башню назвали Кастель Таргароссо, в ней обустроили официальную резиденцию, в которой, однако, сами бароны бывали крайне редко – разве что для того, чтоб принять короля или герцога Салину, чьими вассалами они считались. Так-то у Таргароссо были два богатых больших особняка – один в столице и один в Вальядино.
– Вот это да, и граф Вальяверде посмел так по-свински обращаться с дочерью этого рода? Странно даже, да они его с потрохами купить бы могли и по миру пустить, – сказал с недоумением Бласко.
– Ну, мачеха из боковой ветви, осталась сиротой, ее воспитывал дядя, двоюродный племянник барона, – сказал Оливио. – Но если честно, то я и сам удивляюсь, чего это она не пожаловалась барону. Все-таки родная кровь… это папаша, наверное, ее совсем запугал.
Оливио допил вино и замолчал, снова взялся перебирать струны. Жоан разлил по кубкам красное:
– Давайте за то выпьем, чтоб все достойные люди сумели найти свое место в жизни, – сказал он.
Все выпили, и Робертино спросил:
– Кстати, о месте в жизни… Я поначалу тяготился тем, что в корпус пойти пришлось, но потом почувствовал, что это как раз по мне, а уж когда еще и медицину изучать продолжил, так вообще нарадоваться не мог. А вы все как?