— Нет, предоставьте действовать мне: я сумею повернуть мужа по-своему. Он меня любит — прекрасно! Я воспользуюсь своей властью над ним и быстро добьюсь того, что часть капиталов он вложит для меня в земельную собственность. Возможно, что я заставлю его выкупить на мое имя бывшее эльзасское именье Нусингенов, он очень дорожит им. Но завтра вы зайдите разобраться в его делах и книгах; Дервиль мало смыслит в торговых оборотах… Нет, завтра не приходите. Не буду портить себе крови. Послезавтра бал у госпожи де Босеан, я хочу поберечь себя и явиться туда красивой, свежей, чтобы милый Эжен мог мною гордиться! Пойдем посмотрим его комнату.
В эту минуту на улице Нев-Сент-Женевьев остановилась карета, и на лестнице послышался голос графини де Ресто, спросившей у Сильвии:
— Отец мой дома?
Это обстоятельство спасло Эжена, а то он уже хотел было лечь на кровать и притвориться спящим.
— Ах, папа, вам ничего не говорили про Анастази? — спросила Дельфина, узнав голос сестры. Кажется, в ее семейной жизни тоже произошло что-то неладное.
— Как так? — воскликнул папаша Горио. — Тогда мне конец: бедная моя голова не выдержит двух бед.
— Здравствуйте, папа, — сказала, входя, графиня. — А, ты здесь, Дельфина?
Встреча с сестрой, видимо, смутила графиню де Ресто.
— Здравствуй, Нази, — ответила ей баронесса. — Мое присутствие здесь кажется тебе необычным? Я вижусь с папой каждый день.
— С каких это пор?
— Если бы ты бывала здесь, то знала бы.
— Не придирайся ко мне, Дельфина, — плачущим голосом сказала графиня, я так несчастна! Бедный папа, я погибла!.. И на этот раз погибла окончательно.
— Что с тобой, Нази? — воскликнул папаша Горио. — Расскажи нам все, мое дитя. Она побледнела! Дельфина, ну же, помоги ей, будь с ней подобрее, я стану любить тебя еще больше, если это возможно!..
— Бедная Нази! — пожалела ее г-жа де Нусинген, усаживая на стул. Помни, что одни только мы с папой всегда будем любить тебя так, что все простим. Семейные чувства — самые надежные.
Она дала сестре понюхать нюхательной соли, и графиня пришла в себя.
— Я умру от всего этого! — произнес папаша Горио. — Подойдите ко мне ближе, — сказал он дочерям, мешая в печке горящий торф. — Мне что-то холодно. Что с тобой, Нази? Говори скорее, ты убиваешь меня…
— Дело в том, что моему мужу стало известно все, — сказала несчастная женщина. — Помните, папа, недавний вексель Максима? Так это был уже не первый. Я оплатила их немало. В начале января мне показалось, что у графа де Трай какое-то большое горе. Мне он ничего не говорил, но читать в душе людей, которых любишь, так нетрудно: достаточно ничтожного намека, а кроме того, бывают и предчувствия. Он стал таким ласковым ко мне и нежным, каким я никогда не видела его, и я чувствовала себя все более счастливой. Бедный Максим! Как он потом сказал, это он мысленно прощался со мной, решив застрелиться. Я так выпытывала, так его молила, я два часа стояла перед ним на коленях, и в конце концов он мне признался, что должен сто тысяч франков. Папа! Сто тысяч! Я с ума сходила. У вас их не было, я высосала все…
— Нет, я не мог бы достать их, — ответил папаша Горио, — разве что украл бы. Да, я пошел бы и на это. И пойду!
Эта фраза, жалостная, как предсмертный хрип, выразила такую агонию отцовского чувства, доведенного до состояния бессилия, что обе сестры умолкли. Да и какой эгоист мог оставаться безучастным к этому крику души, показавшему все глубину отчаяния, как брошенный в бездну камень дает понятие о глубине ее.
— Папа, я достала деньги, распорядившись тем, что не было моим, сказала графиня, заливаясь слезами.
Дельфина растрогалась и заплакала, прильнув головой к плечу сестры.
— Так это правда! — сказала она.
Анастази потупила голову; г-жа де Нусинген обняла сестру и, прижав к своей груди, поцеловала.
— Здесь ты всегда найдешь не осужденье, а любовь, — добавила она.
— Ангелы мои, — слабым голосом сказал им Горио, — нужна была беда, чтобы соединить вас, почему это так?
— Ради спасения жизни Максима, а с ней и моего счастья, — продолжала графиня, ободренная этим проявленьем участливой, горячей нежности, — я отправилась к одному ростовщику, — да вы знаете это исчадье ада, этого безжалостного Гобсека! И я продала ему фамильные бриллианты, которыми так дорожит граф де Ресто, и его и свои, все! Продала! Вы понимаете? Максим спасен! Но я погибла. Ресто узнал все.
— Как? Кто тебя выдал? Я убью его! — крикнул папаша Горио.
— Вчера муж вызвал меня к себе. Я пошла… «Анастази, — сказал он таким тоном… (О, достаточно было этого тона, я поняла все!) — Где ваши бриллианты?» — «У меня». — «Нет, — ответил он, глядя на меня, — они здесь, на комоде». И он указал мне на футляр, прикрытый носовым платком. «Вы знаете, откуда они?» — спросил он. Я упала к его ногам… Я плакала, я спрашивала, какой смертью мне надо умереть.
— Ты так сказала! — воскликнул папаша Горио. — Клянусь святым господним именем, тот, кто причинит вам зло, тебе иль ей, пока я жив, тот может быть уверен, что я сожгу его на медленном огне! Я разорву его на части, как…
Слова замерли в его гортани.
— Кончилось тем, моя дорогая, что он потребовал от меня худшего, чем смерть… Не приведи бог ни одной женщине услышать то, что услыхала Я!
— Этого человека я убью, — спокойно произнес папаша Горио. — Но у него одна жизнь, а мне отдать он должен две. Ну, что же дальше? — спросил он, глядя на Анастази.
— И вот, — продолжала графиня помолчав, — он посмотрел на меня и сказал: «Анастази, я скрою все, как в могиле, и мы останемся жить вместе: у нас есть дети. Я не стану убивать господина де Трай на поединке: я могу и промахнуться; а если отделаться от него другим путем, можно столкнуться с правосудием. Убить его в ваших объятиях — это опозорить ваших детей. А я не хочу ни гибели ваших детей, ни гибели их отца, ни своей собственной; поэтому я ставлю вам два условия. Отвечайте: есть ли у вас ребенок от меня?» — «Да», — ответила я. «Который?» — спросил он. «Старший, Эрнест». — «Хорошо, сказал он. — Теперь клянитесь подчиниться моему требованию». Я поклялась. «Вы подпишете мне запродажную на ваше имущество, когда я этого потребую».
— Не подписывай! — крикнул папаша Горио. — Ни в коем случае! Так, так, господин де Ресто, вы не в состоянии дать счастье вашей жене, и она ищет его там, где оно возможно, а вы наказываете ее за вашу дурацкую немощь?.. Стой! Я здесь! Не волнуйся, Нази, я стану ему поперек дороги. Ага! Ему люб наследник! Хорошо же, хорошо. Я заберу его сына к себе, ведь он мне внук, черт побери! Имею же я право видеть этого мальчишку? будь спокойна, я увезу его к себе в деревню, стану заботиться о нем. Я заставлю сдаться это чудовище, — я скажу ему: «Посмотрим, чья возьмет! Хочешь вернуть себе сына, верни моей дочери ее имущество и предоставь ей жить, как ей угодно».
— Отец!
— Да, я твой отец! О, я настоящий отец. Пусть этот негодяй вельможа не притесняет мою дочь. Проклятье! Я не знаю, что течет у меня в жилах. В них кровь тигра, мне хочется растерзать ваших мужей. Дети мои! Так вот какая у вас жизнь! Мне она смерть… Что с вами станется, когда меня не будет? Отцы должны жить, пока живы у них дети. Боже, как плохо ты устроил мир! А еще говорят, что у тебя есть сын. Тебе бы следовало избавить нас от мук наших детей. Милые мои ангелочки, чего уж тут! Ведь тем, что вы пришли ко мне, я обязан только вашим горестям. От вас я ничего не вижу, кроме ваших слез. Ну, что ж! Да, да, я знаю, вы любите меня. Приходите, приходите поплакаться ко мне. Сердце мое обширно — все вместит. Вы можете рвать его на части, каждый кусок превратится в отцовское сердце. Я бы хотел взять на себя ваши тяготы, страдать вместо вас. А ведь вы были счастливы, когда были маленькими.
— Только в ту пору нам и было хорошо, — заметила Дельфина. — Где те времена, когда мы играли в большом амбаре и скатывались вниз с груды мешков?!
— Папа, это еще не все, — сказала графиня на ухо отцу. Горио даже подскочил. — За бриллианты не дали ста тысяч. Максима все еще привлекают к суду. Нам еще нужно уплатить двенадцать тысяч франков. Он обещал мне образумиться, бросить игру. Мне не осталось больше ничего, кроме его любви, я слишком дорого заплатила за нее, — если уйдет она, я умру. Я пожертвовала ему всем: честью, состоянием, покоем и детьми. О, верните хотя бы одному ему свободу, честное имя, чтобы он мог остаться в обществе, где он сумеет создать себе положение. Теперь у него есть долг передо мной не только за собственное счастье, у нас с ним есть дети, и они окажутся без состояния. Все погибнет, если его посадят в Сент-Пелажи.[78]
— Нет денег у меня, Нази. Больше ничего, ничего! Это конец мира. Да, мир скоро рухнет — иначе быть не может! Идите же, спасайтесь, пока есть время! Да-а! Ведь у меня еще остались серебряные пряжки, шесть столовых приборов, те самые, что я купил впервые в жизни! А что еще? Только пожизненная рента в тысячу двести франков.
— Что же вы сделали с вашей бессрочной рентой?
— Я продал ее, а себе оставил на свои нужды только этот маленький доход. Мне были необходимы двенадцать тысяч, чтобы устроить квартиру для Фифины.
— Как, Дельфина? У тебя в доме? — спросила г-жа де Ресто свою сестру.
— Не все ли равно где? Двенадцать тысяч франков уже истрачены, возразил папаша Горио.
— Догадываясь, — заметила графиня. — Для господина Растиньяка! Несчастная Дельфина, остановись! Ты видишь, до чего дошла я.
— Дорогая, господин Растиньяк не из тех молодых людей, что разоряют своих любовниц.
— Спасибо, Дельфина, в моем тяжком положении я ожидала от тебя лучшего. Но ты никогда не любила меня.
— Нет, Нази, она тебя любит, — воскликнул папаша Горио, — и только что сказала мне об этом. Мы говорили о тебе, и она уверяла, что ты красавица, а она сама только хорошенькая.
— У ней бездушная красота, — заметила графиня.