При окончании семинарского курса, на публичном акте 1851 года, молодой богослов сказал благодарственную речь.
Можно сказать, это было первым общественным выступлением будущего всероссийского пастыря и учителя. И интересно, что же в том молодом деревце уже почти созрело для всемирного почти что светильника?
С первого впечатления его речь – пред архиереем, почетными гостями, начальством, учителями и духовенством – кажется читателю простою, обыкновенною. И это отчасти верно; но ведь и последующие его проповеди до самой смерти – были по содержанию и изложению простыми: ни Златоустовского ораторства, ни стремления пускаться в углубление тем – мы и сейчас не видим там. Но сила их действия на слушателя была потрясающей, особенно впоследствии, когда народ стал чтить его. Дух истины и сила веры о.Иоанна оживляли и зажигали самые общеизвестные слова и истины, как увидим дальше. А сама истина проста.
Так и на этот раз: речь была действительно простая; но в ней уже виден будущий человек «опыта», а не только знаний; уже наметился пастырь-молитвенник. Нередко мы в юности склонны бываем критиковать наших отцов. Не так было у Ивана Сергиева. Наоборот, он в своей речи радуется и «торжествует», что на его долю выпала честь говорить; он «счастлив» в эти «драгоценные часы» выразить «признательность к виновникам этого торжества» – начальствующим и учащим.
Так отрадно слышать эти слова, особенно во времена непочтения старших! Но одно беспокоит юношу: что знания учащихся пока еще «теоретичны», не «опытны»; а «опыт» всегда «имеет большой перевес над одною теорией». Поэтому он просит от слушателей «благородной снисходительности» и к его начинающемуся «скудному» слову – «сердечной благодарности».
Благодарит сначала архиерея как «высокого отца», не имея ничего большего принести ему, как «благодарное сердце». И благодарит юноша за «неоцененные блага образования». Кто читал творения о.Иоанна, особенно его Дневник, тот знает, как высоко отзывался он о богословском образовании; никогда он не унижал его. А если и жалел иногда, то – лишь о том, что, уча многим наукам, школа не давала достаточно духовного опыта, этой науки из наук!
Конечно, это верно по существу. Но мы видим, что во всякой школе, при лучших условиях, легче давать знания; а опыт приходит потом, и – непременно от собственного, индивидуального подвига каждого, и в меру его. Школа есть лишь школа; а опыт дается потом жизнью. Но юноша уже тогда знал разницу теории и опыта; этого, по моему мнению, нельзя было ожидать от двадцатилетнего ученика семинарии. Правда, как молодой богослов своего времени, Иван Ильич немного преувеличивал ценность умственного богословия; но этому была повинна вся наша школа XIX столетия. Однако пользу ее никак нельзя отрицать. Юноша благодарит за нее.
А потом будущий всероссийский молитвенник и чудотворец обещает – от лица всех кончивших курс – молиться «пред престолом Божиим» за архипастыря своего; зная, что «почти все» они, хоть не все в одно время, имеют быть служителями алтарей». Не всем известно, что в мои годы на это служение уходили от 10 до 20% – ив академии даже и менее: во время же о.Иоанна «почти все»... И – Правдою Божиею – были наши школы закрыты потом, как «малоплодные смоковницы».
После архиерея юноша благодарит «достопочтеннейших посетителей»: высоких почетных представителей города, «добрых и благонамеренных» великих людей. Обещает «радоваться и благодарить Бога», если они будут «наслаждаться внешним счастьем и миром душевным». А если с ними «случатся неприятности», то юноша (опять напомним) как будущий молитвенник обещает «сочувствовать» в их горестях и опять молиться «об отвращении скорбей». Если же кто из семинаристов окажется подчиненным у них, то будет «со всею точностью исполнять поручения», но – добавил смело и проникновенно – «не противные долгу веры и чести».
Незаурядные мысли!
А «в заключение» «отдает» «долг» учащим: «Сколько сокровищ учености ракрыто было перед нами, чтобы каждый брал из них, что хотел для обогащения своего ума!.. Мы ощущали в сердце сладость ваших наставлений – и старались запечатлеть их с пользою для себя и для других. Но всего более вы заботились... о сохранении между нами доброй нравственности. И мы убедились, как всегда опасен порок и как надежна и драгоценна добродетель».
Читая это сейчас, подумаешь, что это говорит не юноша перед архиереем и не ученик о наставниках; а наоборот: будто поучает святитель молодых, неопытных юнцов!
«Сколько раз мы будем обязаны вам иногда самыми драгоценными минутами счастья и восторгов при сознании тех благ, какие доставило и будет доставлять нам просвещение!»
Так благодарил юноша отцов.
И лишь в конце речи он не забыл себя и товарищей; и им принес ветвь лаврового венца, и притом очень оригинально и умело. Он отметил одну заслугу у них: труды учения. «Но, – говорит он в конце, – и что всего приятнее и драгоценнее для нас при изучении наук, – это мысль, что они достались нам вследствие долговременных (10–11 лет!) усиленных трудов; а что добыто трудами, то всегда приятно и сладко...»
И кончает просьбою о благословении: «Благослови, Преосвященнейший Владыко, питомца, который по силам старался выполнить священный долг справедливости в отношении к благодетелям; и архипастырским благословением запечатлей и освяти конец образования двадцати двух человек».
Выписывающий с охотою все эти слова юноши, я, уже почти 70-летний старик, – едва ли бы я или другой почтенный священнослужитель сказали бы лучше! Главное же – в том, что из этой речи виден уже совсем зрелый человек, которого безопасно можно было бы поставить на любое священническое место. А ему тогда шел лишь 22-й год. Еще же важнее, – мы видим уже в нем, – куда склонится его дух и жизнь: он готов, он хочет и будет пастырем; он будет «служителем алтаря», он будет «воздевать пред престолом Божиим руки и сердце», «испрашивая от Господа... всяких благ» для чад своих и чужих! Как окрепший к полетам орел, он, еще сидя в гнезде, уже пробует свои сильные крылья. И вот-вот взлетит. Но Промысл Божий посылает его окрепнуть в другую школу: его как лучшего ученика посылают на казенный счет в Петербургскую духовную академию.
Тогда, не в пример моему времени (1900-е годы), студенты учились добросовестно; а Сергиев отличался особым прилежанием. До меня, между прочим, дошел учебник по философии, по которому проходил эту науку усердный студент. Книга сохранилась в удивительной чистоте; и только кое-где его красивым почерком были сделаны примечания к читанному; видно, что он усваивал все серьезно, глубоко. Но кроме обязательных предметов, Иван Ильич читал и святых отцов. Особенно любил он творения св. Иоанна Златоуста. Иногда, сидя за чтением его поучений, он вдруг один начинал хлопать в ладоши св. Златоусту, – до такой степени восхищала его красота и глубина ораторства Великого Вселенского Учителя.
В это время отца уже не было в живых; и молодой студент, чтобы помогать матери и сестрам, определился писцом в канцелярию Духовной академии, и получаемое небольшое пособие отсылал на родину. Здесь ему пригодился красивый наследственный почерк. А помещение канцелярии, закрытое для других, дало серьезному студенту еще большую возможность заниматься в уединении своим образованием и в особенности св. отцами. Читая теперь (1948) Златоуста и о.Иоанна, ясно видишь, как близки они, – ив особенности – в вопросах о богатстве, бедности, любви, причащении, покаянии.
С товарищами, по-видимому, у него не было каких-либо особо близких отношений и дружбы, а тем более – веселых товарищеских пирушек.
Подобно древнему св. Василию Великому, и он пользовался уважением и даже боязнью со стороны студентов: не до веселья и не до празднословия было ему. Учение, канцелярия и самообразование отнимали у него все время и внимание.
Зато в такой тишине и занятиях в нем рос дух родительской веры, укрепленной Словом Божиим, просвещенный к тому же православной наукой и св. отцами, а вообще и в особенности воспитанной Святой Православною Церковью. Гораздо позже, когда о.Иоанн был уже прославленным чудотворцем и проповедником пламенной веры, он сам сказал мне, что эту веру в нем воспитала Церковь. О встрече с ним я расскажу после.
А сейчас лишь оттеню это, чтобы понять, из каких источников напоился будущий проповедник, слова которого жгли людей.
Кто родители? Православные твердые люди, сами воспитанные Церковью и при церковном служении. Кто вокруг него и в семье и в селе? Люди Церкви, простые христиане, жившие уставами Церкви. Где он научился, кроме отца и матери, молитвам и вере? В храме Божием, в Церкви. Какова тогда была школа в учителях, в науках и по духу своему? Истово церковная. Какие книги читал и учил юноша? Евангелие, Псалтирь, богослужебные Октоих, Минеи, Триоди, Пролог, жития святых – то есть книги церковные. Каков был вообще тогда весь быт окружающей жизни, все дедовское предание, особенно в нетронутых местах Севера? Старинный христианский, то есть опять-таки церковный. И академия, как известно из истории ее, тогда была в основе тоже церковною. Я уже не говорю об отцах Церкви, которыми упивался студент академии. Истинно его воспитала Св. Церковь. И окрепший богослов теперь горит желанием летать, работать, учить, творить! Природные его силы, увеличенные школами, ищут выхода. К концу академии у него явилось сначала желание взять на себя подвиг миссионерства в монашеском чине. Но, присмотревшись внимательнее к окружающей жизни столицы, он узрел, что пастырско-духовной работы и кругом него – непочатый край. Поэтому передумал свое первое решение и остановился на пастырстве. Как известно, священник должен был сначала обвенчаться на девице; да это в общем и правильнее и мудрее.
В это время в г. Кронштадте скончался протоиерей Андреевского собора о. Константин; и от него осталась взрослая дочь Елизавета.
По старым обычаям, особенно если после умерших оставались сироты, приход передавался кандидату, который женился на осиротевшей дочери... Обычай тоже добрый. Так Иоанн и Елизавета сочетались браком. Но с самого начала совместной жизни молодой муж упросил жену жить в девстве, как брат с сестрой. Подобные примеры, хотя и не много, знает история Церкви. Знал о них и Сергиев; но не они решили такой трудный вопрос, а чистая, целомудренная душа и твердая воля будущего пастыря. Ему хотелось всецело отдать себя на служение Богу и ближним. Если уж отклонено было монашество, то нужно сохранить девство при браке. Всякий понимает, какую трудную задачу брал на себя молодой студент! Но он поднял ее с дерзновением! Не так легко восприняла безбрачие в браке молодая жена. Предание свидетельствует, что она даже подавала жалобу на мужа епархиальному архиерею. Но молодой священник уговаривал ее добровольно согласиться с ним: «Лиза! Счастливых семей и без нас с тобою довольно. А мы отдадим себя всецело Богу и ближним». И она наконец согласилась. Я лично видел ее еще в доме при жизни о.Иоанна. При одном посещении батюшки, на звонок мой вышла встретить нас глубокая седая старушка, вся в старческих морщинах. Я увидал ее впервые.