Юрок разочарованно хмыкнул и пошел к двери, на ходу заправляя мешковину в брючный карман. Пока он доставал ключ из куртки, которая снова стала по размеру сутулому Юрку, Катя решила, что завтра же потребует повышения зарплаты, продаст дом, в котором выросла с бабушкой, откроет счет в банке, где будет копить на собственную квартиру, а пока сменит замки в съемной. Юрок как будто услышал ее мысли и обернулся.
– Не вздумай поменять замки в моей хате. Сломаю дверь, и ты еще за нее заплатишь. Натурой.
Дверь за Юрком закрылась, и Катя поняла, что у нее есть месяц, чтобы найти новое жилье.
Всю ночь она крутилась на скрипучем диване, высчитывая, сколько денег можно получить с продажи бабушкиного дома. Цифры складывались столбиком на потолке, заслоняя собой пятно Южной Америки. Окончательно потеряв сон, Катя взяла ноутбук и открыла сайт агентства недвижимости. Листая фотографии человейников, где сдавались или продавались квартиры, она представляла, сколько таких Юрков прячется за серыми монолитными стенами.
«Еще не хватало, чтобы он мне приснился!» – подумала Катя и оставила заявку на сайте для связи с риелтором.
Утром, так и не сомкнувшая за ночь глаз, она стояла перед домом, в котором выросла, и не решалась войти. Поймала себя на мысли, что впервые смотрит на дом как собственник. Замечает, как сильно реальность отличается от той картинки, что еще вчера была в голове. Бабушка любовно называла двухэтажный деревянный дом старой профессорской дачей, а иногда убежищем. Здесь она укрылась, когда порвала отношения с институтом. Преподавать историю КПСС стало незачем, да и нельзя. Ее коллеги по кафедре порвали партбилеты и заявили о себе как о приверженцах либеральных реформ. Ирочке подобные жесты казались вульгарными, и она оставила партбилет при себе. Поэтому шлейф партийности и непонятной новой оппозиционности, а следом и недоверия тянулся за ней из школы в школу, пока Ирина Рудольфовна не продала квартиру в Москве и не переехала в добротный домик в Подмосковье.
Сейчас Катя прикидывала, как бы ей проделать обратное, поменять бесхозную, нуждающуюся в ремонте дачу хотя бы на «однушку». Во время утреннего созвона риелторша сонным голосом предупредила, что спрос на такие дома небольшой, и сейчас Катя вдруг захотела бросить затею с продажей и остаться здесь жить, но тут же представила, какими угрюмыми будут ее вечера в этом доме без бабушки, и посмотрела на часы. Риелторша должна была приехать уже десять минут назад.
Хлипкая калитка из покривившихся дощечек, которые когда-то были ярко-оранжевыми, вызывала жалость. Катя посмотрела на соседние дома, на их одинаковые зеленые заборы и вспомнила, как бабушка добродушно пожала плечами в магазине товаров для ремонта и разрешила еще маленькой Кате выбрать любой цвет. Катя хотела казаться взрослой и делала вид, что прикидывает варианты, но на самом деле она уже давно решила, что забор должен быть как мандарины, которые отец привозил на Новый год. Она с умным видом ткнула пальчиком в банку с самой яркой крышкой. На другое утро в пилотке из газеты она красила забор и громко смеялась. Проходившие мимо соседи делали круглые глаза, бабушка с улыбкой кивала в сторону Кати и называла ее Томом Сойером.
Кате вдруг показалось, что занавеска в кухонном окне дрогнула. Представилось, что бабушка, живая, ждет ее на кухне с оладьями. В следующую секунду наваждение исчезло. Катя сделала глубокий вдох и медленный выдох, плотный пар был похож на дым от сигарет. Из-за угла показался маленький джип. Спотыкаясь на колдобинах, он неуверенно полз по слякотным колеям. Катя шагнула навстречу и энергично замахала. Машинка взбодрилась, и через пару минут из нее уже выскакивала крупная риелторша, одетая как для лесного похода: в мужской куртке, резиновых сапогах, перчатках. Она бросила на Катю неприветливый взгляд, словно досадуя на клиентку за то, что пришлось ехать в такую рань далеко от чистого и теплого офиса, но тут же заговорила неожиданно ласково.
– Вы, наверное, Екатерина? Очень приятно с вами познакомиться.
Риелторша перепрыгнула через лужу, как большая кошка.
– Да, это я вам звонила, – тихо ответила Катя и почувствовала себя перед собственным домом самозванкой.
– Ну, пойдемте, покажете мне свои владения. – Риелторша как будто уловила ее смятение и по-матерински погладила по спине, подталкивая к жалкой калитке.
Та скрипнула единственной петлей и впустила женщин в заброшенный двор. Глаза риелторши отсканировали разросшийся бурьян, длинную веранду, ржавую бочку с закисшей дождевой водой, старый малинник, опутанный паутиной, похожей на грязную марлю. Воздух казался непрозрачным и густым.
Катя посмотрела на большие окна с ветхими рамами: стекло как будто из уважения к бабушке не поддавалось времени и оставалось относительно чистым. По привычке перешагнула через пару покосившихся ступенек крыльца и распахнула дверь на веранду. Внутри было темновато. Кое-какой свет от окна падал на старый круглый стол, символ уюта и бабушкиного гостеприимства, застеленный увядшим бархатом с кисточками.
Пол из отсыревших досок постанывал под шагами. Катя с трудом открыла заедающий дверной замок, и женщины вошли в дом. Пахло волглой пылью и лавандой, которой бабушка запасалась впрок, чтобы отвадить моль. Катя подсунула риелторше салатовые резиновые шлепки и быстро переобулась сама. Ее старые тапочки, похожие на галоши, были сырые и холодные. Ледяная сырость обжигала ногу даже через толстый носок.
– Здесь у нас прихожая, – сказала Катя с бабушкиными интонациями. – Напротив кладовка. Ирочка, моя бабушка, оказывается, заранее готовилась к похоронам и хранила там все необходимое: тапки, чулки, юбку, нательную рубашку – причем сама ее сшила без единого узла, гребень, распятие… Ничего не пришлось докупать. Сейчас, наверное, кладовку можно переделать под гардеробную.
– Или снести стену, и будет просторная прихожая, – насмешливо пробормотала риелторша.
Катя открыла следующую дверь, порыскала рукой в поисках выключателя. В старой хрустальной люстре зажглись две лампы из восьми.
– В поселке есть газ, но мы себе не проводили, нам хватало печки и небольшой плиты, – сообщила Катя, чувствуя, как пересыхает рот.
Беленую стену напротив печи украшали постеры со смешными и как будто выпуклыми котятами. Диванчик застелен клетчатым плюшевым покрывалом. На столе стоит пустая ваза, подаренная родительским комитетом в первый год работы Ирины Рудольфовны в новой школе.
Риелторша по-хозяйски прошла мимо длинного обеденного стола и остановилась напротив бело-голубой голландки. Дотронулась до печи, будто проверяя, не теплая ли она, и Катя поймала себя на мысли, что хочет сделать ей замечание в духе бабушки: «Давай-давай, трогай, мыть потом сама будешь». И все-таки она тоже приложила ладонь к изразцам. Ледяной холод от голландки словно ударил током, и Катя отдернула руку. На изразце остался бледный след, а на ладони – черная пыль.
Раздался грохот, Катя обернулась и увидела растерянное лицо риелторши. Та стояла у двухэтажного буфета, а рядом валялась отломанная дверца ящика, где бабушка хранила крупу. Запахло мышами.
– Простите, Катя, случайно задела. Увидела у вас сервиз гэдээровский и позабыла все на свете. Такой у мамы моей был, она все берегла его для особенного чаепития, но чаепитие это так и не случилось. – Риелторша спрятала блеснувшие влагой глаза. – Разбили при переезде сервиз мамин, а жаль.
Риелторша как будто хотела поговорить, но Катя не поддержала. Затаив дыхание, она увидела, что к портьерам булавками приколоты детские поделки из старой магнитофонной пленки. А ведь там вполне мог быть записан бабушкин голос.
– Покажете спальню?
Риелторша, похоже, зябла. Переминалась с ноги на ногу, как в мороз на автобусной остановке, мусолила клетчатым платком красный кончик носа.
– Конечно, сейчас, – нарочито бодро сказала Катя и пошла первая.
В углу под лестницей все еще были видны ржавые круги от железного ведра, и Катя вспомнила, как зимними вечерами бабушка разрешала ей справлять нужду дома в ведро, а не в уличном туалете. Однажды соседская девчонка из многодетной семьи выбежала зимой налегке в дощатую будочку, да домой так и не вернулась. Провалилась в сугроб и замерзла насмерть.
Катя пожалела, что не приехала в дом заранее, не растопила печь, не приготовила даже чай для человека, который проделал долгий путь. Риелторша как будто думала о том же, и симпатия, которая была в начале встречи, почти истаяла. Женщины поднялись на второй этаж, залитый солнечным светом.
– Не хочу вас обнадеживать, Катерина, лет дцать назад такие профессорские дачи разбирали как горячие пирожки. А сейчас они ничего не стоят, – отчеканила риелторша, бегло осмотрев две каморки с железными кроватями и кучками сырых, похожих на подтаявшие горки снега, подушек.
Катя поежилась.
– Как это? – спросила она. – Совсем ничего?
– Совсем. – Риелторша стеклянным взглядом уперлась в засохшее коричневое пятно под батареей.
Катя подумала, что в голове у риелторши уже крутятся более выгодные сделки.
– Помните, в мультике «Простоквашино» домики были заброшенные, с надписью «Живите кто хотите», вот это наша с вами реальность. – Риелторша вздохнула. – Земля может кого-то заинтересовать. Но, опять же, если ценник адекватный поставим. Сколько вы хотите получить?
– Рассчитывала миллионов на семь. Все-таки это двухэтажный дом с верандой! Бабушка квартиру в Москве продала, чтобы его купить.
– Ну, вы вспомнили времена. Сейчас это все никому не надо, снесут и построят таунхаус какой-нибудь или коттедж современный. За землю как бы нам миллиона три выторговать, и то хорошо будет.
Катю как будто щелкнули по носу. Она слышала рассказы коллег о кабальных ипотеках, но никогда не вникала, снисходительно бросая, что ей не хочется в это впрягаться.
– Ну, посмотрим, Катя, как пойдет. – Риелторша как будто смягчилась и перешла на свойское «ты». – Ты мне скажи, в какие дни сможешь сюда приезжать на показы? Я в такую даль ездить не буду, сама понимаешь.