Повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в камине.
Глава 3
Два старых товарища сидели и смотрели друг на друга. Многое было за плечами. Жизнь. Юность проведенная вместе в походах. Но все это сейчас рушилось. Разные пути дороги. Разные дела. Разная жизнь.
– Ну, может, вечером заскочу. - Сухо проговорил Богдан.
– Может, – проворчал собеседник. – Злой не обрадуется. Из остальных вряд ли кто придет. А парней помянуть-то надо. Посидеть. Поговорить. Вспомнить былое...
Вновь стало тихо.
– Их не вернуть, Торба. Они ушли, ушло время. Мы остались и строим новую жизнь. Все меняется, – нарушил тишину Богдан. Говорил он это с тяжестью в сердце. Но когда-то же нужно было сказать важные слова. Видимо, время пришло. – Я постараюсь завтра вечером зайти. Но не уверен, что получится.
– Тяжело слышать такое от тебя, Бугай. Горько, – вздохнул Торба в ответ.
– Знаю. Поэтому и зашел. Предупредить.
Они оба смотрели на стол, разделяющий их. Неловкое молчание лишь усиливало ощущение нарастающей пустоты в душах. Бугай озвучил то, что давно висело в воздухе, прослеживалось через все их встречи. Все они понимали это. Осознавали, что прошли уже долгие десять лет. Тех, кто пал, – не вернуть. Память, которую хранят живые, тоже не вечна. Теперешняя жизнь каждого из ветеранов – совсем иная. Они стали очень разными, и только те самые воспоминания, пожалуй, их и объединяют. Ничего нового, только память. Старые времена.
– Нас и так осталось мало, – Торба насупился и начал ворчать, проговаривая все то, что обычно они говорили на встречах, сетуя на тех, кто не явился. – Зверь почти сразу тронулся умом. Он уже тогда, когда мы возвращались с перевалов, вел себя странно...
Богдан не перебивал, хотя слышал все это не один раз. Товарищу надо выговориться. Пускай. Хорошо, Злого сейчас нет. Тот мог вспылить, устроить шум, чего доброго, схватился бы за нож. Горячий он был. пожалуй самый вспыльчивый из них всех. Отсюда и Злой. Вряд ли дальше ругани пошло бы, но Злой он на то и Злой.
– Князь, ну, с ним то многое было понятно сразу. Еще во время службы. Благородный. Дела. Род. Все эти их обязательства. Да и в юности он уже был тем еще... - Торба помотал головой. - Он появляется здесь редко. Его можно понять. Можно принять. Он такой, какой был. Мы от него и не ждали особо никогда ничего. Иного поля ягода. Остальные...
Старый товарищ опять вздохнул, не глядя в глаза собеседнику. Пожевал губами. продолжил:
– А что остальные? Кто-то бывает, кто-то нет. Болтун – как всегда, нелюдимый, замкнутый. Мелкий – родне своей вечно помогает, с лавкой возится. Времени нет, говорит. Левша – вообще в Истре теперь. Хромой... Сам знаешь, какая судьба у него. Нелюдимый, весь в работе. Проныра еще. Этот весь в бумагах денежных. Вексели, расписки, ссуды. И нас трое, ты, я и Злой, – он сделал паузу, вода закипала, но хозяин не обращал внимания и продолжал говорить. – Ты и я, мы старики. Были там с самого начала. Даже Злой прибился к нам потом. Вдвоем, Бугай. Ты и я.
Он поднял взгляд и, наконец, посмотрел Богдану в глаза.
– А ты, Бугай. Ты через столько всего прошел. Сколько ужасов и боли за твоими плечами? И говоришь мне сейчас, что все? Все?! Баста! Конец? Вердикт? Точка? Что все стоит оставить и забыть? Все! Забыть.
Он тяжело вздохнул, дернулся, поняв, что выкипающая из котелка вода заливает дрова. Сокрушенно покачал головой, встал и начал наполнять кружки. Злость клокотала внутри него. Кипяток нещадно плескал на стол, а Торба тихо ругался под нос последними словами. Вроде как на воду, но скорее от обиды.
– Старина, мы меняемся, как и все вокруг, – Богдан вздохнул. – Завтра днем не могу. Вечером, до службы, постараюсь зайти. Слушай, нашего братства нет. Давно нет. Мы друзья, товарищи, это да. Но братства нет, да и было ли...
– Было ли? – Торба распрямился, вновь плеснув кипятком мимо кружек. Злобный его взгляд сверлил Богдана.
Тот понял, что перегнул палку и сказал лишнее. То, чего не должен был говорить никогда. Да, он думал над тем, что все они, те, кто сейчас относил себя к некоему братству товарищей, ветеранов, тогда не имели особого выбора. Они пытались выжить, сражаться, продержаться еще немного. День. Час. Мгновение. Варианта было два. Либо сплотиться. Стать единым целым, сильным, могучим организмом. Способным и умелым коллективом, товариществом, тем самым братством. Либо сдаться и помереть. Пойти на корм червям. Быть сожранными чудовищами. Причем сплочение само по себе не сулило им спасения. Лишь давало мизерный шанс. Многие гибли, когда их спину прикрывал брат по оружию. Война есть война. Но только вместе они получали хоть какой-то шанс. Так и появилось братство тех, кто прошел через то время и выжил.
– Послушай, Горыня...
– Нет, это ты послушай, Богдан! Послушай, что я скажу. Братство – это память. Это мы. Это наше прошлое. Оно здесь, – кожевенник хлопнул себя по груди кулаком, – и здесь, – он указал на свою голову. – Мы ели вместе пищу. Согревались одним одеялом, когда было это чертово рваное. Убогое, вонючее, зассанное тряпье. Мы сидели у одного костра. И я, я верил в каждого из нас! Я знал, что если спину прикрывает свой, то можно быть спокойным. Я каждому из вас тогда мог доверить жизнь. Да, бездна меня забери! Да!
Он внезапно сорвался на крик:
– Я доверял! Злому. Тебе. Другим. А ты, ты говоришь «было ли»?! Когда мы рубили в строю отступников, у того пустынного плоскогорья. Там, у моста, у этого чертового их городища. Кто стоял справа от меня? Может, какой-то паскудный сопляк, ссущий в штаны при виде их кривых рож? Нет, Богдан, это был ты. И я знал, что справа мне ничего не грозит, пока там звенит твой клинок. А ворота, бездна его забери, проклятого форта? Как его, Цирла, что ли? Я уводил людей. А кто остался прикрывать нас? Кто ночью вернулся, один-единственный. Сколько там погибло? Все. Все, кто остался в Цирле, отошли в мир иной. Стали землей, проросли травой и кореньями. Прахом стали!
Мастеровой перевел дух, а Богдан смотрел на него, не отрывая взгляда. Он тоже поднялся, чувствуя, что его собеседник в гневе. Торба продолжал шумно, яростно:
– Все, кроме тебя, Богдан! Мы уже тризну по тебе хотели справить, но ты пришел к костру, весь в крови, дерьме, грязи и чем-то там еще. Один. Полуживой, но пришел! Все вы, кто стоял там, спасли нас и еще сотни три женщин, детей и жалких изможденных крестьян. Стоило того? Разве нет? И как это можно забыть?! – Он вдохнул полной грудью, помотал головой и продолжил, чуть снизив тембр. – А не ты ли со Злым и Зверем гнал по лесу банду остроухих? Прямо в засаду? Сколько погибло тогда людей? Помнишь? Сколько положили мы их? И что, разве не ты убил того опоенного колдовскими зельями безумного избранного. Лучшего воина, предводителя сумасшедших варваров в долине за отрогами гор? Когда мы все думали, что нам настал конец. Он вышел, похваляясь силой. Смеялся, бесновался, кричал, обзывал нас трусами и грозился вытереть свое дерьмо о наши мертвые тела. Кто вышел усмирить его? Кто же это был? Может, я или Мелкий, или Болтун? Бугай?! Разве не ты стоял со мной спина к спине? Раз за разом, в каждой хреновой передряге? Да по твоей просьбе парни готовы были прирезать кого угодно, только попроси, Бугай! Мы! Были! Братством!
Богдан молчал, сердце с каждым словом товарища билось все быстрее, злость разливалась по телу все сильнее и сильнее. Правая рука, привыкшая держаться за меч, напряглась, как перед боем. Ноздри стали ощущать столь ненавистный запах трав, крови и мускуса... Он сжал кулаки, пытаясь отбросить наваждение, раз, другой. Выдохнул.
– Были, Торба. Но это в прошлом. В прошлом!
Горыня, видимо, выплеснув всю злость в слова, слегка успокоился. Посмотрел на собеседника, махнул рукой и хмыкнул:
– Не смеши меня, Богдан.
Он сел в кресло и продолжил:
– Ты единственный из нас кто остался в страже. Ты до сих пор убиваешь людей. Ты лазаешь по лесам. Служишь этому городу. Разве нет? Ты не можешь это бросить. Оно в тебе. Глубже чем в каждом из нас. Братство и есть ты.
- Не перегибай, Торба. - Бугай покачал головой. - Не перегибай.
- Я говорю тебе правду, друг мой.
- Может быть. Но то время прошло. Торба. Оно прошло. Все мы теперь, другие люди.
- Нет. Мы все те же убийцы и чудовища. И нам место друг с другом.
Глаза их встретились. Два опытных воина буравили другу друга взглядами, и злость понемногу уходила.
– Садись, – Торба указал на кресло, с которого в момент их перепалки вскочил Бугай. – Садись, пей чай и приходи завтра, надеюсь, у тебя получится. Мы будем тебя ждать. Завтра и всегда. Нельзя забывать, Богдан. Нельзя. Наша память, это и есть мы.
Медленным движением он подвинул к Богдану кружку с настоем.
Они молча цедили обжигающее питье. Скорее всего, оно действительно имело отличный вкус. Злой умел собирать травы в нужных пропорциях и сушил все это мастерски. Но сейчас напиток оказался слишком горячим, чтобы распробовать всю его прелесть. А сидеть в тишине после всего сказанного сил уже не имелось ни у того, ни у другого.
– Пойду я, – проговорил Богдан.
– Давай, – коротко ответил Горыня. – Заходи, я всегда рад тебе. Да и дочку приводи, сделаем ей поясок там или сумку.
На том два старых товарища и распрощались. Путь домой был тяжелым. На душе словно камень огромный повис. Постояв у входа в дом и посмотрев на небо, полное звезд, Богдан двинулся внутрь.
Зоря не спала.
- Случилось чего? - Прошептала она.
- Нет. - Но по тону и настрою точно было понятно, что что-то случилось. Богдан не очень то умел скрывать чувства и врать.
- Ясно. - Зоря вздохнула. Она была умной женщиной и не стала задавать вопросов. Нужно будет, захочет, расскажет сам.
Он разделся и лег. Могучей рукой обнял супругу. Та прижалась к нему, поцеловала в губы.
- Любимый. Я с тобой. Все будет хорошо.
- Я знаю, Зоря. Я знаю. - Ответил он.
Она целовала ему шею, он прижал ее плотнее. Ощутил ее тепло. Усталость и напряжение похода уходили. Разговор со старым другом давил, но это все стало не так уж и важно. Он был дома. Он был с семьей. С любящими людьми.