…
Вопрос. Почему вы постоянно говорите об Известном? Почему не говорите о Неведомом?
Кришнамурти. Вам не дано знать Неведомое. Вы можете познать только то, что подбрасывает вам ваш опыт. Неведомое невозможно узнать. Чтобы оживить Неизмеримое, следует покончить с Известным, следует освободиться от банального. Поэтому-то я постоянно говорю об Известном — чтобы покончить с ним. Вы и не сможете говорить о Неведомом. Нет о нем слов в рамках Известного. У Неведомого вообще нет слов. Чтобы невинный дух смог воспринять нечто, чтобы любящее сердце смогло увидеть нечто в любви, которая никогда не была отравлена ревностью, ненавистью, гневом и одержимостью, следует избавиться от цепей привязанностей, претензий на обладание, ревности, зависти без причины и без мотива. И только тогда, в этой свободе от Известного, вам будет дано Иное.
Радость человеческая
Радость — это нечто совершенно отличное от удовольствия. Поэтому давайте выясним, что включает в себя удовольствие и возможно ли жить в мире, в котором нет удовольствия, но есть потрясающая радость и блаженство.
Все мы заняты непрерывной погоней за удовольствием, в той или иной форме: интеллектуальным удовольствием, чувственным наслаждением или культурными развлечениями; удовольствием от того, чтобы проводить реформы, учить других, исправлять недостатки общества, делать добро; удовольствием от большего физического удовлетворения, большего опыта, большего понимания жизни, от всех невинных и хитрых проделок ума; и, наконец, высшим удовольствием, состоящим, разумеется, в том, чтобы познать Бога.
Удовольствие — это своего рода структура общества. С раннего детства и до самой смерти мы, так или иначе, гонимся за удовольствиями. Поэтому, какой бы вид удовольствия мы ни рассматривали, нам необходимо ясно увидеть саму проблему, ведь стремление к удовольствию продолжает формировать нашу жизнь. Именно поэтому так важно для каждого из нас внимательно, осторожно и непредвзято исследовать проблему удовольствия: получать удовольствие, а затем сохранять и поддерживать ощущение его — основное требование нашей жизни, и без него существование становится скучным, глупым, одиноким и лишенным смысла.
Вы можете спросить: почему же, в таком случае, жизнь не должна быть стремлением к удовольствию? По той простой причине, что удовольствие неизбежно приносит страдание, разочарование, печаль и страх, а как следствие страха — насилие. Если вы хотите жить такой жизнью — живите так. Большая часть мира живет именно так. Но если вы хотите быть свободными от печали, вы должны понять целостную структуру удовольствия.
Понять удовольствие — не значит отвергнуть его. Мы его не осуждаем, не говорим, что оно хорошо или плохо. Но если мы гонимся за ним, то давайте это делать с открытыми глазами: зная, что ум, ищущий удовольствие, всегда должен находить и его тень — страдание. Они не могут быть разделены, хотя мы гонимся за удовольствием и стараемся избежать страдания.
Почему же ум всегда требует удовольствия? Почему мы совершаем благородные и низкие поступки, испытывая тайное удовольствие? Почему мы приносим жертвы и страдаем ради тонкой нити удовольствия? Что такое удовольствие и как оно возникает? Хотелось бы знать, задавали ли вы себе когда-нибудь эти вопросы и следили ли за ответами до самого конца?
Удовольствие приходит через четыре стадии: восприятие, ощущение, контакт и желание. К примеру, я вижу прекрасную автомашину. Затем, когда я на нее смотрю, у меня возникает ощущение, или реакция; затем я прикасаюсь к машине или воображаю, что прикасаюсь, после чего возникает желание иметь ее и показываться в ней. Или я вижу красивое облако, или горы, четко выделяющиеся на фоне неба, или первый весенний листок, или глубокую долину, полную очарования, или великолепный закат солнца, или прекрасное лицо, умное и живое, не сознающее своей красоты (иначе ее бы не было). Я смотрю на все это с восторгом и тогда не замечаю, что нет наблюдающего, а есть только красота, равная любви. В это мгновение я отсутствую со всеми моими проблемами, тревогами и страданиями. Есть только это непостижимое чудо. Я могу глядеть на все это с радостью и в следующий момент забыть об этом. Или же включается ум, и тогда возникает проблема. Я думаю о том, что я увидел, и думаю о том, как это прекрасно. Я говорю себе, что хотел бы увидеть это еще много раз. Мысль начинает сравнивать, судить и говорит: «Я должен снова увидеть это завтра». То, что было восторгом одного мгновения, продлевается и поддерживается мыслью.
То же самое происходит с сексуальным и всяким другим желанием. В самом желании нет ничего неправильного, реагировать так — совершенно нормально. Когда вы уколете меня булавкой, я отреагирую на это, если я не парализован, но когда в восторг включается мысль о переживании восторга, она превращает его в удовольствие. Мысль хочет повторить это переживание. И чем чаще вы его повторяете, тем более механистичным оно становится. Чем больше вы думаете об удовольствии, тем большую силу придает ему мысль. Так мысль при помощи желания создает и поддерживает удовольствие, придает ему длительность. В результате естественная реакция желания по отношению к чему-то прекрасному извращается мыслью. Мысль превращает эту реакцию в воспоминание и питает это воспоминание, возвращаясь к нему снова и снова. Бесспорно, память необходима на определенном уровне. Мы бы не могли действовать в повседневной жизни без нее. В своей сфере она нужна, но существует такое состояние ума, когда память играет очень незначительную роль. Ум, который не искалечен памятью, действительно свободен.
Замечали ли вы когда-нибудь, что если вы реагировали на что-то целостно, всем сердцем, то память почти не принимала в этом участия? Только когда вы не отвечаете на вызов всем вашим существом, имеет место конфликт. Он приносит смятение, удовольствие или страдание, и эта борьба продолжается в воспоминании. К одному воспоминанию добавляются другие, и именно здесь кроется ответ. Все, что исходит от воспоминания, является старым и, следовательно, никогда не может быть независимым. Не существует такого понятия, как свобода, независимость мысли. Мысль никогда не бывает новой, потому что она есть ответ памяти, опыта, знания. Мысль, будучи старой, превращает в старое то, на что вы мгновение смотрели с восторгом, ощутив потрясающее переживание. От старого производите вы удовольствие, никогда не от нового. В новом не существует времени.
Если вы можете смотреть на все вещи, не позволяя включаться удовольствию: на лицо, на птицу, на расцветку сари, на красоту водной глади, на что бы то ни было, вызывающее восторг, — если вы можете смотреть на это, не стремясь к повторению переживания, тогда не будет страдания, не будет страха, а будет одна лишь потрясающая радость.
Только стремление навсегда сохранить удовольствие превращает его в страдание. Проследите это в самих себе. Именно стремление повторить удовольствие порождает боль, потому что оно не будет таким же, как вчера. Вы боретесь, чтобы ощутить тот же восторг, и испытываете боль и разочарование, так как это вам не удается. Наблюдали ли вы, что происходит, если вам отказывают хотя бы в незначительном удовольствии?
Не получив желаемого, вы становитесь встревоженным, завистливым, исполненным ненависти. Замечали ли вы, когда вам отказывали в выпивке, сигарете, сексе или в чем бы то ни было, — замечали ли вы, какую борьбу это в вас вызывало? Это является какой-то формой страха, не так ли? Вы боитесь, что не получите желаемое или потеряете то, что имеете. Когда какая-нибудь определенная вера или идеология, которых вы придерживались годами, вдруг начинает терпеть фиаско, не боитесь ли вы оказаться в одиночестве? Ведь эта вера на протяжении многих лет давала вам удовлетворение и удовольствие, и когда вы ее утратили, вы оказались на мели, чувствуя себя опустошенным. И этот страх будет одолевать вас до тех пор, пока вы не найдете другой формы удовольствия, другой веры.
Это кажется мне таким простым, но именно потому, что это так просто, мы отказываемся видеть эту простоту. Мы любим все усложнять. Когда ваша жена отворачивается от вас, разве вы не ревнуете? Разве вы не испытываете гнева? Разве вы не ненавидите человека, увлекшего ее? А ведь все это — страх потерять нечто, приносящее удовольствие, приятное общение, определенное состояние уверенности, удовлетворения от обладания.
Если вы поняли, что там, где есть погоня за удовольствием, неизбежно должно быть страдание, и если вы этого хотите, то живите так. Но пусть это не будет вашей ошибкой по незнанию! Если вы хотите покончить с удовольствием, что означало бы покончить и со страданием, вы должны отнестись с полным вниманием ко всей структуре удовольствия в целом. Не отсекать его, как это делают монахи и саньясины (они никогда не глядят на женщину, ибо считают это грехом, и тем самым разрушают жизненную основу своего понимания), но осознать весь смысл и все значение удовольствия, тогда вы обретете потрясающую радость жизни. О радости вы не можете думать. Радость — нечто непосредственное, возникающее мгновенно. Думая о радости, вы превращаете ее в удовольствие. Жить настоящим — значит непосредственно воспринимать красоту и восторгаться ею без того, чтобы извлекать из этого удовольствие.
Свобода и одиночество
Ни муки подавления, ни жестокая дисциплина приспособления к идеалу еще никого не приводили к истине. Чтобы достичь истины, ум должен быть совершенно свободен, без малейшего искажения.
Сначала давайте спросим себя: действительно ли мы хотим быть свободными? Когда мы говорим о свободе, говорим ли мы о полной свободе или о свободе от чего-то неудобного, неприятного или нежелательного? Нам бы хотелось освободиться от болезненных и неприятных воспоминаний, мучительных переживаний, но при этом сохранить те наши идеологии, формулировки и отношения, которые могли бы дать нам удовольствие или удовлетворение. Но удержать одно без другого невозможно! Ибо, как мы видели, удовольствие неотделимо от страдания. Поэтому каждый из нас должен решить, хочет ли он быть полностью свободным. Если мы скажем, что хотим этого, тогда мы должны понять природу и структуру свободы. Является ли истинной свободой свобода от чего-либо, от страдания, от какого-то рода тревоги? Или свобода по сути своей нечто совсем иное? Вы можете быть свободными, скажем, от ревности, но не является ли эта свобода реакцией и, следовательно, вовсе не свободой?
Вы можете быть свободны от догмы: это довольно легко сделать, проанализировав и отбросив ее прочь. Но мотив освобождения от догмы может быть обоснован по-разному, потому что он может быть продиктован желанием освободиться лишь от той догмы, которая перестала быть модной или удобной. Или вы можете желать освободиться от национализма, потому что верите в интернационализм или сознаете, что просто нет смысла продолжать цепляться за эту глупую националистическую догму, с ее знаменами и прочим вздором. Такую догму вы можете легко отбросить прочь. Или вы можете выступать против какого-нибудь религиозного или политического лидера, обещавшего вам свободу в результате дисциплины или восстания. Но имеет ли такой рационализм, такое логическое умозаключение что-либо общее со свободой?
Если вы говорите, что свободны от чего-то, то это просто реакция. Она, в свою очередь, вызовет лишь другую реакцию, с новым приспособлением и новой формой господства. Таким путем вы можете составить целую цепь реакций, каждое звено которой будете принимать за свободу. Но это не свобода, это лишь продление видоизмененного прошлого, за которое цепляется ум.
Современная молодежь, как и всякая молодежь, находится в состоянии мятежа против общества. Это само по себе хорошее явление. Но и мятеж — это не свобода, а реакция. Эта реакция создает собственный шаблон, в плену которого вы оказываетесь. Вы думаете, что это нечто новое, но это не так. Это старое на новый манер. Любой социальный или политический мятеж неизбежно возвращается к доброму старому буржуазному настроению.
Свобода приходит только тогда, когда вы видите и действуете. Она никогда не бывает результатом мятежа. Видение есть действие. И такое действие происходит мгновенно. Когда вы видите опасность, тогда нет никакой умственной деятельности, никакой дискуссии или колебания. Сама опасность побуждает действовать, и поэтому видеть — значит действовать, быть свободным.
Свобода — это состояние ума. Не свобода от чего-то, но ощущение свободы, свободы сомневаться и ставить вопросы по отношению ко всему. Поэтому в ней столько силы, действенности и энергии, что она сразу отбрасывает все формы зависимости, рабства, приспособления и подчинения. Такая свобода означает бытие в полном одиночестве, наедине с самим собой. Но может ли ум, воспитанный в определенной культуре, настолько зависимый от окружения и своих собственных наклонностей, когда-либо обрести свободу, представляющую собой совершенное одиночество, в котором нет ни руководства, ни традиции, ни авторитета? Это одиночество — некоторое внутреннее состояние ума, которое не зависит ни от каких стимулов или знаний и не является результатом опыта или умозаключения. Большинство из нас никогда не бывают внутренне одинокими даже наедине с самими собой. Мы все знаем, что значит быть изолированным. Когда возводишь стену вокруг себя, чтобы не подвергаться ударам, не быть уязвимым, или когда культивируешь непривязанность, что является другой формой страдания. Или когда живешь в некоторой идеологии, призрачной башне из слоновой кости. Бытие наедине с собой — это нечто другое.
Вы никогда не бываете наедине, потому что вы полны воспоминаниями, обусловленностью, болтливой суетой вчерашнего дня. Ваш ум никогда не бывает ясным из-за вздора, который он накопил. Чтобы быть наедине с самим собой, вы должны умереть для прошлого. Когда вы один, совершенно один, когда вы не принадлежите ни семье, ни нации, ни культуре, ни определенному континенту, у вас возникает чувство бытия вне всех. Человек, который полностью один, наедине с самим собой, обладает в этом смысле первозданной чистотой, и эта чистота освобождает его ум от печали.
Мы все несем в душе груз того, что было сказано тысячами людей до нас, груз воспоминаний обо всех бедах. Отбросить это полностью — значит быть одиноким. А ум, пребывающий в одиночестве, не только чист, но и молод. Он молод не с точки зрения времени или возраста, он молодой, ясный, живой в любом возрасте, и только такой ум может видеть то, что есть истина, и это не может быть выражено в словах.
В этом одиночестве вы начинаете понимать необходимость жить наедине с самим собой. Наедине с таким, какой как вы есть, а не с таким, каким, по вашему мнению, вы должны быть или являетесь. Если вы можете смотреть на себя без какого-либо трепета, фальшивой скромности, без всякого страха, оправдания или осуждения — именно это и значит жить наедине с самим собой, с таким, какой вы есть в действительности. Вы начинаете понимать нечто, когда живете с этим в тесном соприкосновении.
Но в тот момент, когда появляется привычка к этому, привычка к вашей тревоге, зависимости или к чему-то еще, вы больше с этим не живете. Если вы живете на берегу реки, то через несколько дней вы больше уже не слышите журчания воды; если в вашей комнате висит картина, которую вы видите каждый день, то через неделю вы перестаете ее замечать. То же происходит с горами, долинами, деревьями, то же самое — с вашей семьей, вашим мужем, вашей женой. Но чтобы жить с чем-то таким, как ревность, зависть или тревога, вы никогда не должны привыкать к ним, никогда не должны с ними примиряться. Вы должны проявить к ним внимание и заботу, как вы заботились бы о только что посаженном деревце, стараясь уберечь его от солнца и от бури. Вы должны относиться к ним с заботой, не осуждая и не оправдывая, — только так вы начнете любить их. Когда вы на что-то направляете свое внимание, вы начинаете его любить. Это не значит, что вы испытываете любовь к состоянию зависти или тревоги, как это бывает у многих людей. Это, скорее, означает, что вы испытываете любовь к наблюдению за ними.
Итак, можем ли мы, вы и я, жить с тем, чем мы являемся в действительности? Жить, зная, что мы тупы, завистливы и полны страха? Считая себя способными на огромную любовь, чего на самом деле нет, и легко поддаваясь лести и скуке? Можем ли мы жить со всем этим, не принимая и не отвергая, просто наблюдая это, не впадая в меланхолию, депрессию или эйфорию?
Теперь зададим себе следующий вопрос: может ли эта свобода, это одиночество, это вхождение в контакт со всей целостной структурой нашего общества, может ли все это прийти со временем? То есть может ли эта свобода быть обретена как результат постепенного процесса? Вполне очевидно, что нет: как только вы включаете время, вы порабощаете себя все больше и больше. Вы не можете стать свободным постепенно. Это не является делом времени.
Следующий вопрос таков: можете ли вы осознать эту свободу? Если вы говорите: «я свободен», то вы уже не свободны. Это похоже на то, как человек говорит: «я счастлив». В тот момент, когда он говорит: «я счастлив», он пребывает в воспоминании о чем-то, что уже прошло. Свобода может прийти только сама, естественно и легко, а не в результате страстного желания, жажды и стремления к ней. Вы также не можете обрести ее, создавая некий образ свободы, какой она, по-вашему, должна быть. Чтобы прийти к ней, ум должен научиться воспринимать жизнь, это необъятное движение, не будучи связанным временем, потому что свобода пребывает вне поля сознания.
Скорбь и смерть
Я испытываю искушение поведать одну прелюбопытную историю. Некий достигший высоких ступеней ученик пришел к Богу и потребовал научить его истине. Этот бедный Бог сказал: «Друг мой, сегодня такой жаркий день, пожалуйста, принеси мне стакан воды». Ученик пошел и постучался в дверь первого попавшегося дома. Дверь открыла очаровательная девушка. Ученик влюбился в нее, они поженились, у них родились дети. И вот однажды пошел дождь, он все шел и шел. Ливневые потоки затопили улицы, и вода стала смывать дома. Ученик схватил жену и, с детьми на плечах, держался на плаву. Когда его стало уносить течением, он взмолился: «Господь мой, прошу тебя, спаси меня». Бог ответил: «Где стакан воды, о котором я просил?»
Это довольно поучительная история, потому что большинство из нас мыслит в терминах времени. Человек всегда живет во времени. Придумывание будущего было всегда излюбленным человеческим средством спасения.
Мы думаем, что изменения в нас могут произойти с течением времени и что внутренний порядок в нас будет создаваться постепенно, день за днем. Но на самом деле время не приносит ни порядка, ни мира, и поэтому мы должны перестать мыслить в терминах постепенности. Это значит, что не существует для нас того завтра, когда мы обретем мир. Мы должны обрести мир и спокойствие немедленно, в настоящий момент.
Когда существует реальная опасность, время исчезает, не так ли? Действие происходит немедленно. Но мы не видим опасности многих наших проблем и потому изобретаем время как средство для их преодоления. Время обманчиво, потому что не помогает нам совершить перемену в нас самих. Время — это движение, которое человек разделил на прошлое, настоящее и будущее. И до тех пор, пока он будет разделять время, он всегда будет пребывать в конфликте.
Является ли обучение делом времени? Тысячелетия не научили нас, что существует лучший путь, чем ненавидеть и убивать друг друга. Очень важно понять проблему времени, если мы хотим изменить эту жизнь, которая с нашей помощью стала такой чудовищной и бессмысленной.
Первое, что мы должны понять, — это то, что мы можем наблюдать время только при наличии той свежести и ясности ума, о которой мы уже говорили. Мы находимся в смятении из-за возникающих перед нами многочисленных проблем, мы теряемся в этом смятении. Но если человек заблудился в лесу, что он делает прежде всего? Он останавливается, не так ли? Человек останавливается и глядит вокруг. Но чем больше наше смятение и чем сильнее ощущение, что мы заблудились в жизни, тем больше мы мечемся из стороны в сторону, тем больше ищем, вопрошаем, требуем и умоляем. Итак, разрешите вам подсказать — прежде всего, вы должны остановиться, полностью внутренне остановиться. И когда вы внутренне, психологически остановитесь, ваш ум станет очень спокойным и ясным. И тогда вы сможете действительно рассмотреть вопрос времени.
Проблемы существуют только во времени. Если же мы принимаем вызов частично, фрагментарно или пытаемся убежать от него, — другими словами, когда подходим к нему с неполным вниманием, — мы создаем проблему. И эта проблема будет существовать до тех пор, пока мы надеемся разрешить ее как-нибудь потом, пока мы не отнесемся к ней с полным вниманием.
Знаете ли вы, что такое время? Не только хронологическое, расписанное по часам, но и время психологическое? Это интервал между идеей и действием. Идея, как вполне очевидно, служит для самозащиты. Действие — всегда мгновенно. Оно не от прошлого и не от будущего. Чтобы действовать, надо пребывать в настоящем. Действие так опасно и так неопределенно, что мы опираемся на идею, которая (как мы надеемся) даст нам некоторую уверенность, поможет избежать риска.
Проверьте это на самих себе. У вас есть идея о том, что правильно и что неправильно, или мировоззренческое представление о вас самих, об обществе, и сообразно этой идее вы намерены действовать. Поэтому действие происходит применительно к идее, в стремлении как можно более точно ей следовать, и это неизбежно вызывает конфликт. Существует идея, известный интервал и действие, и этот интервал включает в себя всю сферу времени. Этот интервал, по сути, является мыслью. Если вы думаете, что будете счастливы завтра, значит, у вас возникло представление о том, что вы достигнете определенного результата во времени. Через наблюдение, через желание и через продление этого желания мысль подкрепляется следующей мыслью, говоря: «Завтра я уже буду счастлив, завтра я добьюсь успеха, завтра мир станет прекрасным». Так мысль создает интервал, который есть время.
Так вот, мы спрашиваем, а можем ли мы остановить время? Можем ли мы жить так полно, чтобы не было этого завтра? Ибо время — это печаль. Например, вчера или на протяжении тысяч вчерашних дней вы любили или у вас был товарищ, который ушел. И это воспоминание остается, и вы думаете об этой радости и этой печали, смотрите назад, желая, надеясь, горюя. Так мысль, возвращаясь к прошлому, снова и снова рождает то, что мы называем печалью, и создает интервал времени.
До тех пор, пока существует интервал времени, созданный мыслью, должен быть и непрекращающийся страх. Поэтому человек задает себе вопрос: «Может ли этот интервал перестать существовать?» Если вы говорите: «Прекратится ли он когда-нибудь?», то это уже идея, это нечто такое, чего вы хотите достичь, — а значит, появился новый интервал, в котором вы как в ловушке.
Теперь постараемся разобраться с вопросом смерти, которая для большинства людей является огромной проблемой. Вы знаете смерть — она всегда рядом с вами. Можно ли подойти к ней целостно, чтобы вы не создавали этой проблемы вообще? Для того чтобы подойти к ней таким образом, по отношению к ней должны прекратиться всякая вера, надежда и всякий страх. Ибо иначе вы подойдете к этому необычайному явлению с умозаключением, представлением и заранее имеющейся тревогой, и, таким образом, ваш подход будет связан со временем. Время — это интервал, промежуток между наблюдающим и наблюдаемым. Это значит, что наблюдающий, которым являетесь вы, боится встретить то, что называется смертью. Вы не знаете, что это такое. У вас имеются всякого рода надежды и теории относительно нее. Вы можете верить в перевоплощение или воскресение, или в нечто, именуемое душой, атманом или духовной сущностью, которая пребывает вне времени и которую вы называете по-разному. Но выяснили ли вы для себя вопрос существования души? Или это идея, которую вам внушили? Существует ли что-либо постоянное, продолжающееся за пределами мысли? Если мысль может об этом думать, значит, это находится в сфере мышления и, следовательно, не может быть постоянным. В сфере мышления нет ничего постоянного. Чрезвычайно важно осознать это, ибо только тогда вы будете свободны, будете видеть, а в этой свободе — великая радость.
Вы не можете испытывать страх перед неизвестным: вы не знаете, что оно такое в действительности, и, следовательно, не существует того, чего вам надо бояться. Смерть — это слово, а слово, образ — это то, что вызывает страх. Итак, можете ли вы смотреть на смерть без образа смерти? Пока существует образ или представление, из которого возникает мысль, эта мысль должна всегда порождать страх. Тогда вы или стараетесь побороть рассудком страх смерти и сопротивляться неизбежному, или придумываете бесчисленные верования, чтобы защитить себя от страха смерти. Таким образом, создается брешь, интервал между вами и тем, чего вы боитесь. В этом пространственно-временном интервале должен существовать конфликт. Этот конфликт и есть страх, тревога и жалость к себе. Мысль, порождающая страх смерти, говорит: «Давай отсрочим ее, давай избежим ее, будем держать ее как можно дальше, не будем думать о ней», — но вы о ней думаете. Когда вы говорите: «Я не буду о ней думать», вы уже думаете, как ее избежать. Вы боитесь смерти, потому что хотите ее отсрочить.
Мы намеренно отделили жизнь от умирания, и эта пропасть между жизнью и умиранием есть страх. Этот интервал, это время создано страхом. Жизнь — это наши каждодневные муки, обиды, печали, смятения со случайными проблесками, в которых мы, как в раскрывающееся окно, видим полное красоты море. Вот что мы называем жизнью. И мы боимся умереть, что означало бы прекратить эти страдания.
Мы готовы цепляться за известное, чтобы не оказаться лицом к лицу с неизвестным. Известное — это наш дом: наша обстановка, наша семья, наш характер, наша работа, наши знания, наши слова, наше одиночество и наши боги. Известное — это все то мелкое, что образует нескончаемый круговорот в самом себе, со своим собственным ограниченным шаблоном существования, полного горечи.
Мы думаем, что жизнь протекает всегда в настоящем и что смерть — нечто такое, что ожидает нас в отдаленном времени. Но мы никогда не задавали себе вопрос, является ли эта каждодневная борьба жизнью вообще. Мы хотим знать истину о перевоплощении. Мы хотим получить доказательства, что наша душа будет продолжать жить. Мы прислушиваемся к утверждению ясновидящей и выводам психологических исследований, но мы никогда не спрашиваем, как жить, как жить с восторгом и очарованием каждый день. Мы примирились с жизнью, какая она есть, со всей ее болью и отчаянием, мы к ней привыкли и думаем о смерти как о чем-то, чего надо стараться избежать. Но смерть — нечто такое же необычайное, как и жизнь, если мы знаем, как жить. Вы не можете жить без умирания. Вы не можете жить, если вы не умираете психологически каждую минуту. Это не интеллектуальный парадокс. Чтобы жить полно, целостно, в каждом дне открывая все новую и новую прелесть, нужно умирать для всего вчерашнего. Если этого нет, вы живете механически, а механический ум никогда не сможет узнать, что такое любовь или что такое свобода.
Большинство из нас панически боится умирания, потому что мы не знаем, что значит жить. Мы не знаем, как жить, и поэтому не знаем, как умирать. До тех пор, пока мы испытываем страх перед жизнью, мы будем бояться смерти. Человек, который не боится жизни, не страшится и полной беззащитности, потому что он понимает, что внутренне, психологически никакой защищенности не существует.
Когда нет уверенности в безопасности, имеет место нескончаемое движение, и тогда жизнь и смерть — одно и то же. Человек, живущий без конфликта, живущий в красоте и любви, не боится смерти, так как любить — значит умирать. Если вы умираете для всего, что знаете, включая вашу семью, ваши воспоминания и все, что вы чувствовали, тогда смерть — очищающий и обновляющий процесс; тогда смерть приносит чистоту и невинность. Только невинные, чистые люди обладают страстью, а не те, которые верят и хотят выяснить, что же произойдет после смерти. Для того чтобы действительно выяснить, что произойдет после, когда вы умрете, вы должны умереть. Вы должны умереть не физически, но психологически. Вы должны внутренне умереть для всего, чем вы дорожите и что вас огорчало. Если вы умрете хотя бы для вашего одного удовольствия, самого малого или самого большого, умрете естественно, без какого-либо усилия или аргументации, вы будете знать, что значит умирать.
Умирать — значит иметь ум совершенно пустой от своего собственного содержания, от своих повседневных стремлений, удовольствий и мук. Смерть — это обновление, мутация, в которой мысль совершенно не функционирует, так как мысль есть старое. Когда приходит смерть, возникает нечто совершенно новое. Свобода от известного есть смерть. И только тогда вы живете.
Пламя скорби
Я наблюдал за тем, как отливает золотом синева неба на западе, вслушивался в шум автомобилей и автобусов вдалеке. Деревья и цветы таили в себе Невысказанное Обещание; в небе парила птица, трепетали ее нежные крылья. Вот-вот родится на востоке полная луна. Безмерная пустота охватывала землю.
А я думал, что такое скорбь, что значит она для людей? Как встречают они ее? Как действует индуистский ум, когда он встречается со скорбью? Буддист встречает ее одним способом, христианин — другим. Как же встречает ее ум индуиста? Сопротивляется ли он скорби или бежит от нее? Или же ум индуиста объясняет ее рационалистически?
Мне кажется, что единственный способ встретить скорбь — не оказывать ей никакого сопротивления и не производить никакого движения в сторону бегства от нее, внешнего или внутреннего. Единственный способ — оставаться со скорбью целиком, не желая выйти за ее пределы.
Всегда существует одна только личная скорбь, будь то скорбь одиночества, разлуки или тревоги за близкого. Даже находясь в толпе сопереживающих, каждый из нас будет скорбеть по-своему. Безвременное бремя скорби! Оно просто существует и все!
Но существует ли какая-то взаимосвязь между скорбью и страстью? Интересно, что такое скорбь? Существует ли беспричинная скорбь? Мне кажется, существует скорбь, порожденная временем, и скорбь, вызванная неведением, — не отсутствием знаний, а незнанием собственной разрушительной обусловленности. Существует скорбь незнания себя, и, наконец, существует скорбь, причина которой — незнание красоты, заключенной в глубине собственного бытия и выхода за его пределы.
Замечаем ли мы, что, убегая от скорби посредством всевозможных объяснений, мы растрачиваем на мелочи какое-то невероятное происшествие?
Мы знаем лишь одно: скорбь — и движение прочь от скорби.
По сути своей это вовсе не удивляет. Ибо человек с незапамятных времен жил со скорбью. Он никогда не знал, как с ней быть, поэтому он или поклонялся скорби, или бежал от нее. И делал это совершенно напрасно. Ибо и любовь, и скорбь есть одно-единое движение Сердца. Одно движение определяется как радость, другое — как боль.
Но является ли любовь удовольствием? Можно ли сказать, что радость и удовольствие по сути своей есть одно и то же? Без понимания природы удовольствия нет глубин, ведущих к радости. Вы не в состоянии призывать радость. Радость случается. А вот удовольствие я могу призывать, могу к нему стремиться. Если удовольствие — это любовь, такую любовь можно культивировать.
Но может ли существовать любовь, когда налицо скорбь, если под скорбью понимать все то, о чем мы говорим? Разве в скорби нет известной доли жалости к самому себе? Каковы же взаимоотношения между всем этим и любовью? Существует ли в любви зависимость? Обладает ли любовь свойством «меня» и «тебя»?
Когда нет бегства от скорби, тогда есть любовь. Страсть — это пламя скорби, и это пламя можно зажечь лишь в том случае, когда нет бегства и нет сопротивления. Что же это значит? Это значит, что скорбь не содержит в себе качества раздвоения.
Но ведь скорбь есть боль! Странным образом, в древних текстах говорится, что кама (любовь), агни (огонь) и яма (смерть) — одно и то же. Они расположены на одном уровне и они тождественны. Они создают, очищают и разрушают, чтобы опять создавать.
Когда энергия не рассеивается в бегстве, она преобразуется в пламя страсти. Сострадание означает страсть ко всему. Сострадание и есть страсть ко всему.
Видеть и слышать искусство и красоту
…
Вопрос. Могу ли я познать совершенство?
Кришнамурти. Возможно, можете. Пока вы спекулируете, изобретаете, проецируете, говоря, что что-то уродливо, а что-то совершенно, вы составляете представление о совершенстве. Но представление о совершенстве, как и ваша вера в Бога, не имеет никакого значения. Совершенство есть нечто, что не зависит от момента. Совершенство не может быть задумано. Только душа, которая очень тиха, ничего не планирует заранее, не изобретает и не проецирует, — только она может познать мгновение совершенства, момент, таящий в себе совершенство.
Когда я говорю, что у любви нет ни завтра, ни вчера, что любовь существует, когда нет центра, — то это является реальностью для меня, но не для вас. Вы можете цитировать это или сформулировать по-иному, но это не представляет никакой ценности. Вы должны понять это для самих себя. Но для такого понимания нужно обладать свободой смотреть без всякого осуждения, без всякого оправдания, без всякого согласия или несогласия.
Но смотреть — это одна из наиболее трудных вещей в жизни, так же как слушать. Смотреть и слушать — это одно и то же. Если ваши глаза слепы от ваших невзгод, вы не можете видеть красоту солнечного заката. Большинство из вас утратило связь с природой. Цивилизация вызывает тенденцию все большего и большего роста городов. Мы становимся все более и более городскими людьми. Мы живем в перенаселенных квартирах и имеем очень мало пространства даже для того, чтобы видеть небо вечером и утром. И поэтому мы утрачиваем связь с природой, с большей частью ее красоты. Я не знаю, заметили ли вы, сколь немногие из нас видят солнечный восход или закат, лунный свет или его отражение в воде?
Утратив связь с природой, мы, естественно, стараемся развивать интеллектуальные способности. Мы читаем великое множество книг, посещаем великое множество музеев и концертов, смотрим телевизионные передачи и располагаем многими другими развлечениями. Мы бесконечно цитируем идеи других людей, много думаем и говорим об искусстве. Почему же так получается, что мы настолько зависим от искусства? Не является ли оно формой бегства или стимулирования? Если вы пребываете в непосредственном контакте с природой, если вы следите за полетом птицы, за взмахами ее крыльев, если вы видите красоту каждого движения облаков, теней на холмах или красоту чьего-то лица, как вам кажется, захотите ли вы идти в какой-то музей смотреть какую-то картину? Быть может, именно потому, что вы не знаете, как смотреть на все окружающее, вы прибегаете к какому-то виду наркотика, который стимулировал бы вас видеть лучше.
Есть рассказ об одном религиозном учителе, который каждое утро беседовал со своими учениками. Как-то утром, когда он вошел и приготовился начать, прилетела маленькая птичка, уселась на подоконнике и стала петь. Она пела всем сердцем. Затем она улетела. Тогда учитель сказал: «На этом сегодняшнее занятие закончено».
Одна из самых больших наших трудностей состоит в том, чтобы ясно видеть не только внешнюю сторону предмета, но и внутреннюю жизнь. Когда мы говорим, что видим дерево, цветок или человека, действительно ли мы их видим? Или мы просто видим образ, созданный словом? То есть когда вы смотрите на дерево или вечернее облако, полное света, и восхищаетесь ими, то действительно ли вы их видите, не только глазами и умом, но и целостно, всем вашим существом? Исследовали ли вы когда-нибудь, что означает смотреть на какой-то реальный предмет, например на дерево, без каких-либо ассоциаций и без знаний, которые вы о нем накопили? Как смотреть на дерево без каких-либо предвзятых мнений и суждений, без каких-либо слов, создающих экран между вами и деревом, мешающих его видеть таким, какое оно есть в действительности? Попытайтесь сделать это и увидеть, что, собственно, происходит, когда вы наблюдаете дерево всем вашим существом, всей вашей энергией. При такой энергии вы обнаружите, что вообще нет того, кто наблюдает, есть только внимание.
Только когда мы невнимательны, существует наблюдающий и наблюдаемое. Когда вы смотрите на что-то с полным вниманием, нет места для идей, формулировок и воспоминаний. Очень важно это понять, так как мы собираемся вникнуть в нечто, требующее весьма тщательного исследования. Только ум, который смотрит на дерево, на звезды, на сверкающие воды реки с полным самозабвением, знает, что такое красота. И когда мы действительно видим, мы пребываем в состоянии любви.
Обычно мы воспринимаем красоту через сравнение или через предмет, созданный руками человека. То есть мы приписываем красоту какому-либо предмету. Я вижу нечто, что я считаю прекрасным творением, и эту красоту я оцениваю, исходя из моих познаний в архитектуре и сравнения с другими зданиями, которые я видел. Но сейчас я задаю себе вопрос, существует ли красота без объекта? Когда есть наблюдающий, цензор, переживающий, мыслящий, тогда нет красоты, потому что в данном случае красота есть нечто внешнее, то, на что наблюдающий смотрит и что он оценивает. Когда наблюдающего нет, а это требует глубокой медитации и исследования, тогда появляется красота без объекта.
Красота появляется при полном отсутствии наблюдающего и наблюдаемого. Такое самозабвение возможно только когда существует полный аскетизм. Но это не аскетизм священника с его жестокостью, санкциями и послушанием, не аскетизм в одежде, идеях, пище и поведении. Это аскетизм абсолютной простоты, которая есть полное смирение. Тогда нет достижений, нет лестницы, чтобы по ней карабкаться, а есть лишь первый шаг, и это вечно первый шаг.
Предположим, что вы гуляете один или с кем-то, и ваша беседа прекратилась. Вас окружает природа, и не слышно ни лая собаки, ни шума проезжающей машины, ни даже полета птицы. Вы полностью затихли, и природа вокруг вас также совершенно безмолвна. В этом состоянии, когда наблюдающий не переводит в мысль то, что видит, в этом безмолвии существует красота совершенно особого свойства. Нет ни природы, ни наблюдающего. Есть состояние полного совершенного ума: он уединен, но не изолирован. Он погружен в тишину, и эта тишина есть красота. Когда вы любите, есть ли наблюдающий? Наблюдающий существует только тогда, когда любовь есть желание и наслаждение. Когда желание и наслаждение не ассоциируются с любовью, тогда любовь обретает свою подлинную силу. Любовь, как и красота, — каждый день нечто совершенно новое. И, как я уже сказал, она не имеет ни вчера, ни завтра.
Только когда мы смотрим на мир без каких-либо предвзятых идей и представлений, мы способны непосредственно контактировать с любым явлением жизни. Все наши отношения фактически являются воображаемыми. Они основаны на соображениях, созданных мыслью. Если у меня имеется представление о вас, а у вас обо мне, то мы, естественно, не видим друг друга такими, каковы мы в действительности. То, что мы видим, — это представление, которое мы создали друг о друге. Оно мешает нам быть в контакте, и поэтому наши отношения развиваются неправильно.
Когда я говорю, что знаю вас, — это значит, что я знал вас вчера, а сейчас я фактически вас не знаю. Все, что я знаю, — это мое представление о вас. Это представление составлено из того, что вы сказали мне как похвалу или оскорбление, из того, что вы дали мне. Оно — результат всех моих воспоминаний о вас, и ваше представление обо мне составлено таким же образом, и взаимодействие этих представлений препятствует нашему подлинному общению друг с другом.
Два человека, долго живущие вместе, имеют представления друг о друге, которые препятствуют их истинному общению. Если мы понимаем отношения, то можем действовать совместно, но нельзя взаимодействовать сквозь призму символов или идеологических понятий. Только когда мы понимаем истинные отношения между нами, существует возможность любви. Между представлениями любви быть не может. Поэтому важно понять не интеллектуально, а фактически, в вашей повседневной жизни, как вы создали представление о вашей жене, о вашем муже и вашем ребенке, вашем соседе, вашей стране, ваших лидерах и политических деятелях, ваших богах. Вы не имеете ничего, кроме представлений.
Эти представления создают пространство между вами и тем, что вы наблюдаете, и в этом пространстве существует конфликт. Поэтому сейчас мы попытаемся выяснить, можно ли быть свободными от этого создаваемого нами пространства не только вне нас, но и в нас самих, от пространства, разделяющего людей во всех их отношениях.
Так вот, именно внимание, с которым вы относитесь к проблеме, является энергией, разрешающей эту проблему. Когда вы отдаете все ваше внимание целиком, — я имею в виду внимание всего вашего существа, — то наблюдающего нет вообще. Есть только состояние внимания, которое является тотальной энергией, и эта энергия — высочайшая форма разума. Разумеется, такое состояние ума должно быть безмолвием, и это безмолвие и эта тишина приходят, когда есть полное внимание. Это не тишина, достигнутая посредством дисциплины. Такое абсолютное безмолвие, в котором нет ни наблюдающего, ни объекта наблюдения, является высочайшей формой религиозного ума. Но то, что происходит в этом состоянии, не может быть выражено словами, потому что слова — это не сам факт, о котором они говорят. Чтобы вы могли это выяснить, вам нужно самим это пережить.
Каждая проблема взаимосвязана с другими проблемами. Поэтому если вы сможете разрешить хотя бы одну проблему полностью, не имеет значения какую, вы увидите, что в состоянии легко справиться с остальными проблемами и разрешить их. Мы говорим, конечно, о психологических проблемах. Мы уже установили, что проблема существует только во времени. Так происходит, когда мы не подходим к проблеме целостно. Следовательно, мы должны не только осознать структуру и природу проблемы и видеть ее во всей полноте. Мы должны также встретить ее, когда она возникает, и разрешить немедленно, чтобы она не успела пустить корни в уме. Если человек позволяет проблеме длиться в течение месяца, дня или даже нескольких минут — это искажает ум.
Итак, возможно ли подойти к проблеме без промедления, без какого-либо искажения и немедленно полностью от нее освободиться, не позволив памяти оставить след в уме? Эти воспоминания являются представлениями, которые мы повсюду несем с собой, и они соприкасаются с этой удивительной вещью, называемой жизнью; отсюда возникает противоречие и, следовательно, конфликт. Жизнь — нечто абсолютно реальное, это не абстракция. Когда вы встречаете жизнь с вашими представлениями, возникают проблемы.
Можно ли подойти к любой проблеме без пространственно-временного интервала, без промежутка между самим человеком и тем, чего он боится? Это возможно только тогда, когда наблюдающий не имеет длительности, не создает представления, не представляет собой скопление воспоминаний, идей и не является пучком абстракций. Когда вы смотрите на звезды, то есть тот вы, который смотрит на звезды в небе, небо полно сверкающих звезд и воздух прохладен; также есть вы наблюдающий, переживающий и мыслящий; вы, с вашим ноющим сердцем; и вы — центр, создающий пространство. Вы никогда не поймете пространство между вами и звездами, вами и вашей женой, мужем, другом, потому что вы никогда не смотрели на них без представлений. В этом причина того, что вы не знаете, что такое красота и что такое любовь. Вы говорите о них, вы пишете о них, но вы никогда их не знали, за исключением, быть может, редких мгновений полного самозабвения. Пока существует центр, создающий вокруг себя пространство, нет ни любви, ни красоты. Когда же нет ни центра, ни периферии, тогда существует любовь, и когда вы любите, вы сами есть красота.
Когда вы смотрите в лицо стоящего перед вами, вы смотрите из центра. Центр создает пространство между человеком и человеком, вот почему наши жизни так пусты и убоги. Вы не можете культивировать любовь или красоту, как не можете придумать истину. Но если вы все время осознаете, что вы делаете, вы можете культивировать осознавание. От этого осознавания вы начнете видеть природу удовольствия, желания и печали человека, полного одиночества и тоски, а затем вы начнете постигать то, что называется «пространством».
Пока существует пространство между вами и объектом, который вы наблюдаете, любви нет и любви не будет. Без любви невозможно преобразить мир или создать новый социальный порядок, как бы вы ни старались. Как много вы ни говорили бы об улучшениях, вы создадите только страдания. Итак, дело в вас. Не существует лидера или учителя, нет никого, кто сказал бы вам, что надо делать. Вы один в этом диком, жестоком мире.
Красота и восприятие
…
Может ли примитивная душа оценить по достоинству красоту? Она может рассуждать о красоте, но может ли она познать радость, вглядываясь в то, что действительно прекрасно? Когда душа занята лишь самой собой, она не может быть прекрасной, она не способна понять красоту. Душа, свободная от честолюбия, сумевшая не погрязнуть только в претворении своих собственных желаний, не может быть названа поверхностной, она расцветает в добре. Любовь есть нечто чрезвычайное по красоте. Душа, которая любит, есть действительно религиозная душа, ибо она вовлечена в движение Божьей Истины. Только такая душа может познать, что такое красота.
Где обитает красота? И что есть красота на самом деле? Если начать исследовать красоту, ничего о ней не зная, что тогда получится из такого исследования? Сможет ли оно определить, присутствует ли красота в закате солнца, в прекрасном утре, в человеческих отношениях, взаимоотношениях матери и ребенка, мужа и жены, мужчины и женщины? Присутствует ли она в прелести необыкновенно тонкого движения мысли, ясного восприятия? Может ли красота при этом обитать в ужасном и безобразном? То есть в убийстве и кровопролитии, бросании бомб, насилии, увечьях и мучениях, гневе, в жестоком, насильственном, агрессивном существовании какой-нибудь идеи, в желании быть большим, чем кто-то другой, — есть ли в этом красота?
Требует ли красота выражения? Требует ли она, в частности, самовыражения?
Я хочу узреть такой ум, который видит самовыражение красоты. Я хочу наблюдать природу ума, который обладает качеством виденья и действия. А видеть — это значит делать, действовать. Что же это за ум? По существу, он не беспокоится об экспрессии; экспрессия может прийти, но он о ней не заботится. Ибо выражение требует времени — построить мост, написать поэму. Ум, который видит, для которого видеть — значит действовать, этот ум совершенно не имеет времени, и такой ум — восприимчивый ум. Он является и самым мыслящим умом; существует ли красота без интеллигентности?
Одно интеллектуальное восприятие красоты не есть истинное восприятие. Простое действие интеллектуального восприятия разорвано, тогда как понимание подразумевает симпатию и сердечность. Иначе вы не способны чувствовать, не в состоянии воспринимать. А воспринимать — значит действовать.
А восприятие и действие вне времени — это и есть красота.
Восприятие предполагает абсолютное внимание: нервы, уши, мозг, сердце — все проявляет свои высшие способности, иначе восприятия нет.
Ибо мозг, сердце, нервы, глаза, уши никогда не проявляют полного внимания. А если они не проявляют полного внимания, вы не в состоянии что-либо воспринять.
Так что же такое красота? Заключается ли она в экспрессии, в отрывочном действии? Я могу быть художником, инженером, поэтом. Поэт, инженер, художник, ученый — все это фрагментарные люди. Один фрагмент становится необыкновенно восприимчивым, чувствительным, и его действие может выразить нечто прекрасное; однако оно по-прежнему останется фрагментарным действием.
Красота есть великая уединенность. И тут не должно быть никакого «потому что». Я сижу на этой платформе и говорю не потому, что испытываю от этого радость.
Источник воды никогда не бывает пуст. Он постоянно пузырится — вследствие либо загрязнения, либо преклонения перед водой. Но он пузырится; он здесь.
Большинство людей, заботящихся о самовыражении, испытывает к себе интерес. Но как раз «я» и создает разорванность. В отсутствие «я» существует восприятие. Восприятие есть действие — вот где красота.
Я уверен, что скульптор, который изваял Махеша Мурти в Элефанте, работал в состоянии медитации. Прежде чем браться за камень или поэму, вы должны побывать в состоянии медитации; вдохновение не должно исходить от «я».
Все малые и великие живописцы относятся к этой категории — категории самовыражения.
Красота — полное самозабвение; при полном отказе от личности возникает «нечто». Мы же пытаемся уловить это самое «нечто», не отказываясь от личности; и в данном случае творчество превращается в изготовление мишуры.
Опыт и удовлетворение. Двойственность и еще раз медитация
Все мы стремимся обрести некий опыт: мистический, религиозный или сексуальный, опыт обладания большими деньгами, положением и властью. С возрастом мы становимся способными преодолеть власть физических потребностей, и тогда мы начинаем ощущать необходимость в более широких, глубоких и более значительных познаниях. Тогда мы прибегаем к различным средствам, чтобы достичь их, например, расширяя наше сознание (что представляет собой подлинное искусство) или принимая разные наркотики. Это старый трюк, существующий с незапамятных времен: жевание каких-то листьев, экспериментирование с новейшими химическими составами, чтобы вызвать временное изменение структуры мозговых клеток и достичь более высокой сенситивности и восприимчивости и, тем самым, получить некую видимость реальности.
Эта жажда все больших и больших впечатлений говорит о внутренней бедности человека. Мы думаем, что с помощью таких впечатлений мы можем убежать от самих себя. Но ведь эти впечатления обусловлены тем, чем являемся мы сами! Если ум мелок, завистлив и охвачен тревогой, то какие бы наркотики человек ни принимал, он по-прежнему будет воспринимать лишь убогие творения своего ума, его собственные ничтожные проекции, обусловленные самой его основой.
Большинство из нас жаждет сильных и ярких впечатлений, которые не могут быть разрушены мыслью. Таким образом, за жаждой впечатлений скрывается жажда получить удовлетворение. А жажда удовлетворения требует впечатлений, и поэтому нам необходимо понять не только проблему удовлетворения, но и такую вещь, как впечатления.
Получение сильных впечатлений доставляет большое удовольствие. Чем длительнее, глубже и ярче впечатление, тем большее удовольствие оно доставляет. Таким образом, удовольствие диктует форму впечатления, которого мы жаждем. И удовольствие — это мерило, посредством которого мы оцениваем впечатление. Все, что можно измерить, находится в пределах мышления и способно порождать иллюзию. Вы можете испытать удивительное переживание и все же быть полностью во власти иллюзии. Все ваши видения неизбежно будут соответствовать вашей обусловленности. Вы будете видеть Христа или Будду или кого-то еще в зависимости от вашего верования. Чем сильнее ваше верование, тем большей силой будут обладать ваши видения, проекции ваших собственных надежд и стремлений.
Если в искании чего-то фундаментального, такого как Истина, мерилом для вас является удовольствие, то вы уже создали проекцию того, что будет вашим познанием. Следовательно, ваши переживания не будут подлинными.
Что мы подразумеваем под опытом? Есть ли в опыте нечто новое или самобытное? Опыт представляет собой пучок воспоминаний, соответствующий какому-то вызову. Это соответствие всегда определяется имеющейся в вас основой, и чем вы умнее в отношении интерпретации опыта, тем в большей степени проявится это соответствие. Поэтому мы должны исследовать не только опыт кого-то другого, но и свой собственный опыт. Если вы его осознали, то это вовсе не опыт. Каждый опыт, каждое переживание уже было испытано, иначе вы бы не могли осознать его. Вы осознаете опыт как нечто хорошее, дурное, прекрасное или священное в соответствии с вашей обусловленностью, и, следовательно, осознание опыта должно неизбежно быть старым.
Когда мы хотим пережить реальность (а ведь мы все хотим этого, не так ли?), то мы должны узнать ее. Но в тот момент, когда мы ее узнаем, перед нами уже ее проекция, и, следовательно, наши переживания нереальны — ведь проекция лежит в сфере мысли и времени. Если можно мыслить о чем-то как о реальности, то это уже не может быть реальностью. Мы не можем «узнать» новый опыт, это невозможно. Мы узнаем только то, что уже знаем. Поэтому когда мы говорим, что получили новый опыт, новое переживание, — оно вовсе не новое. Поиск новых переживаний путем расширения сознания, достигаемого с помощью психотропных наркотиков, все еще остается в сфере сознания, и поэтому его перспективы очень ограниченны.
Итак, мы раскрыли фундаментальную истину: ум, ищущий и жаждущий все более широких и глубоких переживаний, — очень мелкий и тупой ум, потому что он всегда живет в своих воспоминаниях. Ну, а если у нас вообще не будет никаких переживаний, что тогда с нами произойдет? Мы зависим от переживаний, от вызовов, которые поддерживают нас в состоянии бодрствования. Если бы в нас самих не было никаких конфликтов, никаких изменений, никаких тревог, все мы крепко спали бы, поэтому вызовы необходимы для большинства из нас. Мы считаем, что без вызовов наш ум станет тупым и сонным, и поэтому мы зависим от них. Вызовы и переживания усиливают наши волнения, напряженность чувств, делают наш ум более острым. Но фактически эта зависимость от вызовов и переживаний только притупляет наш ум и вовсе не помогает сохранить бодрствующее состояние. И вот я задаю себе вопрос: можно ли сохранить состояние полного бодрствования не в отдельных периферических точках моего существа, а быть полностью бодрствующим без всяких вызовов и переживаний? Для этого требуется большая восприимчивость, как физическая, так и психическая. Это означает, что я должен быть свободным от всяких потребностей, ведь в тот момент, когда я испытываю потребность, у меня возникает желание испытать переживание. Чтобы быть свободным от потребностей и их удовлетворения, необходимо исследовать самого себя и понять всю природу и целостность потребности.
Потребность рождается из двойственности: «Я несчастен, я должен быть счастлив». В самом требовании, что я должен быть счастлив, содержится несчастье. Когда человек делает усилие, чтобы быть добрым, в самой этой доброте есть ее противоположность — зло. Все достигнутое содержит свою противоположность. Стремление преодолеть эту противоположность только усиливает то, против чего борются. Когда вы испытываете потребность в переживании истины или реальности, эта потребность рождается из вашей неудовлетворенности тем, что есть. Поэтому потребность создает свою противоположность, и в этой противоположности пребывает то, что было. Человек должен освободиться от этой непрекращающейся потребности, иначе двойственности не будет конца. Это означает, что знание всегда должно быть полным, чтобы ум прекратил искания.
Такой ум не будет требовать переживаний. Он не будет нуждаться в вызове или воспринимать вызов, он не скажет: «я сплю» или «я бодрствую». Он будет полностью тем, что он есть. Только пребывающий в разладе с собою, узкий, мелкий ум постоянно ищет большего. Но возможно ли жить в этом мире без большего, без этого нескончаемого сравнения? Конечно, можно. Но каждый должен выяснить это сам.
Изучение этого вопроса во всей его целостности и есть медитация. К сожалению, это слово использовалось на Востоке и на Западе самым неудачным образом. Существуют различные медитации, различные методы и системы. Есть системы, которые говорят: «Следите за движениями большого пальца вашей ноги. Следите, следите, следите». Есть другие системы, которые рекомендуют сидеть в определенном положении, правильно дышать или практиковать осознание. Все это крайне механистично. Есть метод, предлагающий вам определенное слово, повторение которого даст вам необычайные трансцендентные переживания. Это полнейшая чепуха. В этом есть некая форма самогипноза. Многократное повторение слова «аминь», или «ом», или «кока-кола» вызовет у вас определенные переживания, потому что от повторения ум затихает. Это хорошо известный феномен, который на протяжении тысячелетий практиковался в Индии и получил название мантра-йоги. Повторением вы можете привести ваш ум в состояние кротости и доброты, но, независимо от этого, он все же останется мелким, пустым и убогим умом. С таким же успехом вы можете поставить на край камина кусок палки, найденной в саду, и каждый день класть перед ним цветы. Через месяц вы будете ему поклоняться и считать большим грехом, если вы не положите цветы.
Медитация не есть следование какой-либо системе, не есть повторение и подражание. Медитация не есть концентрация. Кстати, концентрация — один из излюбленных приемов некоторых учителей медитации. Они требуют от своих учеников умения сосредоточиться, что означает фиксацию ума на какой-либо мысли и отбрасывание всех других мыслей. Это наиболее уродливая и глупая вещь, которую может проделать любой школьник, если его заставить так делать. Это означает, что внутри вас идет непрекращающаяся борьба между настойчивым желанием сосредоточиться и вашим умом, все время перескакивающим с одного на другое. Хотя на самом деле вы должны были бы внимательно наблюдать за каждым движением ума, где бы он ни блуждал. Когда ваш ум блуждает, это значит, что вас интересует что-то другое.
Для медитации необходимо, чтобы ум был чрезвычайно живым. Медитация — это понимание жизни в ее целостности, понимание, в котором все формы фрагментирования прекратились. Медитация — это не контроль за мыслью, потому что когда мысль контролируется, это порождает конфликт в уме. Но когда вы поняли структуру и источник мысли, по-настоящему глубоко в это вникнув, тогда мысль не будет помехой. Само это понимание структуры мышления — это его собственный порядок, который не является медитацией. Медитация должна быть осознанием каждой мысли, каждого чувства, при котором никогда не следует оценивать, правильно это или неправильно. Нужно лишь наблюдать их и двигаться вместе с ними. При таком наблюдении вы начинаете понимать целостное движение мысли и чувств. И из этого осознания возникает безмолвие. Тишина, достигнутая при помощи мысли, есть застой, смерть. Безмолвие, которое приходит, когда мысль постигла свой собственный источник и природу самой себя; постигла, что она никогда не бывает свободной и что она всегда стара, — это безмолвие и есть медитация. В медитации сам медитирующий полностью отсутствует, потому что ум освободил, опустошил себя от прошлого. Если вы читали эту книгу внимательно в течение часа — это есть медитация; если вы только извлекли из нее несколько слов и восприняли несколько идей, чтобы продумать их позднее, — это уже не медитация.
Медитация — это состояние ума, который смотрит на все с полным вниманием, целостно, а не выделяя какие-то части. И никто не может научить вас быть внимательным. Если какая-то система учит вас, как быть внимательным, то это внимание в отношении данной системы. А ведь это не является вниманием в полном смысле. Медитация — одно из величайших искусств в жизни, может быть, самое великое. Человек не может научиться медитации от кого бы то ни было. В этом ее красота. Медитация не имеет техники, а следовательно, авторитета. Если вы изучаете себя, если наблюдаете за тем, как вы едите, как говорите, как вы болтаете, ненавидите или ревнуете, если вы без выбора осознаете все это в себе, то это есть часть медитации.
Медитация может иметь место, когда вы сидите в автобусе или гуляете в лесу, полном света и теней, или слушаете пение птиц, или смотрите на лицо вашей жены или вашего ребенка. В понимании медитации есть любовь, а любовь — не продукт системы привычек и не результат следования методу. Любовь не может культивироваться мыслью. Любовь может прийти, когда существует полное безмолвие, то безмолвие, в котором медитирующий совершенно отсутствует. Ум же может быть безмолвным только тогда, когда он понимает свое собственное движение — мысли и чувства. Чтобы понять это движение мысли и чувств, при его наблюдении не должно быть осуждения. Такое наблюдение, конечно, есть дисциплина, но эта дисциплина текуча, свободна, это не дисциплина приспособления.
Религиозный ум страсти
…
Я говорю, что важно обучиться лишь тому, что зовется благоденствием и счастьем, мельчайшими движениями вашей собственной мысли, чувствами, становящимися рекой. Следите за каждым движением вашей мысли, за каждым движением чувств, не пытаясь исправлять их, не говоря, плохи они или хороши, не вынося душе глупых мещанских обвинений. Просто наблюдайте, и, наблюдая и не идентифицируя себя с какими-либо приятными или неприятными мыслями и чувствами, вы познаете, что причастились Бытию.
Главная задача данной книги — совершить внутри вас, а следовательно, в вашей жизни, полную революцию. Эта революция не имеет ничего общего со структурой общества, как оно есть. Общество, как оно есть, представляет собой нечто ужасное, со всеми его нескончаемыми войнами, независимо от того, оборонительные они или наступательные. Нам нужно нечто совершенно новое, революция-мутация в самой психике. Старый мозг не способен разрешить проблему человеческих отношений. Старый мозг думает по-азиатски, по-европейски, по-американски или по-африкански, поэтому мы задаем себе вопрос: возможно ли осуществить изменение в самих клетках мозга? Так давайте же спросим себя снова: «Возможно ли для человека, живущего своей обычной повседневной жизнью в этом жестоком, беспощадном и исполненном насилия мире, в мире, все более оснащенном технически и потому все более бесплодном, возможно ли для этого человека совершить революцию не только во внешних отношениях, но во всей сфере его мышления, действий, чувств, реакций?»
Каждый день мы слышим или читаем об ужасах, происходящих в мире в результате склонности человека к насилию. Вы можете сказать: «Я ничего не могу с этим поделать» или «Как я могу повлиять на мир?». Я же считаю, что вы можете оказать на мир огромное влияние: если сами вы не склонны к насилию, если вы повседневно ведете действительно мирную жизнь, если в вашей жизни нет конкуренции, честолюбия и зависти, если ваша жизнь не создает вражды, то маленький огонек может стать пламенем.
Но в нынешнее состояние хаоса привели мир именно мы. Именно из-за нашей эгоцентрической деятельности, нашей ненависти, нашего национализма мир такой, какой он есть. И когда мы говорим, что не можем ничего с этим поделать, это означает, что мы миримся с беспорядком в нас самих как с неизбежным. Мы разбили мир на отдельные фрагменты. Если мы сами внутренне разорваны, фрагментированы, то наши отношения с миром также будут разорванными. Но если мы действуем целостно, то наши отношения с миром претерпят потрясающую революцию.
Любое движение, имеющее ценность, любое действие, имеющее сколько-нибудь глубокое значение, должно начинаться с каждого из нас. Я должен измениться первым; я должен увидеть, какова природа и структура моих отношений с миром. Само это видение есть действие, и поэтому я, как человек, живущий в мире, внесу этим действием в мир иное качество, а это качество, как мне кажется, есть качество религиозного ума.
Религиозный ум — это по сути своей нечто совершенно отличное от ума, исповедующего религию. Вы можете не быть религиозным и оставаться индуистом, мусульманином, христианином, буддистом. Религиозный ум не ведет никакого поиска вообще, он не может экспериментировать с истиной. Истина не есть что-то, продиктованное вашим удовольствием или страданием, вашей обусловленностью или какой-либо религией, которую вы исповедуете. Религиозный ум — это состояние ума, в котором нет страха, а следовательно, нет и никакого верования. В религиозном уме пребывает только то, что есть, что по-настоящему есть.
В религиозном уме заключено то самое безмолвие, которое не создается мыслью, но является результатом осознания. Это безмолвие есть медитация, когда медитирующий полностью отсутствует. Такое безмолвие есть состояние энергии, в котором нет конфликта. Энергия же — это действие и движение. Всякое действие есть движение, всякое действие есть энергия, всякое желание есть энергия, всякое чувство есть энергия, всякая мысль есть энергия, все живое есть энергия, всякая жизнь есть энергия. Если этой энергии позволить течь без какого-либо противоречия, без какого-либо трения, без какого-либо конфликта, то она безгранична и бесконечна. Когда нет трения, эта энергия не имеет границ. Трение — это то, что ограничивает энергию. Так почему же человек, способный однажды это понять, почему он все-таки всегда вносит в энергию это трение? Почему он вносит дисгармонию в то движение, которое мы называем жизнью? Не является ли чистая беспредельная энергия для него всего лишь идеей? Неужели она не является действительным фактом?
Нам необходима энергия не только для того, чтобы совершить тотальную революцию в самих себе, но и для того, чтобы исследовать, видеть и действовать. И пока существует какой-нибудь вид разногласий в наших отношениях, — будь то отношения между мужем и женой, между человеком и человеком, между разными группами, странами или разными идеологиями, — если имеется, даже в самой незаметной форме, какое-нибудь внутреннее разногласие или какой-то внешний конфликт в любой форме, происходит бессмысленная трата энергии.
Пока существует временной разрыв между наблюдающим и наблюдаемым, создается дисгармония, вызывающая трату энергии. А накапливаясь, эта энергия может достичь своей высшей точки, когда наблюдающий есть наблюдаемое, когда вообще нет никакого интервала времени. Тогда это будет энергия без мотива, и она найдет свой собственный путь действия, потому что «я» уже не существует.
Нам необходимо огромное количество энергии, чтобы понять ту неразбериху, в которой мы живем, и такое чувство, как «я должен понять», уже несет в себе необходимую жизненную силу. Но для того, чтобы выяснять и искать, требуется время, а мы уже установили, что постепенное освобождение ума от обусловленности — это не путь. Время — это не путь. Стары мы или молоды, целостный процесс жизни всегда может быть введен в иное измерение. Но к этому не приведут ни поиски противоположного тому, что мы есть, ни искусственная дисциплина, навязанная системой, учителем, философом или священником, — все это так несерьезно. Когда мы осознаем это, мы спрашиваем себя: «Можно ли пробиться сквозь тяжкую обусловленность столетий мгновенно и не попасть в другую обусловленность? Можно ли быть свободным так, чтобы ум стал полностью новым, сенситивным, живым, сознающим, сильным, способным?» Вот в чем наша проблема. Не существует никаких других проблем: когда ум обновился, он может справиться с любой проблемой. Это единственный вопрос, который мы должны себе задать.
Но мы его не задаем, мы хотим, чтобы нам сказали. Одним из наиболее странных явлений нашей психики является это желание: «чтобы нам сказали». Это происходит оттого, что мы — результат пропаганды тысячелетий, и мы хотим, чтобы наши мысли подтвердил или поддержал кто-то другой. Но ведь задавать вопрос — значит спрашивать самого себя. То, что говорю я, имеет очень малую ценность. И эта ценность не зависит от того, забудете ли вы мои слова, как только закроете книгу, или будете вспоминать и повторять отдельные фразы и сравнивать то, что здесь прочли, с какими-нибудь другими книгами. В любом случае вы не встретите лицом к лицу вашу собственную жизнь. Только ваша жизнь имеет значение. Вы сами, ваша ограниченность, пустота и жестокость, склонность к насилию, жадность, честолюбие, ваши каждодневные страдания и нескончаемая скорбь — вот что вы должны понять. Никто ни на земле, ни на небе не спасет вас от этого, кроме вас самих.
Видя все, что происходит в вашей повседневной жизни и повседневной деятельности, — когда вы едите пирог, когда говорите, когда выходите из дому, чтобы куда-то ехать или идти, или когда гуляете один в лесу, — можете ли вы одним дыханием, единым взглядом увидеть себя таким, каков вы есть? Когда вы увидите себя таким, каков вы есть, вы поймете всю структуру человеческих стремлений, хитрости человека, его лицемерия, его исканий. Чтобы это сделать, вы должны быть абсолютно честны в отношении себя, в отношении всего своего существа. Когда вы действуете в соответствии с вашими принципами, вы бываете нечестным: если вы действуете, исходя из того, чем, по-вашему, вам следовало бы быть, вы оказываетесь не тем, что вы есть. Жестокая это вещь — иметь идеалы. Если у вас есть какие-либо идеалы, верования или принципы, то вы не в состоянии видеть себя непосредственно.
Итак, можете ли вы полностью встать на позицию отрицания, оставаясь совершенно спокойным, без мыслей и страха, но при этом быть необычайно живым и полным страсти?
Ум, находящийся в состоянии, когда нет более ни усилий, ни стремлений, — это истинно религиозный ум. В таком состоянии ума вы можете прийти к тому, что называется «истиной» или «реальностью», блаженством, богом, красотой и любовью. Это не может прийти по вашему желанию. Вам необходимо понять этот простой факт. Вы не можете прийти к истине, любви или реальности по зову. За ними невозможно гнаться, потому что ваш ум слишком глух и мелок, а ваши эмоции слишком убоги. Ваш образ жизни слишком хаотичен для этой необъятности, для этого огромного Нечто, чтобы пригласить его в ваш маленький дом, в тот крошечный затоптанный и заплеванный уголок, в котором вы живете. Вы не можете его пригласить. Чтобы пригласить эту необъятность, вы должны ее знать, но знать ее вы не можете. Если кто-то скажет: «Я знаю», то в тот момент, когда он это говорит, он не знает. Если в некоторый момент вы утверждаете, что открыли Нечто, то вы ничего не открыли. Если вы скажете, что познали это на опыте, то никогда у вас такого опыта не было. Все это лишь пути эксплуатации и использования другого человека — будь то ваш друг или ваш враг — в качестве средства.
И тогда человек задает себе вопрос: «Возможно ли постичь это Нечто, не приглашая его, не ожидая, не стремясь и не разведывая? Постичь так, чтобы оно пришло само, как дуновение прохладного ветерка в открытое окно?» Вы не можете пригласить ветер, но вы можете оставить окно открытым. Это не означает, будто вы чего-то ждете, ибо ожидание — только одна из форм самообмана. Это не означает, что вы должны как-то раскрыть себя, чтобы воспринимать это Нечто — ибо это еще одна разновидность мысли.
Не задавались ли вы когда-нибудь вопросом: «Почему люди лишены этого Нечто?» Они рождают детей, испытывают нежность и ощущение, что способны на общение, на совместные переживания в дружбе, в товариществе, но почему им не дано этого Нечто? Когда вы лениво прогуливались по улице, или сидели в автобусе, или проводили свой отпуск на побережье, или гуляли в лесу, полном птиц, деревьев, ручьев и диких животных, вам никогда не приходило в голову спросить: почему же так получается, что человек, живущий уже миллионы лет, не приобрел этого Нечто, этого необыкновенного неувядающего цветка? Почему все вы, люди, такие способные, хитрые и умные, всегда соревнующиеся, создающие свою изумительную технику, летающие по небу, проникающие под землю и морские глубины, изобретающие необычайный электронный мозг, почему вы лишены того, что единственно имеет значение? Я не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь серьезно задумываться, почему ваши сердца пусты?
Как бы вы сами ответили, если бы задали себе такой вопрос? Ответили бы честно, без увиливания или хитрости? Ваш ответ должен был бы соответствовать той неотложности, которую вы вкладываете в этот вопрос, и его устремленности. Но в вас нет ни устремленности, ни ощущения этой неотложности. И это оттого, что в вас нет энергии. Нет той энергии, что является страстью, — а вы не можете открыть никакой истины без страсти, неистовой страсти, за которой не скрывается желание. Страсть — это довольно страшная вещь, ибо если вы обладаете страстью, то не знаете, куда она вас заведет.
Таким образом, страх может быть причиной отсутствия в вас энергии, той страсти, которая необходима для выяснения, почему у вас нет этого качества любви, почему нет этого пламени в вашем сердце. Если вы очень тщательно исследуете свой ум и сердце, то узнаете, почему вы этого лишены. Если вы проявите страсть в стремлении выяснить, почему этого в вас нет, то увидите, что оно в вас есть. Только через полное отрицание, которое есть высшая форма страсти, приходит то, что есть любовь. Любовь, как и кротость или смирение, нельзя культивировать. Смирение приходит, когда полностью исчезло тщеславие, — иначе вы никогда не будете знать, что значит быть смиренным. Человек, знающий, что такое быть смиренным, — это тщеславный человек.
И когда всем умом, сердцем, нервами, глазами, всем вашим существом вы стремитесь выяснить, как надо жить, как увидеть то, что действительно есть, и подняться над ним, приняв позицию полного тотального отрицания в отношении жизни, которую вы ведете сейчас, — в этом отрицании уродливого и жестокого обретает бытие то самое «другое». Но и этого вы также никогда не будете знать. Человек, который знает, что он пребывает в безмолвии, который знает, что он испытывает любовь, такой человек не знает ни что такое любовь, ни что такое безмолвие.