Пока полицейские бились над делом Отеро, Рейдер аккуратно вырезал из газет статьи о нем. «Я смотрел новости, но не демонстрировал к ним повышенного интереса. Я ждал, пока газеты окажутся в куче на выброс, и только потом делал вырезки».
С самого детства он знал, что станет убийцей. Его «маленький друг» – монстр в мозгу – всегда был там, говорил Рейдер, и подталкивал его вперед. «Я начал видеть – или представлять себе – монстров в возрасте трех-четырех лет. Я во всем могу разглядеть разные фигуры. Интересно, это правда так сказалось на мне? Я не хотел ощущать себя беспомощным».
В этой главе освещаются различные аспекты детства Рейдера и его подростковых лет, когда он из обычного ребенка, члена большой семьи, превратился в «одинокого волка», рыскающего по старым сараям и железнодорожным путям и погруженного в эротические фантазии. Ранние годы Рейдера будут рассматриваться по тематическим направлениям, без соблюдения строгой хронологии.
Семейные узы
«Я родился утром 9 марта 1945 года, за несколько месяцев до конца Второй мировой войны, в маленьком городке Коламбус на юго-востоке Канзаса. Моей маме было двадцать, отцу – двадцать три. Я был их первым ребенком из четырех. Они говорили, что я родился с нахмуренным лбом и ямочкой на подбородке.
По иронии судьбы мои первые детские воспоминания начинаются с Элм-стрит – улицы Вязов, – в Коламбусе, а последние дни я провожу в заключении в Уэст-Элм, тюрьме округа Седжвик в Уичито, штат Канзас. Я всегда верил в тайные связи – в числа, предсказания, повторяющиеся истории, замкнутый круг и предзнаменования. Они правда существуют.
Мою маму звали Доротея Мэй Кук Рейдер. Она была привлекательная – чирлидер в старшей школе и девочка из оркестра, игравшая на кларнете. Мой отец, Уильям Элвин Рейдер, морской пехотинец, еще служил в армии, когда я появился на свет. Его часть стояла на острове Мидвей. Они оба родились на юго-востоке Канзаса, и там же жили их родители. В школе родители влюбились друг в друга и поженились в 1943 году. Отца забрали в армию, и сначала он попал в Кэмп-Пендлтон. Мама тогда заканчивала последний класс школы; она одна на поезде поехала в Сан-Диего. Медовый месяц их был коротким, и мама вернулась домой доучиваться. Они поселились рядом с родителями матери, Куками, и там мы жили в 1945–1948 годах, после того, как отец вернулся из армии и устроился в Коламбусе на работу автомехаником.
У всех людей есть детские воспоминания, пускай разрозненные, как кусочки пазла, но у меня выпавших кусочков слишком много. Например, дом бабушки с дедом я помню лучше, чем наш собственный. [У обеих семей дедушек и бабушек Рейдера были фермы в окрестностях Коламбуса, и Рейдер много времени проводил там – минимум месяц каждое лето и «длинную зиму» на ферме Куков, когда в декабре 1949-го родился его второй брат.] Отца я помню только с тех пор, как мы переехали из Коламбуса в Уичито – мне тогда было три или четыре. Большая часть моих воспоминаний связана с фермой Куков.
У меня были любящие бабушка и дед. Их дом был двухэтажный, деревянный, белого цвета, с террасой – типичный для 1930–1940-х. Террасу поддерживали два столба на кирпичных основаниях. Одно из моих главных воспоминаний оттуда: началась гроза. Я ужасно боялся грома и молний, и бабушка сказала, что это просто телега с картофелем ехала через мост, груз с нее рассыпался, и вот картофелины катятся по мосту и гремят на досках.
Бабушка Кук всегда ходила в простых платьях, домашних или рабочих. У нее были длинные волосы, и каждый день она заплетала их в косу.
Дед, парикмахер, обожал бильярд. У него в Коламбусе была парикмахерская с отдельным бильярдным залом и столиками, чтобы играть в домино и пить пиво. Он всегда ездил на автомобилях марки «Паккард».
Бабушка Кук была чудесная женщина, очень доброжелательная, но не напоказ. Временами ее мысли словно витали где-то, в точности как у моей мамы. Может, они мечтали о лучшей жизни? А может, и они умели переключать разные грани своих личностей. Мой дед был человек сердечный, но и со злобной жилкой. В молодости у него были проблемы с законом. Их семья была очень консервативной; дед всегда смотрел, чем прибыльней будет заняться. Он тоже умел мечтать.
Семья матери не посещала церковь, и в доме Куков не было религиозной атмосферы. Мама делала вещи, которые, на мой взгляд, не совмещались с христианством. Она курила или смотрела телевизор, вместо того чтобы заниматься нами, детьми. Временами казалось, что она предпочтет поболтать с подругой или почитать книгу, лишь бы не уделять внимания нам. [Она страдала серьезной послеродовой депрессией после рождения четвертого сына, отчасти потому, что хотела девочку.] Мы с ней так и не стали настоящими друзьями.
Со стороны отца все было по-другому. Те родственники обладали всеми привлекательными христианскими чертами. Молились, читали Библию, развешивали по дому христианскую символику и картинки. На ферме Рейдеров мы обязательно ходили в воскресную школу и на мессу. Отец пытался устраивать чтения Библии и семейные молитвы и у нас дома, но это происходило только перед едой или перед сном.
У Куков я унаследовал предпринимательский дар и ощущение, что «по ту сторону забора трава всегда зеленее». Мама в этом смысле была достаточно напористой. Отец – более смиренным. Он обзавелся хорошим домом, создал для нас все условия и рассчитывал на счастливое будущее. Мама никогда не довольствовалась тем, что имела, и подталкивала отца стремиться к лучшему.
Еще одной важной фигурой в моем детстве был сын моей тетки Ларри Сазерленд. Он родился в 1939-м. Ларри был для меня старшим братом и наставником. Он учил меня рисовать и рассказывать истории. Он был первым внуком Куков, и ему всегда дарили подарки и игрушки, каких у меня и моих братьев отродясь не водилось. Поэтому мне нравилось ходить к нему в гости и играть там.
Из раннего детства мне запомнился один эпизод. Мы с двоюродным братом часто бродили по берегам ручья на Элм-стрит. Там были глубокие водовороты. Как-то раз бабушка сказала, что мой кузен с другим мальчиком, моего возраста, пошли на ручей. Кузен вернулся, а второй мальчик – нет. Его спросили, куда тот подевался, и кузен ответил: «Не знаю, пропал». Позднее его нашли утонувшим в ручье».
Рейдер так и не понял, как Ларри мог просто уйти, когда его приятель не вынырнул на поверхность, но та загадочная и внезапная смерть мальчика, ушедшего на ручей с Ларри, беспокоила его. Ларри не утопил приятеля, но и ничего не сделал, чтобы ему помочь.
На запад в Уичито
«Мне было, наверное, года четыре, когда мы переехали из Коламбуса в Уичито [в 160 милях]. Мы поселились на пересечении Сентрал и Мэдисон, на северо-западном углу. Наша семья заняла половину дуплекса; во второй половине жили двоюродный брат отца Боб с женой Бетти и детьми.
Мой первый брат родился в 1947 году. Чуть позднее, в конце 1950-го или начале 1952-го, мы переехали из центра Уичито в дом на Сенека-стрит. Переезд я не запомнил. Помню только, как оказался в совершенно новом районе, Ривервью.
Дом 4815 на Сенека-стрит был одноэтажный, с полноценным жилым подвалом и пристроенным гаражом. Там было две спальни, одна ванная, которой мы все пользовались, гостиная, кухня со столовой, старый курятник или сарай и старый прудик. Дом находился в паре кварталов от реки Литтл-Арканзас, куда молодежь тянуло как магнитом. Мы, дети, тоже играли там.
В войну отец работал на авиационном заводе, где выпускали самолеты «В-25», и был хорошим механиком. В Уичито он поступил на завод «Боинг», а когда мы переехали на Сенека-стрит, работал на другом берегу реки, в компании KG & E [ «Канзас газ энд электрик»], на заводе Рипли. Он обожал свои инструменты, всегда бережно их хранил и содержал в чистоте, а нас, детей, ругал, если мы неаккуратно обращались с ними или бросали грязными. Думаю, свою организованность я унаследовал от него. Он отличался дальновидностью и все планировал наперед.
В какой-то момент мама тоже вышла на работу, занялась бухгалтерией и стала главным бухгалтером в «Ликерс Фэмили Фуд» в Уичито и Парк-Сити. Способности к математике и бухгалтерии у меня точно от нее, бухгалтерия вообще стала моим хобби – игра на бирже, семейный бюджет, дебет/кредит, бухгалтерские книги. Постепенно наша семья перешла из низшего рабочего класса в обеспеченный средний.
Когда отец работал на заводе «Боинг», он познакомился с Джеком Дэвисом. В войну Джек служил пилотом, а потом стал застройщиком. По ночам отец подрабатывал у него на стройке. Мне кажется, что Дэвис был нечист на руку, и отец в конце концов его раскусил. Тем не менее я считал Дэвисов своей второй семьей. Строительный бизнес рос, и Дэвисы переселились в свой «Большой дом», как они его называли, по соседству с нами. Там был роскошный бассейн, где летом мы весело проводили время. Джон Дэвис, сын Джека, стал моим лучшим другом на много лет.
Но он был не единственным. Бобби жил на Северной Армстронг-стрит. Его мама, как миссис Дэвис, очень дружелюбно с нами держалась, всегда старалась накормить, и меня брали с ними на рыбалку. Мы с Бобби оба росли «сумасшедшими учеными». В каком-то смысле он тоже был волком-одиночкой.
Потом был Аллен. Очень умный мальчик. Мы с Алленом, Джоном и Бобби стали «отрядом с Ривервью». Мы вместе охотились, бродили по берегам реки, ловили рыбу, делились своими сокровенными мыслями и смотрели кино.
Мой отец был трудолюбивым и хорошо обеспечивал нашу семью. Со временем у нас появился большой сад, новый курятник, где мы выращивали цыплят, разные усовершенствования в доме и на участке и пристроенный навес для машин – гараж мы сделали жилым. Мы с двумя братьями, Полом и Билли, спали в одной спальне; я делил с Полом постель. Отец с матерью обязательно заходили к нам пожелать спокойной ночи и прочитать молитву «И вот, когда ложусь я спать…».
Отец старательно ухаживал за садом, и мы вырыли колодец, чтобы поливать там растения. Еще у нас был большой бак для воды. Иногда я приходил туда один, прятался за баком, связывал себя и предавался сексуальным фантазиям. Иногда связывал себе руки и ноги, чтобы достичь разрядки.