Фантази «я»
Сойдя с поезда, мы сели на автобус, шедший в направлении Таши Джонга. Он остановился в двадцати минутах ходьбы от монастыря, но даже с такого расстояния я мог слышать доносящийся до нас звук морской раковины, в которую дуют, как в трубу, возвещая о начале групповой монастырской практики. Чем ближе мы подходили, шагая по заросшим травой полям, тем отчётливее я слышал голоса монахов. После стольких дней в пути, после того, как я услышал знакомые мне с детских лет звуки, вызывавшие в памяти время, проведённое в кругу монашеской общины, мои страхи стали понемногу затихать. Конечно, это был не наш маленький дом в Непале, но всё же мне казалось, что я возвращался домой.
Таши Джонг, что в переводе с тибетского значит «благодатная долина», – обширный монастырский комплекс, окружённый поселениями тибетских беженцев. Он весьма знаменит тогденами – мастерами медитации, которые долгие годы проводили в затворе за совершенствованием практики с тем, чтобы учения Будды оставались не просто красивыми словами и занятными концепциями, а неотъемлемой частью их существа. В те периоды, когда они выходят из ретрита, некоторые служат в качестве учителей, тогда как остальные выполняют другие обязанности, необходимые для управления столь крупным монастырём. Живя там, я стал понимать, что, помимо всего прочего, они являли собой исключительный пример реализации внутреннего человеческого потенциала. Мудрые, добрые и терпеливые – они не только взрастили в себе внутреннюю искру, но и разожгли из неё яркое пламя, служившее вдохновением для учеников в монастыре и жителей близлежащих деревень.
Кроме того, Таши Джонг был знаменит благодаря ещё одному человеку. Монастырь был основан Восьмым Кхамтрулом Ринпоче – тем самым человеком, который отправил моему отцу письмо с приказом прислать меня на обучение. Величайший мастер медитации XX века, Кхамтрул Ринпоче был ещё и превосходным учёным и художником, руководившим одним из крупнейших в Восточном Тибете монастырей и более чем двумястами небольшими монастырями. Он не покидал Восточный Тибет на протяжении практически всего конфликта, разгоревшегося в регионе в 1950-е годы. Однако осознав, что различные движения сопротивления будут всё равно подавлены, Ринпоче принял нелёгкое решение отправиться с шестнадцатью монахами и тулку в Индию, где надеялся сохранить драгоценную линию преемственности учёности, которая была когда-то ему передана.
Когда мы добрались до монастыря, Кхамтрула Ринпоче на месте не оказалось, и десять дней мы провели в семье в близлежащем поселении Бир. Я страшно боялся встречи с Ринпоче. Он был поистине легендарной личностью. Когда он вернулся и мы наконец встретились, меня, должен признаться, переполнили эмоции. Ему тогда было сорок пять лет. Это был высокий мужчина с чуть отросшими тёмными волосами. Его властный вид и харизма вызывали в памяти образы царствующих особ. Но в то же время мощь его личности смягчалась лучащимся из глаз состраданием, манерой речи, плавными движениями и жестами и лёгким, мелодичным звучанием голоса. С изысканной любезностью он поинтересовался у моего деда о проделанном пути. Время от времени Ринпоче поглядывал на меня и улыбался, даже порой смеялся, как будто знал, что первая встреча с одним из самых могущественных учителей тибетского буддизма может вызвать у двенадцатилетнего мальчишки некоторое чувство неловкости.
Так оно и было, я правда чувствовал себя неловко. Но совсем по другой причине.
Я не хотел становится монахом. Не хотел быть тулку. Больше всего на свете я хотел вернутся в Непал и продолжать играть с деревенскими мальчишками.
Но в какие-то моменты я улавливал блеск в его глазах, замечал хитрую улыбку, будто говорившую: «Ну что, готов научиться играть по-настоящему? Игры, в которые ты до этого играл, – ничто в сравнении с тем, в чём ты в скором времени будешь участвовать».
Через день или два после возвращения Кхамтрула Ринпоче в Таши Джонг меня официально возвели на трон: во время церемонии возведения тулку сажают на трон, который является символом авторитетности и права давать учения. По пути в Индию я с волнением думал о предстоявшей мне церемонии. Но она оказалась очень простой: меня одели в роскошные облачения, обрили голову, оставив небольшой пучок волос, который предстояло сбрить во время церемонии – в знак моей решимости. Затем я занял свой трон, и Кхамтрул Ринпоче посвятил мне молитвы, даровал благословение и официально объявил, что я являюсь перерождением Второго Цокньи Ринпоче. После чего обитатели монастыря и жители соседних деревень сделали мне ритуальные подношения, и на этом всё закончилось. Эта церемония не была похожа на церемонию, через которую обычно проходят все тулку. Она была предельно простой и отражала лёгкий, прямолинейный характер Кхамтрула Ринпоче.
После завершения церемонии он сказал, что несказанно рад тому, что я наконец приехал. «Я знаю твоего отца, – сообщил он, – и я рад, что смогу сохранить с ним связь через тебя». Потом он обнял меня и поднял кверху. Его доброта, игривость и радость меня утешали. Находясь рядом с Ринпоче в те первые дни, я чувствовал себя как дома, в кругу семьи.
Сразу после ритуала возведения на трон меня поселили в маленький дом вместе с монахом, тремя другими тулку и высокопочитаемым тогденом по имени Целванг Риндзин. Он и был моим главным наставником на протяжении всех тех лет, что я провёл в Таши Джонге. Небольшого роста, с короткими седыми волосами и редкой бородой и усами, Целванг Риндзин почти никогда не улыбался. Он натаскивал нас по грамматике, лексике и заставлял заучивать тысячи страниц текстов, но в то же время всячески проявлял к нам доброту: стирал одежду, застилал постели и обеспечивал всем необходимым – ухаживал за нами, как заботливая мать. Ночью он украдкой обходил нашу спальню, следя за тем, чтобы мы были хорошо укрыты.
В двенадцать лет я не испытывал большой радости по поводу предстоявших событий. Перспективы меня, скорее, страшили, если не сказать ужасали. Эти чувства целиком овладели моими сердцем и разумом. Когда же я сталкивался с действительностью – например, поезд не состоял из каменных домов; Кхамтрул Ринпоче качал меня на руках и говорил, как рад меня видеть; Целванг Риндзин оказался одним из наидобрейших людей, которых мне когда-либо посчастливилось встретить, – я был сбит с толку.
Вопросы обуревали меня всё то время, пока я жил в Таши Джонге. Но постепенно, благодаря терпению моих учителей, знанию и практикам, которым я обучился за время пребывания в монастыре, я начал различать действительность и плоды своего воображения или, если выражаться буддийскими понятиями, реальность и то, что кажется реальностью. Эта кажущаяся реальность, кроме всего прочего, включает наши представления о самих себе.
Истории о «я»
Многие из нас уверены в том, что мы – «каменные дома», которые, вероятнее всего, развалятся, как только мы начнём двигаться. Мы боимся, что в незнакомой ситуации можем встретить сопротивление или столкнуться с жестокостью. Идя по жизни, мы накапливаем слои представлений о себе и о том, чего мы способны в этой жизни достичь. В большинстве случаев мы делаем это неосознанно: отчасти потому, что так устроены наши тело и мозг; отчасти – под влиянием культурной среды или структуры самого языка, который построен по принципу выделения различий.
По мере того как эти слои накапливаются, мы становимся всё более непреклонными, идентифицируя себя с определёнными идеями о самих себе и окружающем мире. Постепенно мы утрачиваем связь с естественной открытостью, ясностью и любовью – квинтэссенцией человеческого существа. Мы учимся давать себе определения и чётко придерживаемся даже самых нелестных и саморазрушительных представлений. Эта программа поддержания «я» способна воздействовать на наши мысли, чувства и поведение на протяжении многих лет.
К примеру, мой ученик недавно признался: «Я вырос в 1950-е, и надо мной постоянно подшучивали, издевались, всячески заставляя чувствовать себя „белой вороной“. Куда бы я ни пошёл, люди шептались за моей спиной, а иногда даже набрасывались с кулаками. Я не понимал, что происходит, пока в пятнадцать лет не осознал: „О боже, не может быть, мне нравятся мальчики. И все это видят“.
Я ненавидел себя. Всё, что я знал, – это то, что такое влечение было ненормальным. Что я буду обречён на тяжкие муки и сгорю в аду.
Поэтому я пошёл простым путём. Я решил полностью отрицать эту склонность. Притворился, что никакого влечения нет. Вместо этого я взрастил в себе „мачо“, создал из себя личность традиционной ориентации. Я женился, обзавёлся детьми… а потом развёлся.
Мне повезло с женой, потому что она оказалась понимающим человеком, и мои дети тоже. Но я никак не мог избавиться от ощущения, что со мной что-то не так. Не мог отделаться от чувства вины за то, что столько лет лгал потрясающей женщине, двум замечательным деткам, куче друзей и родственников. Я не могу освободиться от чувства вины за то, что создал „ложную личность“ и старался быть ею на протяжении десятков лет.
Я до сих пор содрогаюсь от мысли, что люди могут судачить обо мне, если замечаю, как кто-то в офисе, где я работаю, разговаривает шёпотом.
Это, наверное, эгоистично с моей стороны. Ведь мои коллеги могут шептаться о чём угодно. Сомневаюсь, что я самый популярный объект сплетен. Но я всё равно никак не могу избавится от чувства стыда, страха и низкой самооценки „ненормального“ человека».
Когда я слышу истории, которые люди рассказывают о своей жизни, мне хочется плакать от осознания того груза стыда, страха и горя, что им довелось пережить. Но они приходят ко мне не для того, чтобы посмотреть на мои слёзы. Они просят совета. Они хотят знать, как жить дальше, как восстановить связь с теплотой и открытостью – открыть перед собой возможности, которые, как они знают на подсознательном уровне, реально существуют. Они хотят, как большинство из нас, лекарство от боли, которую испытывают. Но прежде чем применять лекарство, следует понять, почему мы изначально оказываемся в таких сложных ситуациях.