Я представлял, что, спроси Ринпоче, отчего это вдруг мне так приспичило попасть в Непал, я должен буду привести веские доводы, а тоска по родным местам плохо вписывалась в категорию уважительных причин. В конце концов мне на ум пришло решение – и этот довод был наполовину правдой. Вместо того чтобы сказать, что я хотел повидать отца, я использовал предлог, который имел своё разумное обоснование. В то время житель Непала, желавший попасть в Индию, должен был предоставить письменное разрешение из Министерства иностранных дел Непала с официальной печатью. Письмо с разрешением у меня было, но оно действовало всего в течение двух лет. Через какое-то время мне необходимо было получать новое. Я подумал, что это может послужить прекрасным оправданием для моей поездки: «Я должен ехать с вами в Непал, иначе не смогу оставаться в Индии». Я чувствовал себя ужасно глупо, используя этот предлог; план казался мне такой очевидной уловкой.
Казалось, я придумал вполне уважительную причину, но в итоге просто выпалил: «Ринпоче, я хочу поехать с вами в Непал».
Думаю, он догадывался о моих внутренних терзаниях. Не нужно обладать сверхъестественными способностями, чтобы понять, что у подростка на уме какой-то план и он стесняется об этом заговорить. Кхамтрул Ринпоче был абсолютно спокоен, расхаживая без особого дела с едва заметной улыбкой на лице. Тот факт, что он ждал, не без доли юмора, пока я найду что сказать, красноречиво свидетельствовал о его необычайной доброте.
Теперь, когда мои студенты начинают стесняться, боясь высказаться, когда хотят спросить о чём-то очень личном или неловком, я вспоминаю терпение и щедрость своего великого учителя. Он не спросил, что мне надо, и не озвучил мою просьбу за меня. Он просто ждал, когда я по-своему, в подходящий мне момент и в соответствии со своим характером разрешу внутренний конфликт. Он дал мне быть – быть самим собой. Таким образом, ни произнося ни слова, он сообщал мне, что то, кем и каким я был в тот момент, – абсолютно нормально.
Это признак настоящего учителя. Пространство в сердце Ринпоче было настолько обширным и открытым – в нём было более чем достаточно места для чаяний беспокойного, пугливого четырнадцатилетнего мальчишки, который топтался на месте и скорее бы проглотил пригоршню песка, чем признался в собственных страхах и неуверенности. Те счастливчики, которым удалось принять его открытую доброту, получили уникальную возможность учиться у такого наставника.
К моему удивлению, Кхамтрул Ринпоче не спросил, почему я так хотел поехать в Непал. Он не ответил «да» или «нет». Он просто сказал: «Ладно». Может, в то время он ещё не решил, сколько человек и кто именно поедет с ним в Непал. Для моих юношеских ушей самое главное было знать, что он услышал мою просьбу и дал понять, что никакого преступления в ней не было.
Несмотря на мои страхи, разговор получился самым обычным. Все мои тревоги и тягостные размышления были напрасны – Ринпоче преподал мне великолепный урок, просто в полной мере оставаясь самим собой. Нет никакой необходимости усложнять свою жизнь, выкручиваясь и изворачиваясь, дабы придумать социально приемлемое оправдание основным потребностям и желаниям. Просто выскажите их. Каким может быть наихудшее развитие событий? Кто-то скажет: «Нет». Может быть, спросят: «А почему ты этого хочешь?» или «Для чего тебе это нужно?» – и тогда вам придётся обосновать свою просьбу.
В конце концов, по одному ему известным причинам, Кхамтрул Ринпоче решил взять с собой в поездку всех молодых тулку. Я ехал вместе с ним в машине, сидя на переднем сиденье с другим тулку, тогда как Ринпоче сидел на заднем сиденье вместе с ещё одним ламой постарше, всю дорогу из Индии в Катманду, занявшую пятнадцать дней. Нас сопровождал грузовик с примерно сорока монахами. В течение всего пути Ринпоче молчал – просто пребывал, – и это стало для меня ещё одним уроком. Когда мы пересекали границу и вооружённые служащие пограничного поста проверяли паспорта, его умиротворённое, доброе выражение лица ни разу не изменилось. Ничто не расстроило его за эти пятнадцать дней.
Я сопровождал Ринпоче в его поездках по буддийским святыням Непала. После двух недель путешествий я спросил его – застенчиво, ведь он всё-таки был моим учителем, – можно ли мне какое-то время побыть с отцом.
Не знаю, чего я ожидал, но точно не широкой улыбки, которой он меня одарил со словами: «Очень хорошо! Будь добр, передай мои наилучшие пожелания Тулку Ургьену Ринпоче». Он дал мне денег на дорогу до Наги Гомпы и кхадак – церемониальный шарф, который подносят как символ благих намерений и благословений, – для отца.
И я отправился в путь с его дарами и благословениями.
Я даже не догадывался, что меня ожидает.
Проблеск
Я провёл с отцом всего несколько недель в его ретрите в Наги Гомпе. Ближе к концу моего пребывания он дал мне урок прямого переживания пространства.
Я никогда не забуду тот первый урок. Я сидел в жилой комнате отца, маленьком помещении с обшитыми деревом стенами, кроватью, алтарём и местом для пяти-шести людей. Половину комнаты занимали окна, через которые показывалось закатное солнце золотисто-красного цвета.
Он сказал: «Посмотри вокруг распахнутыми органами чувств, замечая все объекты, испытывая все ощущения. Ничего не останавливай. Можешь ощутить эту открытость, это простое осознавание вещей, которые видишь, слышишь или чувствуешь?».
Я кивнул.
Заходящее солнце за окном с видом на широкую долину, настоящее физическое тепло отцовского тела, его добрый, но пронизывающий взгляд, ощущение твёрдого деревянного пола под ногами – со всем этим было бы сложно не осознать множественность феноменов. И его благосклонный совет испытать эту осознанность – открыто, без суждений – оказал на меня мощное воздействие. В его манере без слов и жестов дать понять, что можно, воздерживаясь от суждений, ценить любые вещи, которые я видел, слышал или ощущал, было нечто магическое.
Потом он сказал: «А теперь направь то же осознавание на ум, который открыто воспринимает все эти вещи. Вместо того чтобы смотреть во внешнее пространство, посмотри во внутреннее».
Он развернул кисти рук ладонями вовне, чтобы проиллюстрировать, как мы обычно воспринимаем, смотря во внешний мир, а затем повернул их ладонями внутрь, изображая ум, который воспринимает сам себя. Потом он опустил руки на колени, чтобы продемонстрировать, как отпустить – перестать прилагать какие-либо усилия, чтобы смотреть, и позволить всему чему угодно случаться (или не случаться).
В тот момент – благодаря уверенности и пониманию, достигнутым им за годы практики, – я уловил проблеск внутреннего пространства, которое было ясным и открытым, полностью свободным от концепций или суждений, и в котором – или через которое – появлялся и исчезал целый мир феноменов. Около секунды длилось моё прямое видение того, что в буддийской традиции принято называть сущностью, или природой, ума: светоносной, безграничной осознанности, не рассечённой на «субъект» и «объект», на «я» и «другие», «воспринимающий» и «воспринимаемое». Все различия между «наблюдателем» и «наблюдаемым» стёрлись, и я на мгновение испытал полное отсутствие разъединённости между всем тем, что ощущал, видел и чувствовал, и осознанностью, которая видела, чувствовала, ощущала. В тот момент растворилось даже усилие, необходимое для полноты внимания применительно к чему-то, и осознанность стала естественной; ясность, открытость и теплота просто были.
Это было, как описывают некоторые буддийские тексты, подобно пробуждению посреди сна, при котором мы продолжаем спать. Внезапно я доподлинно знал, что всё, что испытывал, происходило в сфере моей осознанности, но этот опыт был лишён умственных, эмоциональных или физических ярлыков. У меня родилось ощущение безмерной свободы и богатства возможностей, неотделимых от моей способности осознавать всё, что рождалось из этого огромного потенциала. Не то что бы я назвал этот опыт каким-то экстраординарным или мистическим, скорее, я сравнил бы его с глубоким ощущением полного расслабления, как если бы вы опустились в удобное кресло после тяжёлого дня.
Это постижение нераздельности осознанности и переживания этой самой осознанности – пробуждение посреди сна – и есть подарок Будды человечеству, а мне – личный подарок от моего отца.
Реакция
Тогда в Наги Гомпе мне не хватило времени, чтобы научиться у отца разным средствам и методам для стабилизации этого переживания чистой, ясной и открытой осознанности.
После возвращения в Таши Джонг я стал «одалживать» из монастырской библиотеки книги по медитации, чтение которых на тот момент не входило в программу обучения тулку. В первые годы учёбы акцент делался на чтении, правописании, заучивании ритуальных текстов и других занятиях, связанных с выполнением ритуалов и участием в групповых церемониях.
Но вернувшись в Таши Джонг, после того как я прикоснулся ко внутреннему пространству, тот дерзкий, свободолюбивый дух, знакомый мне с детства и подавляемый в течение последних двух лет, пока я старался быть примерным тулку, стал вновь заявлять о себе. По-прежнему следуя учебному плану тулку, я одновременно начал тайком изучать некоторые классические тексты по медитации. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, в чём состоит ценность системы медленного, постепенного обучения, применяемой в Таши Джонге и многих других монастырях Тибета, Индии, Непала, Азии, Европы и обеих Америк: уроки, представленные в тех учебниках, напрочь сбили меня с толку.
Тогда как начальное обучение в Таши Джонге было сосредоточено исключительно на теории и правилах внешнего поведения, тексты по медитации, добытые мной в монастырской библиотеке, в ярких красках и в мельчайших деталях описывали положительные и отрицательные аспекты так называемого «внутреннего поведения»: мысли и эмоции, которые были обозначены как «плохие» или «хорошие», или, выражаясь современным язы