где словно в коконе – будущий мир.
На спорной территории – Италия
великая адриатическая дуга
ручьи вина сюда иногда приходят из Словении,
впадая в море.
Платон изгнал поэтов такого-то числа
такого-то века
империя поэтов – Атлантида
и рухнувшая люстра в глубинах морей
Разошлись пути здесь к Монфалькано
или в сторону Триеста
бесспорная территория на карте,
на марке
но марки больше нет
Во многих местах мы не опознаны – здесь и сейчас.
Та полотняная вода
(взгляд не отводя от южных всех морей и океанов)
возникла вдруг опять
вспомнила ты как полоскала
там где на воды скатерти не стелили
здешний фестиваль развеян
роздана поверхность
празднеств и убранств
и темноту волос убрав с лица
ты словно снова взглянешь
в отраженье священных северных рек
под сумрачным обрывом
где прежде полотно ты полоскала
и нынешние флаги трепетные что тебе теперь видны
с полосками морскими колыханий
в них скрыты рыбы лед на глубине
ракушки, крабы и кораллы
но та полотняная вода
ласкала твои руки
так к ней прикасалась ты
как будто ты ее стирала
светлела давняя вода
морщины исчезали
и видишь что меж пальцев
выступили в воде истинные созвездия иные
Павлин и Феникс и ближний к нам Центавр
вышиты морские знаки
и тебе склоненной
в отраженьи виден Южный Крест
Красная пыль
здесь безвременно стала с тех пор
как пронеслись машины
мы контуры, мы контуры лишь
узнавали иного человека угадывался профиль тела
очертанье лица
но не его самого
хоть мы в кирпичной мгле
протягивали руки
поодаль где-то зрители стояли
от солнца изнывая
на солнечной зеленой
неземной траве
но мы их видели едва
словно снова
блуждая как номады
сновавших сквозь наши
сны
в красной этой крошке
вослед машин
они стояли чуть поодаль брызгая на себя водой
под зонтиком водяным
(утром все листья здесь поворачиваются
к солнцу ребром
с дребезжанием жалюзи)
мы в красном мареве стояли
не опускавшемся не отпускавшем
разыскивали других
что препирались в гермошлемах своих голов
в контурной пыли
даже себя не слыша
что соскочили с мотоцикла
выпали из машины
снялись с пробега
но в этой тонкой пыли, крошке
пахнувшей мнимо и привольно довоенным
шоколадом
мы с нами – вы с вами спорили, судили, препирались
стучали в окна шлемов —
не только лиц другого
но даже
своего – не видя кулака
крики ваши на древние были похожи
причитанья
словно рыданья ребенка в люльке —
ваши лица бились, плакали,
смеялись
в слезах текущих по
стеклам термошлемов изнутри
которые забыли вы сорвать, но
поздно – вы без голов – дышали
задыхались кирпичной крошкой —
пылью от всех рухнувших
стропил
мир пролетел, оставив зрителей,
словно шлейф искусственной
кометы
невысохших шампанских брызг
местного бормотания шаманов
осколков, экскрементов междометий
пазух, где руки, как звереныши
иноземные, пригрелись
в подмышках
ожиданье кончилось уже давно
давно они промчались
оставив на бетонном парапете
слова, выбитые слова
несколько батареек
ускользнули из всех алюминиевых
гнезд
еще могли бы они
сверкнуть
плюс поменяв на минус
но ищут их, как ягоды
драгоценные в утреннем
летнем лесу
но в крошеве этом красном
в этой замшевой пыли
не находят
под ногами у нас тоже люди —
собиратели давно забытого
мы отступив на шаг оказались
в ином пространстве
в чистом коммунальном коридоре
людей
была там половина человека
схвачена охвачена омыта воздухом зеленым
но половина жизнеописания его
осталась в марсианской части
наверное – неустроенная слава
еще-уже неудостоенная слова
Рельсы терялись в траве
Вначале я не поверил
Я шарил долго закрыв глаза
пытаясь найти окончанья
Не может не могут две соседних реки
быстро так потеряться
чтобы нельзя не догнать их и в прятки играя
поверить нельзя стоя между корней мангрового дерева
когда обнажил их отлив
закрыв глаза и не досчитав до ста —
что можно пойти их искать и не найти
Рельсы эти – откуда-то с забытой
наверное плантации сахарного
тростника
сейчас уходили в лес
терялись в траве непроходимой —
волнисты от времени две дрессированные змеи
что парно струились так по земле
закончились вдруг, в траве исчезли
словно возникло здесь близко знакомое заколдованное
море
туда руками парными я потянулся
одна ощущала какой-то пенный укор
другая – протуберанец юркий холодной звезды
никто не скрывался, но и голоса не
подавал
я видел, как реальная железная дорога
вся растворялась в мире
в дверях которые он ей отворил
Теперь густая здесь трава
я плакал, словно я видел,
как исток реки в себя впадает —
течет обратно вглубь
седые два текучие уже под солнцем
два рельса
не связанные ничем —
здесь я это открыл их соединив руками —
в них никакой не осталось прохладцы
они были послушно нагреты солнцем
до самого своего дна
до дня основанья когда были созданы здесь
вопреки песчинкам кварцевым этой земли
которые кротко не увидел никто
Семитомник твой —
Ствол застенчиво выступает из тьмы
вослед за другим стволом
Лес становится снова деревом
Поле горизонтом безграничную обозначает страницу
С чистого листа
Мы считываем твой снег
Словно одна снежинка…
Тает – не тает
Но именно та
Нам остается как слово
Твое
памяти Алеши
где-то под аркой тогда —
открытой из поля в поле —
названных Соловьиным проездом
рядом
белая голубая ячейка-плитка на стене
дома
и неправдоподобное чудо
автомат-телефон кажется он так назывался?
от той отлетевшей плитки
я говорил с тобою тогда
из голоса в голос
в комнату твою на высоте
где-то в середине 80-х…
в мае в один из дней твоего рожденья
вспомнил сейчас… потому что прочел у Кавафиса
упоминанье об Аполлонии Тианском
верно…
я тебе подарил «Жизнеописание Аполлония»
был я единственный, кто пришел тогда
к тебе
ты отвечал вкрадчиво
что день рожденья не празднуешь
но если зайдешь буду рад
начал читать ты с тех пор
жизнь Аполлония
в которую я перестал заглядывать уже в лифте
и затем не смотрел
потому что она в надежном взоре
и читаешь ее только ты
теперь ты ушел – и я знаю
что книга открыта и мне
просто теперь я могу приподнять эти строки
полные тайн и чудес
Но что есть не стоящие одного
слова истинного другого
чудеса и тайны?
и все же все то, что хранили глаза твои
на оборотной стороне
взгляда —
попробуем собирать – твое зрение
рассеянное для нас
(пусть на странице описания жизни)
затерянное среди ясеневской листвы
Прикрывая глаза, я отчетливо вижу твой свет.
Белого превыше собора – в небо
твой падает взор
нет у паденья, паренья такого
дна
ангелы не падают в небо
ты сейчас – именно то, что ты видишь
значит мгновенно мы совпадаем
– головокружительна глубина —
взоров падением в небо все выше —
все вниз
там где борозды