Я оделась и направилась в кухню. На плите стоял чайник и радостно хрюкал крышкой. Чайник я выключила и пошла на улицу. Во дворе Сашка, голый по пояс, обливался водой из ведра. Я поежилась, запахнула куртку и стала его разглядывать. Сашка выпрямился, взял полотенце и стал им растираться. Тут и меня заметил.
— Здорово, Марья, — сказал он с улыбкой и пошел к дому, закинув за шею полотенце и вытирая лицо.
— Здравствуй, — ответила я. — Чайник вскипел.
— А вот это хорошо. Пошли, чайку попьем. Как тебя по батюшке?
— Павловна.
— А что, Марья Павловна, — спросил он, когда мы пили чай, — в селе телефон есть? Мне в город позвонить надо.
— Есть. На почте.
— Хорошо. Чайку попьем и поедем на почту.
— Послушай, — начала я, стараясь придать голосу наибольшую убедительность. — Отпусти меня. Можешь жить здесь, сколько хочешь, и машину бери, и деньги, а я про тебя никому не скажу, честно.
— Ага. Я тебя отпущу, а ты к ментам побежишь.
— Не побегу. Поверь, я правду говорю. Сашка покачал головой.
— Я себе и то не каждый день верю. Поживешь со мной немного.
— Муж будет беспокоиться.
— Я тебе оправдательную записку на пишу. Не боись. И вот еще что, Марья Павловна, мордашка у тебя очень красивая, грех такую портить, так что не нарывайся и о кастрюльке помни.
— Я буду молчать, только отпусти.
— Отпущу, на что ты мне. Но попозже. Поехали.
На почте не было ни души, за исключением сидящей за стойкой Людмилы Ивановны. Я подошла к ней, а Сашка стал звонить, при этом стоял лицом ко мне и зорко поглядывал. Я болтала с Людмилой Ивановной, безуспешно пытаясь найти выход из дурацкого положения. Я могла написать записку и передать ей. Женщина она неглупая и должна сообразить. Я покосилась на Сашку, прислушиваясь к тому, что он говорит. В этот момент он как раз объяснял кому-то, как проехать к нашей деревне, и следил за мной. Это ясно, стоит мне сделать что-то подозрительное, по его мнению, и голова моя будет напоминать кастрюлю. Рискнуть? Я опять на него покосилась. Черти из Сашкиных глаз исчезли, смотрел он холодно и зло, и я снова подумала, что человек он, безусловно, опасный.
Он закончил разговор, я попрощалась, и мы вышли на улицу. Меня неудержимо тянуло к людям. Не может он убить меня белым днем на глазах у граждан. Или может?
— Зайдем в магазин, — сказала я. — Хлеба купим, еще что-нибудь.
— Возьми-ка меня под руку, Марья Павловна, и помни, что я тебе говорил.
Я долго толклась в магазине, рассыпала сдачу, перекладывала покупки, но закричать, попросить о помощи так и не рискнула.
Возле дома нас поджидала тетя Катя.
— Маш, ты семян привезла? — поздоровавшись, спросила она.
— Привезла, пойдемте.
Мы вошли в дом, я стала выкладывать семена и все думала, что же мне делать? Присутствие соседки успокаивало, и я пригласила ее пить чай. Мы с тетей Катей чаевничали, а Сашка чистил картошку и скалил зубы.
— А Дима-то, что не приехал? — спросила тетя Катя.
— Сегодня должен, ждем. У нас на дворе проводка сгорела, вот привезла Сашу, он мастер, починит.
— А я смотрю, с утра машина под окошком, думаю, приехали, а пока со скотиной возилась, вас уж нет.
— В село ездили.
— А Дима-то автобусом или с Павлом Сергеевичем?
— Автобусом хотел, вот ждем. Тетя Катя покосилась на Сашку, тот радостно улыбнулся и спросил:
— Скотину держите?
— А как же, без скотины нельзя.
— Это точно. У меня тетка в деревне, старенькая, а корову не сдает. Тяжело, сена сколько надо.
— Да полбеды, если покос рядом, а то ведь на горбу не наносишься.
С полчаса они беседовали таким образом, и соседка прониклась к Сашке симпатией. Конечно, про тетку он врал, но выходило у него складно, даже я усомнилась, может, и не бандит он вовсе? Тетя Катя ушла, а я принялась готовить обед, Сашка мне помогал, насвистывал что-то, ухмылялся и выглядел вполне безопасно. Мы сели обедать, когда появился Димка.
Возник на пороге и замер с открытым ртом, уставившись на Сашку.
— Не слабо, — наконец проронил он. — Вот, значит, в чем дело.
— Дима, — начала я испуганно, но натолкнулась на Сашкин взгляд и замолчала.
— Хороша, — продолжил муж. — Обнаглела вконец. Есть в кого. Ты… — повернулся он к Сашке, тот осклабился, а Димка заткнулся.
— Потише, паренек, — произнес мой гость со злой ласковостью. — Я на голову выше тебя и килограмм на двадцать тяжелее, показательный бой устраивать не рекомендую, потому как я тебе шею сверну.Так что до свидания.
Я затравленно переводила взгляд с одного на другого.
— Дима, — начала почти шепотом. — Я тебе объясню…
— Не трудись. — Он еще немного потоптался возле порога и резко бросил:
— Ухожу! Буду жить у мамы.
Хлопнул дверью и исчез, а я заплакала. Сашка продолжал есть суп.
— Помиритесь, — сказал. — Чего ревешь-то. А и не помиритесь, другого найдешь. Такая баба без мужика не останется.
— Заткнись, — сказала я.
— Любишь мужа-то?
— Не твое дело.
Тут я вдруг поняла, что скорее всего стала свободной женщиной, с Димкой и в доброе время говорить было трудно, а уж в данной ситуации просто невозможно. Я вытерла слезы и взяла ложку.
Часов в пять у нас появились гости. Подкатил “жигуленок”, и из него вышли два типа очень подозрительной наружности. На крыльце, где их встречал Сашка, они долго трясли ему руку, хлопали по плечам и даже обнимались. Вид все трое имели бандитский. Увидев меня, мужики присвистнули.
— Ну, Саня, даешь. Где ты ее нашел?
— На дороге. Пришлось подобрать. Марья, собирай на стол, гости у нас.
На столе появились бутылки и закуска. Мужики сели, приглашали меня, хватая за руки, но Сашка неожиданно вступился:
— Она скромница, водку не пьет. — И кивнул мне:
— Иди в переднюю.
Я забилась в угол дивана, чутко вслушиваясь в разговор. Никакого сомнения у меня больше не было: на моей кухне пили уголовники. То, что их трое, наводило на мысль о бежавших. Их ищут, они прячутся, и в такой ситуации жизнь моя, пожалуй, стоит недорого. Я подошла к окну: рамы двойные, вынуть их можно, но шум услышат в кухне, после этого меня могут запереть в подвал или попросту убить.
Я вернулась на диван. Веселье в кухне нарастало. Матерщина, тюремный жаргон, пьяные выкрики. Запели “Таганку” и ударились в воспоминания.
У меня разболелась голова. Лучше всего лечь спать. В комнате я устроиться не рискнула, безопаснее в чулане, от этих подальше, и дверь там на крючок запирается, хотя какой тут крючок… Я взяла белье, одеяло с подушкой и вышла в кухню. Сашка на меня покосился.
— Куда?
— В чулан. Спать хочу.
Он встал, проводил меня и позаботился, чтобы я не смогла удрать: все заперто и ключи у него. Окошко в чулане — собака не пролезет. Я заперлась и легла. Было холодно, пьяные выкрики доносились и сюда, уснуть не получалось. Часам к двум в доме стало тихо. Не успела я вздохнуть с облегчением, как услышала шаги и стук в дверь.
— Кто? — спросила испуганно.
— Я это, — ответил Сашка. — Открой.
— Зачем, уходи. — Я силилась придать твердость своему голосу, но он предательски дрожал.
— Открой, дура, — зло сказал Сашка. — Не трону я тебя.
— Не открою. — Я вскочила, намертво вцепилась в ручку двери и стала тянуть ее на себя.
— Слушай, больная, — вздохнул он за дверью и вроде бы даже покачал головой. — Я тебе русским языком говорю: ты мне без надобности.
— Ага, — не поверила я.
— Ага, — передразнил он. — Твой крючок дурацкий и секунду не продержится.
Что верно, то верно. Я подумала и открыла. Сашка ввалился в чулан, мотало его здорово.
— Здесь спать буду, — заявил он. — Так лучше. Для тебя.
И бухнулся на кровать. Через минуту он уже спал.
Я заперла дверь на жалкий крючок и села рядом с Сашкой. Где-то через час смогла убедить себя в том, что Сашка в самом деле спит, а не прикидывается, и, косясь на него с опаской, обшарила его карманы. Ключей не было, так же, как не было документов или чего-либо еще, что навело бы на мысль, кто он такой. Ясно, что ключи в доме, но идти в кухню я не решилась, а вдруг эти не спят?
Просидев с час и изрядно озябнув, я взяла подушку, переложила ее к Сашкиным ногам и легла к стене. Водкой от него несло за версту, к тому же он начал храпеть, а среди ночи опять забормотал, я чутко вслушивалась, но поняла только одну фразу: “Голову, голову ему держи” — или что-то в этом роде. Ноги у меня были ледяные, я тянула на себя одеяло, а потом прижалась к Сашке. Было стыдно, но так теплее.
Утром мужики сели опохмеляться. Вид имели мятый, угрюмый, были молчаливы, но, выпив и закусив, развеселились пять. У меня с утра болела голова, я готовила за перегородкой и думала, во что умудрилась вляпаться.
К обеду один из гостей, звали его Витюней, съездил в магазин и привез водки, веселье пошло по нарастающей. Меня садили за стол, звали хозяйкой и потчевали водкой. Чтобы отвязаться, я выпила cтопку.
Мужики выходили покурить на улицу, вернувшись, не заперли дверь, поэтому Димка вновь появился неожиданно.
— Что ж тебе дома-то не сидится, паренек? — спросил Сашка. Димка таращил лаза, потом, запинаясь, спросил:
— Это что вообще такое? Я подошла к нему.
— Дима, ты бы ехал домой, а? Я тут с друзьями. — Я смотрела в его лицо и молилась, чтобы он понял. — Ты, Дима, сразу к папе заскочи, объясни, что я здесь, с друзьями. Скажи, Маша праздник устрoила, приехать никак не может. Я должна была навестить его, а теперь никак не могу. Предупреди.
Димка таращился на меня во все глаза.
— Ты слышишь, Дима? — ласково спросила я. В глазах его мелькнуло понимание, и он попятился к двери. За моей спиной возник Сашка, обнял меня за плечи, а Димка пошел пятнами и заорал:
— Обнаглела совсем! — И выскочил из дома.
Сашка заглянул мне в глаза, я разом почувствовала себя очень неуютно, в глубине его глаз было что-то холодное и беспощадное, а я поняла, что не так он пьян, как старался казаться.