— А если не справлюсь? — я яростно потер подбородок, — я же не знаю об этом ничего… этому где-то учиться, наверное, надо?
— Есть, конечно, шанс, что не справишься. И учиться надо — да. Но я, почему-то в тебя верю… парень ты умный! Что-то тебе подскажут, в крайнем случае помогут. Да и возможности, которые ты получишь, позволят решить любую задачу. Так как?
— И что? Мне что-то подписать кровью?
— На хрена мне твоя кровь, дурачок? Вот тебе ручка. Не так уж это и важно, скорее дань традиции, но для порядка надо. Вот, этот документик подпиши, — она протянула мне свернутый вдвое лист. Прочитай, конечно, если желаешь…
Я развернул лист на столе. Вверху бумаги в золотом круге стилизованную белую латинскую букву Р (почему-то он сразу понял, что это именно латинская П, а не русская Р) перечеркивали два серпа, один черный, другой красный. По внешней окружности золотого круга шли какие-то мелкие иероглифы. Молотков только со звездочками не хватает. Что за китайский герб? Ниже эмблемы шла крупная надпись на латыни, под ней, помельче, опять же иероглифы и ниже еще мельче, по-русски значилось: "СЛУЖБА КАРАНТИНА".
Че за бред?! Какая еще Служба карантина? Начал читать текст под эмблемой, там оказывается уже было впечатано мое ФИО, и от моего имени написано, что, становясь Наблюдателем (именно так, с большой буквы), я обязуюсь исполнять… не разглашать… и прочая бюрократическая писанина. Довольно малоосмысленной была эта бумажка. В тексте присутствовали лишь общие фразы, а о том, что именно я должен исполнять и чего ни в коем случае нельзя разглашать, не говорилось ни слова. Мое внимание привлек последний абзац, в котором сообщалось, что: "Измена делу организации, либо выдача доверенных указанному выше лицу тайн, повлекут за собой справедливое и неизбежное наказание". О самом наказании, в духе всего документа, ничего не сообщалось.
— А что за наказание такое мне тут предусмотрено? — обернулся я к терпеливо ожидающей Мире.
— Да, собственно, наказание состоит в лишении всего того, что дадут. Но знаешь, на моей памяти никогда такого не было… это скорее так… формальность.
— Странный какой-то договор, — пожал я плечами. — Обязуюсь делать то, не знаю, что… Накажут тем, не знаю чем. А может меня заставят по субботам пить кровь черной собаки? Что вы на это скажете, госпожа японский шпион?
— Я — русская и в Японии никогда не была.
— Русская она, как же… — упрямо бормотал я, — в таком случае, я конголезский премьер-министр…
— Сюда смотри! — ноготь Миры уперся во вторую строчку текста, которую я упустил из внимания, там говорилось, что договор сохраняет силу в течение семи дней с момента подписания.
— Понял? Семь дней! За этот срок ты полностью войдешь в курс дел. Если что-то не будет устраивать, откажешься. Тебя всего лишат, но это будет не страшно, так как привыкнуть не успеешь. Ясно?
— А если не откажусь?
— Тогда договор станет бессрочным.
— Что, до пенсии? — попытался пошутить я.
— До смерти! — ее голос остался серьезным.
Я еще раз пожал плечами.
— Ладно, давай свою ручку. А ничего, что я пьяный? Ладно, подпишу, только все равно ничего не понимаю… Китайский… э-э… пардон, японский цирк на выезде, какой-то…
Взял протянутую Мирой ручку, задумчиво покрутил ее в руках, потом решился, снял колпачок и поставил подпись.
— Вот и чудненько! — она отобрала у меня листок, — Теперь можешь отдыхать до завтра. Сейчас отвезу тебя домой, а завтра проведем активацию.
— Отвезешь? На машине, что ли?
— Нет, на трамвае! Что за тупые вопросы?
— Постой, но ты ведь выпила… Не боишься гаишников?
— Нет. Не боюсь, — отрезала Мира, — скоро и ты их не будешь бояться! Давай быстренько собирайся.
***
Через город мы ехали в задумчивом молчании. Каждый, очевидно, молчал о своем.
— Знаешь, — сказала Мира, когда мы выбрались на Бердское шоссе и дорога стала посвободней, — я ведь не хотела к тебе выходить, там возле Дома ученых… стояла рядом в фоне «невнимания» и смотрела, как ты мечешься, словно тигр в клетке, — она перехватила мой удивленный взгляд. — Да, медвежонок, я не опоздала. Явилась за час до срока. Надо ж было походить, изучить, так сказать, локацию… составить план действий. Понимаешь, на фото ты мне понравился, а в жизни… оказался какой-то затюканный… я сейчас не про внешность. Глаза потухшие. Я подумала — да он же ничего не хочет! Ты даже со мной встречаться не хотел, я это сразу поняла.
— Ну, почему, — кисло усмехнулся я, огорошенный этим приступом откровенности, — если б фото прислала…
— Если б фото прислала, тем более бы слился!
— Вероятно… — нехотя согласился я, — решил бы, что такая красотка не по моим возможностям…
— Вот-вот… бывают типы… ни денег, ни внешности, зато самомнения вагон и маленькая тележка… а у тебя наоборот. В общем, стояла, смотрела, как ты ждешь, просто так из спортивного интереса, думала: насколько тебя хватит? Некоторые уже через десять минут норовят свалить, а ты все ходишь! Я подумала, что терпение — одна из добродетелей и решила если еще десять минут протянет — выйду! Тебя, правда на девять хватило… ну да ладно, тем более что ты меня чуть не сбил, когда по дорожке ломанулся. Пришлось «выйти из сумрака».
— Ты, наверное, и пиво предложила, потому что поняла, что я больше ничего не потяну?
— Ага, — просто согласилась Мира, — хоть я его сроду не пью. А потом я хотела уйти… помнишь, когда носик попудрить вышла? У меня есть такая манера, выйду, якобы, в туалет и адью…
— Слушай, зачем ты меня унижаешь? — начал злиться я. — Тебе это удовольствие доставляет?
— А какого хрена, ты выёживался передо мной? С ним серьезно, а он шуточки-прибауточки, какой-то дерганный, раздраженный!
— Ну и чё не ушла? Валила бы к этому своему… мегачлену! — уже ляпнув это, сообразил, что хватил лишку. Мира злобно зыркнула.
— Еще раз так скажешь, получишь!
Я подумал: эта может засветить! Но все равно, спросил с мазохистским упрямством:
— И все же, почему?
— Не знаю… наверное из-за того мужика, который кинулся стихи читать. Он что-то там лопочет про «…я как цветочек аленький в твоей ладошке маленькой…» а я думаю: ты упрямый, а я упрямей! Вот и вернулась. Потом еще шанс давала от себя избавиться, но ты к тому времени уже поплыл. Хоть и повыпендривался на пляже, но уже приходилось тебя слегка остужать, чтоб не перегрелся раньше времени… — она на секунду повернув ко мне лицо, подмигнула, а я вспомнил те эмоциональные качели, которыми меня кидало на пустынном пляже.
— Какая ты, оказывается, хорошая актриса! — восхитился я, — так натурально все сыграла! А в секс тоже играла?.. из упрям-с-т-в-а…
И тут эта японская бандитка двинула меня кулачком в солнечное сплетение, так что последние звуки я уже выкашлял. Это было больно, дети… адски больно!
— Предупреждала ведь! — глаза у нее опять стали, как у тигрицы. — Говори, да не заговаривайся! Ври, да знай меру.
Глава 3
22 июля, среда.
Горькая соль на губах. Сил нет плыть, сил нет держаться на воде. Тяжелые волны тянут вниз, толкают в плечи. Толчки, толчки, волны тяжелого сна, глаза не разлепляются, организм ныряет обратно в сон… Опять толчки — просто какой-то шторм… Один глаз с трудом удается приоткрыть:
Мира убрала руки с моего плеча и поморщилась.
— Ну и запашок! Ерш хлебал? Куда отворачиваешься! — она поймала меня за плечо. — Просыпайся, я сказала!
Тон девушки не предвещал ничего хорошего. Я открыл второй глаз и сообщил ей:
— Я был в душевном раздрае… меня избила одна прелестная девушка… я спрашивал у мироздания, почему внешне прекрасные люди, часто отличаются подлыми повадками? В общем, у меня нервный срам… э-э… срыв.
— Надо было водку у тебя отобрать… пивом бы обошелся… срам, блять, у него!
— Фигу тебе! — я вяло потянулся и сунул руку за диван, где стояла недопитая бутылка.
Ничего там не было. Пошарил рукой, посмотрел — точно нет! Вот блин… обернулся к Мире. Та, ехидно улыбаясь, выставила две фиги:
— А тебе две!
— Ты что ли убрала? Отдай!
Она отрицательно качнула головой.
— Вы молодой человек слишком много пьете, для своего юного возраста.
— Слушай, ты мне, собственно, кто? Жена?! Расхозяйничалась тут! Давай, говорю!
В ответ, насмешливо поднятая бровь:
— Вот жена и будет давать!
— Ну, я сейчас поднимусь и сам найду!
— Лежать! — она сделала движение рукой и меня словно железным рельсом прижало к дивану. — Успокоился, быстренько! Успокоился?
— У-успокоился… — выдавил я с трудом и тяжесть исчезла. Ощупав на всякий случай ребра, кряхтя, приподнялся и сел.
В щель между небрежно задернутыми шторами с трудом пробивалось солнце. Кружащиеся на свету пылинки вызывали странные реакции — безудержно першило в горле, начали слезиться глаза, наверно вчерашний стресс давал о себе знать.
— Слу-ушай, ну будь человеком… — начал я давить на жалость, — ну грамм сто… это антигуманно, в конце концов!
Мира дернула плечиком.
— А гуманность — это не ко мне — я не человек.
— Не человек она!.. А кто, самка человека?
— Я Истинная! Но, это обсудим позже. Сперва мы тебя подлечим!
— Истинная кто? Истинная стерва?
— Помолчи, дуралей! Вот ты — ученый? Ученый чему?
— Это существительное такое есть в русском языке!
— Вот и "Истинная", тоже существительное. Полежи спокойно, сейчас станет полегче.
Она просто присела рядом на диван и замолчала. Через несколько минут, я с удивлением обнаружил, что муть, хаосом заполнявшая похмельный мозг, начинает оседать, мысли проясняются, возвращается логика суждений. Проявления тошноты и головной боли, тоже быстро ослабевали. В какой-то момент я почувствовал, что практически здоров. Сильное похмелье превратилось в легкое недосыпание, а злость на Миру — в сексуальное влечение к ней. Так и тянуло, погладить гладкое, покрытое золотистым загаром, колено, но я взял себя в руки.