Совсем неуютно ей было в избе старосты. Перван стал чаще показываться в горнице, пока она корпела над полотнищем, снова садился на ту самую лавку напротив Отрады да глядел немигающим, смурным взглядом.
У нее и нитка в руках путаться начала – где это видано, отродясь она ни одной нитки не спортила, а тут! Тревожно ей было. И страшно самую малость. Вроде и не делал он ничего дурного, и в избе всегда людей полно, и одну ее никогда не оставляли. Но Отрада все же боялась и с каждым днем все неохотнее плелась в избу старосты. Но делать было нечего: уж коли взялась за что-то, так доведи до конца. И монетки, которые ей небрежно отсыпала Русана, лишними для них с матерью не были.
В один из дней, уже когда наступила пора полевых работ, и мужики взялись за соху, Отрада в последний раз пришла в избу старосты Зоряна. Осталось ей одно полотнище закончить, и все.
Работая, она мурлыкала незатейливую песню, но резко замолчала, когда в горницу вошел Перван. Невольно притянула к груди недошитый поясок и заерзала на лавке. Откуда бы в такой час оказаться в избе здоровенному мужику? На поле они ведь все нынче спины гнули. Даже кузнец пошел подсобить, вместе со всеми землю вспахивал. А тут... старосты сын, и в избе?
Отрада прикусила губу и не посмела поднять головы, чтобы ненароком не привлечь к себе внимание Первана. Но тому это было и не надобно.
— А что, мать тебя не учила при старших с лавки подрываться? – спросил он, остановившись в дверях. На нее он смотрел тяжелым, мрачным взглядом, из-за которого у нее по спине поползли муравьи.
Отрада поспешно подхватила в руки шитье и встала, прижавшись ногами к лавке. Обычно девок за работой не трогали. Коли вскакивать всякий раз, когда в горницу кто-то входит, можно за день и нитки единой не выпрясть.
— Прощения прошу, замешкалась я, — тихо произнесла она, разглядывая дощатый пол у себя под ногами.
Она почувствовала сильную ярость, что исходила от Первана, и ей сделалось страшно. Он возвышался в дверях – огромный, крепкий мужик, который двумя ладонями гнул подкову на ярмарке. Она против него – былинка. Сломает и не задумается даже. Невольно она сжала поверх рубахи трехрогую лунницу на груди и почувствовала себя чуточку увереннее. Словно батюшка рядом с ней нынче стоял.
Перван насмешливо фыркнул и шагнул в горницу. Как нарочно, Забава с матерью ушла к колодцу, мальчишки крутились на поле подле взрослых, а Неждану она не видала с утра. Может, опять в углу за печкой отлеживается, после мужниных побоев.
Отрада с отчаянием покосилась на дверь. Вот вроде и не сделал пока еще ничего Перван, а у нее в голове одна мысль стучала: беги, беги! И почему она нерасторопная такая, не сдюжила пораньше с приданым управиться? Она ссутулила плечи и посмотрела на свои ладони, сжимавшие в мертвой хватке кусок ткани. Многое бы она отдала нынче, чтобы подальше от избы старосты оказаться.
— Дерзкая ты, — Перван хищно на нее поглядел и провел пятерней по густой, темной бороде.
Отрада забыла, как дышать.
Испуганной пичугой посмотрела на Первана и вздрогнула: выглядел он так, словно хмельного меда прямо с утра испил! Еще и пошатывался слегка, да неужто опьянел он?! Стыд и срам какой.
Она облизала пересохшие от страха губы, чувствуя, как быстро-быстро колотится сердце. Того и гляди, выпрыгнет из груди и ускачет прямо в лес.
Она сделала небольшой шажок к двери, и Перван кинулся к ней через всю горницу. Его руки сграбастали ее, прижав к стене. Прямо перед собой она увидела перекошенное злобой лицо мужчины, который ладонью накрыл ее рот, лишив возможности кричать.
— Мыслила, от меня можно так просто отделаться! — прорычал он ей в лицо, и Отрада поморщилась от хмельного запаха и капель слюны, разлетавшихся во все стороны.
Она попыталась укусить его за руку, но Перван только усмехнулся и еще сильнее навалился на нее, буквально вдавливая весом своего тела в стену. Отрада не могла пошевелиться, и ей лишь оставалось прожигать мужика ненавидящим, презрительным взглядом.
— А ты не зыркай на меня так, не зыркай. Будешь ласковой со мной, и я тебе добром отплачу, — он улыбнулся ей, слюняво поцеловал в шею и свободной рукой потянулся к поневе.
Отрада замычала, подалась в сторону, пытаясь вырваться и отпихнуть Первана ногой, но у того была железная хватка, и он лишь оскалился в ответ на ее движения. Она зажмурилась и отвернулась, когда почувствовала, как его ладонь нарочито медленно скользила по ее ногам поверх поневы. К горлу резко подкатила тошнота, и волна отвращения захлестнула ее с головой.
Губы Первана по-прежнему мусолили ее шею, и Отрада подалась вперед, изо всех сил укусила его за палец, заставив убрать руку от своих губ. Она уже открыла рот, чтобы закричать, когда распахнулась дверь, и в горницу вошла Русана.
10.
Ведра, которые Русана держала в руках, с громким стуком и плеском рухнули на пол, покатившись в разные стороны. На шум следом за матерью в горницу забежала и Забава. Русана с мгновение смотрела на них: растрепанная Отрада со следами поцелуев на шее, которую прижимал к стене Перван, ладонью стискивая ее бедро.
— Ах ты дрянь! — закричала Русана, замахиваясь рукой и пытаясь схватить ошеломленную Отраду за плечо. — Ёнда! Мужа моего вздумала увести?! — она резво преодолела разделявшее их расстояние, вцепилась девушке в косу и дернула на себя, отчего та зашипела от боли и изо всех оттолкнула женщину.
— Он... он... он! — Отрада отпрыгнула от нее, отбрасывая косу за спину и тяжело дыша. От ужаса она не могла вымолвить ни слова. — Он ко мне полез! — кое-как простонала она, оправляя рубаху да поневу.
— А ну молчи! — рявкнул на нее Перван. — Брешешь, волочайка!
— Уд бы свой лучше держал, ничего этого не было бы! — воскликнула Русана со слезами в голосе, повернувшись к мужу. — Мыслишь, незрячая я? Не вижу, как ты на девок других заглядываешься?!
Тяжелая оплеуха заставила ее замолчать, женщина пошатнулась и отступила на пару шагов назад. Забава тонко взвизгнула и прижала ладони к щекам, отступив в сторонку, к стене. Отрада, решив, что медлить нельзя, выскочила мимо них из избы и бросилась бежать через двор к воротам. За ней никто не погнался, Первану с Русаной было теперь уже не до нее.
Она закрыла за собой калитку и облегченно перевела дух, руками проводя по лицу, с ожесточением стирая с шеи оставшуюся после поцелуев Первана слюну.
Отраду била крупная дрожь, она громко клацала зубами, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Она еще никогда не чувствовала себя такой униженной и такой грязной. Пошатываясь и запинаясь на каждом шагу, она медленно побрела прочь от избы Зоряна в сторону дома. Она шла, низко склонив голову, смотря себе под ноги и не замечая ничего и никого вокруг. Из своего странного, полуобморочного состояния она очнулась, лишь оказавшись подле забора в родную избу. Как показаться матери на глаза в таком состоянии, она не ведала.
Закусив ладонь, чтобы рыдания не вырвались на волю, она тихонько приоткрыла дверь и вошла в сени. Ее била крупная дрожь. Слезы распирали грудь и не давали дышать. Пошатнувшись, Отрада оперлась о стену раскрытой ладонью и сгорбилась, второй рукой обхватив себя за живот. Зажмурившись, она вспомнила железную хватку Первана, когда тот ее удерживал, и зарыдала еще горше.
На ее плач из горницы высунулась перепуганная мать. Увидев зареванную дочку, Любава протянула к ней руки.
— Радушка... что, что такое приключилось, моя ясочка?
От ласковых слов Отраде сделалось еще горше. Любава же окинула ее встревоженным, взволнованным взглядом, подметив и слегка растрепавшуюся косы, и неровно заправленную в поневу рубаху.
— Ну! Что же ты молчишь! Кто тебя обидел?!
— Матушка, — сквозь рыдания простонала Отрада и сползла вниз, на пол. Любава, пытаясь удержать дочь за плечи, осела следом за ней, и та уткнулась матери в плечо, все еще мелко дрожа.
Нашептывая ласковые слова, называя ясноглазой ясочкой и пташкой, Любава размеренно поглаживала дочку по спине, пока рыдания, наконец, не затихли. Сколько они так вместе просидели на полу в сенях – неведомо. Но вскоре Отрада смогла поднять голову и заплаканными, покрасневшими глазами посмотрела на мать.
— Дядька Перван... тетка Русана вошла... помешала, — кое-как выговорила она осипшим голосом и провела ладонью по мокрым щекам. – Прости, матушка...
Рука матери замерла на ее плече на мгновение, но почти тотчас Любава справилась с собой и продолжила гладить дочку.
— Что он тебе сделал? – спросила она ровным голосом.
— К стене прижал... – Отрада вздрогнула. – Целовать пытался...
— И?
— И все... тетка Русана вошла, — дочка тоскливо вздохнула.
— Ничего, моя пташка, ничего, — Любава притянула ее к себе, накрыла ладонью медовый затылок и поцеловала в лоб. – Не было ничего, вот и все. А в избу старосты больше ты никогда не пойдешь.
— Матушка, он сам... я уйти хотела... я даже не глядела на него, — испуганным шепотом произнесла Отрада, хватая мать за руки. – Я не... не...
— Тшшш, — Любава, опираясь ладонью о стену, медленно поднялась на ноги и потянула следом за собой дочь. – Не нужно об этом. Про Первана давно дурная слава ходит... да про весь их род! – в голосе матери прозвучала непривычная злость, и Отрада сперва отпрянула, помыслив, что матушка разгневалась на нее.
— Не было ничего, слышишь, Радушка? А избу обходи дальней дорогой, — решительно повторила Любава и завела дочь в горницу, слегка подтолкнув в спину.
Отрада лишь растерянно хлопала глазами. Но рыдать и всхлипывать перестала, уж и так все глаза выплакала. Снова поежившись, она обхватила плечи руками и опустилась на ближайшую лавку. Потом откинулась на стену и устало прикрыла глаза.
— Матушка, он так разозлился... а коли сюда придет? – пробормотала Отрада вполголоса.
— Не придет, — спокойно отозвалась Любава. – Не весь разум он еще пропил свой.
***
Седмицу Отрада не казала носа из избы. До колодца сбегает с коромыслом – и быстрее обратно, в дом! Никуда не ходила, с подружками не гуляла и старалась побыстрее забыть про Первана. Да не думать о том, чего не случилось, но могло, не вернись тогда Русана с Забавой... Стояна к ней сама приходила, ее-то она была рада увидеть. Но даже подруге не смогла Отрада рассказать о том, что приключилась. Сказалась больной. Мол, одолела лихоманка, из рук все валится, голова тяжестью налилась, тело ломит...