Отродье. Охота на Смерть — страница 3 из 8

1

Он замёрз. Тонкое одеяло в жёстком пододеяльнике практически не сохраняло тепло. От твёрдой подушки затекла шея, разболелась голова. Пахло медицинским спиртом. Издалека доносились строгие женские голоса. Открыл глаза — темно. В полумраке комнаты угадывалось казённое заведение — неуютно, не обставлено, но чисто. Стерильно чисто — значит больница. Больничная палата.

Сел, приведя в движения десятки пружин панцирной кровати. Продавленной панцирной кровати, потому что сев, провалился в своеобразную яму. За окном без занавесок проехала машина — по комнате снизу вверх проползла толстая полоска света от фар. В палате ещё три места. Одно занято. Сосед услышал его, пошевелился, тоже сел, протёр спросонья глаза. Мальчишка его возраста, но седой, совершенно седой, неужели, альбинос?

— Ты проснулся! — громким шёпотом быстро заговорил сосед, — я здесь уже три дня, но ты, ни разу не просыпался — всё спишь. И пацаны, что уже выписались, говорили — ты лежишь и никогда не просыпаешься — больше месяца! Или ещё больше! Что с тобой случилось? Расскажи! Страшно интересно!!!

— Я — Вадим, — он сам не узнал свой голос — хрип старика, а не голос.

— Точно! А я Эдик! Только, чур, не рифмовать! И вообще, лучше зови меня Эд. Давай рассказывай!

Он откашлялся.

— Тссс! Тише! Мы же в больнице! Тут знаешь, какие сёстры дикие! Услышат, что не спим — на завтрак дадут одну кашу и передачки от родителей отберут!

— Ясно.

— Так ты расскажешь или нет?

А что рассказать? Как он оказался в больнице? Вадим задумался, но в голове была полная каша. Какой-то туман, плотно скрывал воспоминания. Он сделал над собой усилие, чтобы восстановить картину произошедшего — не смог.

Странно. В детстве ему доводилось терять сознание. Ровно два раза: от высокой температуры, когда схлопотал пневмонию и от сильного удара по затылку, когда упал с качели, но в обоих случаях сознание возвращалось через несколько секунд вместе с болью и воспоминаниями.

Эд ждал, теряя терпение:

— Ну?

— Я… Я не помню…

— Блин, я так и думал! Как в "Богатые тоже плачут" — у тебя амнезия!

— Чё?

— Потеря памяти! А до этого ты был в коме! Ну-ка вставай, может быть, ты не можешь ходить? Было бы круто!

— Ты больной? Я могу ходить! — Вадим на всякий случай пошевелил пальцами на ногах, чтобы убедиться. — Слушай, а ко мне кто-нибудь приходит?

— Да, твоя мать. Каждый день, кроме вторника и субботы…

— Угу, у неё суточные дежурства…

— Вооот, а говоришь, что ничего не помнишь! Кончай врать, говори, что случилось, почему ты здесь?!!

Вадим и сам себя подловил. А, правда, что же случилось?

Он отчётливо помнил годовые отметки в дневнике и недовольного отца из-за тройки по математике. Помнил, как с друзьями поехал купаться, хотя вода в первых числах июня ещё не успела прогреться, и они схватили страшного дуба. Потом месяц на даче, показавшийся ему годом в ссылке. Помнил первые дни в пионерском лагере, как тосковал по дому и хоть в этом стыдно признаваться — по маме. Речка у лагеря была знатная: быстрая, своенравная, но тёплая с песчаными пляжами. Помнил, как дал себе зарок — переплыть её до конца их смены. А потом туман, холодное одеяло, твёрдая подушка, Эд.

— Хоть убей, не помню…

Сосед расстроился, но ненадолго:

— Вспомнишь — стопудово расскажи! А я прикинь, напоролся на вилы!

— Как?

— Да по дурости! Родичи отправили к бабке в деревню, ну мы бесились в стогу, я с разбегу прыгнул, а в сене — внутри, кто-то забыл вилы. Вот зырь! — Эд гордо задрал майку, продемонстрировав наглухо перебинтованный живот, — кровищи было море!!! Меня местный фельдшер ещё плохо обработал, пошёл гной — видел бы ты мою бабку! Она от страха чуть не преставилась! Вот теперь здесь… Две операции было… Мамку жалко — всё плачет, будто я умирать собрался.

— Немедленно спать! — внезапно рявкнула, ворвавшаяся в дверь толстая медсестра, — Вот олухи какие!!! Не спят, а у меня смена только началась! Ну, смотрите, негодяи — штаны с вас поспускаю, да к девчонкам гулять отправлю!

Угроза была нешуточная, так что оба быстро скрылись под одеялами, а через несколько минут сон взял своё.

Тихо, но как-то безнадёжно плакала женщина. Вадим проснулся. На краю кровати Эда сидела немолодая дамочка в очках с красиво вьющимися локонами коричневых волос. Даже сквозь стёкла были видны красные заплаканные глаза. Такие глаза бывают, когда плачешь, сутки напролёт — такие глаза были у бабушки после смерти деда. Рядом с женщиной стояла ночная медсестра, утешительно поглаживая её по плечу.

Вадим вспомнил разговор с новым знакомым и почему-то решил высказаться:

— Здравствуйте. Да, что вы всё убиваетесь по сыну? Ничего с ним не случится! Мы всю ночь разговаривали, он сказал, что обязательно поправится!

Женщина тут же умолкла, посмотрела, словно увидела привидение.

— Ох, и бесстыжий ты мальчишка! — отозвалась медсестра, — и как тебе наглости хватило такое говорить? Знаешь ведь, что беда у женщины, так ещё издеваешься! Ничего святого в наше время не осталось! Мальчишка ещё вчера на закате умер, а ты собираешь… Ремня бы тебе!

Мать Эда, будто сорвалась с привязи: запричитала, упала на тело сына, заплакала в полный голос.

Вадим, сражённый новостью, не знал, что и сказать:

— Не может быть… Мы разговаривали… Была поздняя ночь… Эдик сказал, что раны заживают и, что вы постоянно плачете…

Медсестра озверела:

— Побойся Бога! Ты слышишь, что несёшь?!! Заткнись! Умолкни! Спи! Как тебе не стыдно! Вот молодёжь пошла!

Мать Эда продолжала рыдать.

Совершенно запутавшись в происходящем, он отвернулся к стенке и заткнул уши, чтобы ничего не слышать.

Спустя минут двадцать плачущую увели, а ещё через десять в коридоре послышался нарастающий шум. Женщины что-то быстро щебетали, судя по интонациям — оправдывались, их периодически обрывал густой мужской бас, но женщины с ним не соглашались, продолжая щебетать. Голосов становилось больше. Они приблизились, а затем палата превратилась в ярмарочную площадь.

— Вот он! Жив, здоров! Проснулся! — громко заявила высокая, худая как селёдка медсестра, — А Зоя у нас первую смену отработала, не знала, что он клинический…

— Да, я не знала, но зато знаю, что хам он редкостный и врун порядочный! — нагло парировала толстая ночная сестра.

— Кто бы мог подумать! Взял и проснулся! Сам! — всплеснула руками маленькая пожилая врач.

— Батюшки! — вторил кто-то из толпы.

— Тишина! — рявкнул басом крупный доктор, которого буквально облепляли женщины в белых халатах.

Доктор напоминал гору, заросшую лесом или медведя. Очень большой, с сильными огромными лапами, густой бородой и смуглой кожей, полностью заросшей чёрной шерстью. Несмотря на пугающую внешность, он смотрел на Вадима добрыми небесно-голубыми глазами, сквозь стёкла очков в толстой оправе:

— Здравствуйте, молодой человек, — протянул руку, крепко пожал, — вы ещё не знаете, но вы наша местная сенсация! Такого в моей практике, признаюсь, не было. Чтобы безнадёжный пациент сам проснулся… — врач заметил, что Вадим собирается задать какой-то вопрос, но остановил его жестом, — не сейчас. Прежде всего — твоё здоровье. Твоя мама уже в пути, она приедет как раз, когда мы закончим исследование… Пойдём со мной! — оглянулся, понял, что Вадиму совершенно нечего надеть, бесцеремонно стащил халат с худой как селёдка рыжей медсестры — передал ему, — надевай и ничего не бойся, идём…

— Иди, что ты мешкаешь, — примирительно подсказала Зоя, — главврач ждать не будет!

И он пошёл.

Разве, что чуть не навернулся, когда поднялся с кровати — закружилась голова. Ноги двигались как во сне. Ватные ступни не чувствовали пола. В очередной раз, почти упав, он привлёк внимание врача:

— Ах, как же я — старый дурак, не сообразил? Давай подсоблю!

— Не надо…

— Надо, надо!

— Мне бы умыться…

— Умыться? Это можно!

— В туалете зеркала, — недостаточно тихо шепнула медсестра.

— Хм, — нахмурился врач, — потерпи сынок, сначала анализы — потом помывка!

Этот диалог имел какое-то важное значение, но Вадим никак не мог понять, какое.

В течение часа из него выкачали пол литра крови на всякие анализы, просветили всё тело в трубе, издающий страшные звуки, сделали флюрографию, взвесели, измерили, проверили глазное дно. Судя по всему, время завтрака давно миновало, но главврач отвёл его в столовую, строго приказал накрыть им стол и накормил Вадима — голодного, как никогда в жизни. По пути в палату, он еле двигался — устал. Откуда эта усталость? Ведь ничего не делал, но чувствовал себя так, словно пробежал марафонскую дистанцию. За несколько метров до двери силы закончились окончательно, чтобы не упасть он прислонился к стене. Вспотел. В глазах потемнело. Постояв с минуту, вошёл внутрь.

— Вадик!!! Вадик, это ты? Значит это правда! Ты проснулся!!! — он с трудом узнал голос матери, она стояла перед окном, из которого лился яркий свет, ослепивший его после коридорного сумрака.

Мама кинулась к нему. Аромат ландышей — её любимые духи. Крепко обняла, прижала, на секунду отстранилась, чтобы взглянуть в его лицо, снова прильнула и плакала, плакала, плакала…

— Мама, ну хватит… Перестань пожалуйста… Что ты ревёшь как маленькая?

— Я маленькая? Это ты мой малыш, если бы ты знал, как я горевала, как надеялась, как вымаливала тебя у Бога… Кровиночка ты моя… Солнышко моё!

Вадим не понял почему, но сам еле сдерживается, чтобы не заплакать:

— Мама, теперь я здесь, поправился, всё будет хорошо!

Слова сына подействовали. Мама начала успокаиваться, всё ещё громко всхлипывая. Персонал больницы, посовещавшись в дверях, оставил их наедине. Сели. Мама не выпускала его рук из своих тёплых, но шершавых, натруженных ладоней. Эти рабочие ладони, он не променял бы ни на какие другие. Пусть не изнеженные, как у холеных телевизионных актрис, без маникюра, со следами от старых мозолей, но самые любимые в мире — ласковые мамины руки.

— Сынок… Боже, я даже не верю, а ведь столько раз представляла этот момент… Боялась, что не доживу…

Вадим не понимал о чём она, но хотел поддержать постаревшую маму. Видимо из-за переживаний или неприятностей на работе, она действительно сильно постарела: под глазами залегли тяжёлые мешки, шею рассекли глубокие морщины, волосы поникли — в них появилось много свежей седины.

— Мам, откуда у тебя это? — он погладил глубокий рубец на её запястье, — раньше его не было…

— Да, не было, — согласилась она. Тяжело вздохнула, — в прошлом году у отца спину прихватило, а мы на дачу машину дров заказали… Пилили вдвоём — случайно царапнула.

— Отца? Но он же ушёл от нас?

— Ушёл. А потом вернулся… Сложно всё…

— Не понимаю, зачем ты пилила дрова без меня? И мы же не заказывали в прошлом году дрова…

— Ох, сынок… — в её глазах вновь заблестели слёзы. — Заказывали, заказывали… а в позапрошлом году баню обшили вагонкой, а в поза позапрошлом у Дяди Коли с соседней улицы дом сгорел, а ещё за год до этого я хотела дачу продавать, но соседи отговорили…

— Мам тебе нехорошо?

Она улыбалась сквозь слёзы:

— Нет, сынок, мне наоборот очень-очень хорошо… Просто, тебе ещё не сказали… Ты спал пять лет…

Вадим подскочил, но чуть не упал — закружилась голова. Его будто окатили холодной водой. Хватал воздух, но не мог вдохнуть. Сел на соседнюю койку. Провёл рукой по лицу — смахнуть выступивший пот. Почувствовал, что-то острое на щеках — как будто испачкался в стекловате. Почесался — не помогло. Пришло озарение: щетина! Не может быть, ведь он ещё не бреется. Мама сказала — пять лет, значит уже бреется… Так вот почему не пустили к зеркалу… Заглянул под майку, увидел густые волосы на груди — как у отца. Раньше их не было.

Он сильно испугался:

— Мама?.. Но…

Мама подошла, обняла, погладила по волосам:

— Сынок, пусть это будет страшным сном. Кошмаром. Но ты проснулся и всё пойдёт как раньше, мы снова станем дружной весёлой семьёй.

Она улыбалась сквозь текшие сами собой слёзы.

У Вадима в голове пульсировала мысль: "Пять лет… Пять лет! ПЯТЬ ЛЕТ!".

Остаток дня их никто не тревожил.

Мама всё рассказывала и рассказывала о пропущенных им событиях, а он уплетал принесённые ей апельсины, осыпая десятками новых вопросов. Она, то плакала, то смеялась, хорошея на глазах. Ему показалось, что всего за несколько часов общения мама заметно помолодела.

Ближе к вечеру, заглянул главврач, бодро сообщив, что "анализы нашего мальчика" не хуже анализов любого другого парня, стоящего на пороге совершеннолетия. Но огорчил, пообещав отпустить Вадима домой не раньше чем через два дня.

Мама ушла очень поздно — не успела отпроситься на работе — заступала на ночную смену. Пообещала вернуться утром.

Обнимая её на прощание, он благодарно прошептал:

— Мама, ты у меня самая лучшая! Ты самая красивая. Я тебя люблю…

— И я тебя люблю больше жизни. Дорогой мой мальчик, как же я тебя люблю! — тихо ответила она.

2

На следующий день мама не пришла.

Вадиму перед сном и утром и в обед кололи неизвестные препараты, от которых он впадал в полубессознательное состояние: понимал, что делает, куда идёт, но острота ощущений притупилась настолько, что он не мог сказать: снилось ему происходящее или происходило наяву. Отсутствие мамы царапнуло что-то внутри, но быстро потеряло важность, отойдя на второй план. Ему назначили целый комплекс физиопроцедур. Велотренажёр, беговая дорожка с кардиодатчиком, плаванье. Ослабевшая мускулатура имела минимальный запас выносливости: он уставал буквально через пять минут активных нагрузок, восстанавливаясь мучительно долго. Наверное, так же чувствуют себя очень пожилые люди. Ближе к вечеру, во время пересмены сестёр, о нём неожиданно все забыли. Вадим пошёл в оранжерею — большую комнату на втором этаже с кадками старого фикуса, разросшимся плющом и тысячей горшочков с кактусами на подоконнике. Видимо действие лекарств постепенно прекращалось. Заболели уставшие ноги. Заболела голова. Захотелось закурить. Странно, ведь он не курил пять лет, за эти годы привычка должна была выветриться, но, тем не менее — курить хотелось.

Ему почудилось чьё-то присутствие. Обернулся, озираясь по сторонам — никого. Пригляделся. В тени коридора, проходящего сквозь оранжерею, определённо кто-то был. Окна закрывали ветви огромных тополей, росших в больничном дворе. Даже днём здесь было сумрачно, а вечером и подавно. Полутени смешивались с тенями. Грязные барельефы на стенах серые от пыли, как губка впитывали свет. Взгляду не за что было зацепиться, чтобы выделить из тени замершего наблюдателя. По спине побежали мурашки, он крикнул: "Кто здесь?".

Из тени вышел Эд. Такой же как ночью — бледный, седой, в белых трусах и майке:

— Привет!

Вадим испугался.

От страха расширились зрачки.

Попятился, опрокинув ногой горшок с геранью. Притупляющее действие лекарств полностью закончилось:

— Эд? Но ты ведь…

Эд грустно улыбнулся, приблизился:

— Мама опять плакала весь день. Жаль, что меня перевели в другую палату, мне нравилось лежать с тобой, а там где я теперь слишком холодно — одеяло не спасает.

Вадим побледнел. Он точно знал, что сосед умер, что его перевезли в морг, а значит перед ним… Призрак?

— Эд, не подходи! Прошу тебя, не подходи!

— Да ладно тебе, дай погреться у окна… Правда, сегодня хороший день? А у меня живот снова разболелся…

Вадим отскочил на безопасное расстояние. Бывший сосед подошёл слишком близко.

Ужас.

Покинув сумрак больничного коридора, истинная сущность Эда стала видна невооружённым взглядом. Он состоял из дыма — плотного, молочного дыма, какой бывает, если в сильный костёр бросить охапку зелёной травы. Дым излучал холодный слабый свет. Вадим мгновенно замёрз, покрылся гусиной кожей, на затылке зашевелились волосы, голос охрип:

— Эд, ты… Ты умер! Тебя ещё вчера перевезли в морг…

Сосед выглядел немного растерянным:

— Умер?.. Ах, да… Наверное… Всё так странно… Тебе не холодно? Мне очень… И мама опять плакала…

Он во все глаза смотрел на призрака. Отступать было некуда — спина упёрлась в гладкую стену. Практически перестал дышать. Страх переполнил Вадима, ещё немного и начнётся неконтролируемая паника, он жалобно прошептал:

— Эд, твоя мама плачет, потому что ты в морге. Ты умер…

— Умер… Всё случилось так быстро… Знаешь, я ведь напоролся на вилы! Прикинь! — Эд задрал майку, демонстрируя перебинтованный живот, — кто-то забыл их в стогу сена, а я прыгнул… Куда ты?

Последние слова долетели, когда он уже громко шлёпая тапками, бежал прочь из оранжереи. Возвращаться в палату не имело смысла — Эд наверняка найдёт его там. Вперёд — подальше отсюда. Он метнулся к лестнице на третий этаж. Пустынно. Почему в больнице так тихо? Где все врачи и медсёстры?

Вперёд. Третий этаж ничем не отличался от второго. Страх подгонял ноющие ноги. Он обернулся, чтобы убедиться — погони нет. Неожиданно в глазах потемнело, вакуум вместо воздуха, зима вместо лета. Реальный мир исчез. Заложило уши. Лёгкие отозвались болью, как будто он захлебнулся. Вадим споткнулся — упал, растянулся на бетонном полу, пролетел ещё с полметра.

— Ну и молодёжь пошла: несутся, под ноги не смотрят! Так и убиться недолго, — скрипучее ворчание пожилой женщины сопровождалось шарканьем ног и тихим постукиванием клюки.

Вадим обернулся. Обомлел. По коридору медленно шла скрюченная ревматизмом старушка. Старая шерстяная кофта, седые волосы из-под платка, растянутые рейтузы. Бабушка была белой как мел — как Эд… Вся из густого непрозрачного дыма.

Он прошёл сквозь неё.

"О, Боже…" — прошептал Вадим и заскулил от страха. Прикусил нижнюю губу. Во рту появился солёный вкус. Вскочил, перекрестился, побежал дальше, про себя повторяя слова старенькой молитвы "Отче наш". Коридор поворачивал налево. Он свернул, влетев в крошечный тупик с единственной закрытой дверью и низкой скамейкой для посетителей. На скамейке сидел сорокалетний пузатый мужчина. Он подмигнул, провёл рукой по лысой голове:

— Здарова! Новенький? Ну, будем знакомы! Я — Андрей Иванович, радикулит лечу! А ты с чем сюда? Эх, вот я в твои годы вообще ничем не болел!

Мужчина был призраком.

Вадим почти задыхался. Молочные бесцветные глаза. Он понял, что уже никогда их не забудет. Глаза будут ему сниться в кошмарах до самого конца. Сердце оглушительно стучало в ушах. Его всего передёрнуло от ужаса. Рука сама потянулась к ручке белой двери. Он рванул её на себя, вбежал внутрь, три раза повернул дверной замок — чтобы наверняка. Прислонился лбом к побеленной стене:

— Боже, прости мне мои грехи… Прошу, пусть это закончится! Пожалуйста! Я никогда больше не согрешу. Прошу. Во имя отца и сына и святого доха. Аминь. Паника немного отступила. Сглотнув пересохшим ртом, он обернулся, съехав без сил по стене на пол. В палате стояла лишь одна кровать. На ней спал пожилой мужчина: рука свесилась из-под одеяла. Вадим ещё немного успокоился. Огляделся.

— ААААААА!!! — сам собой вырвался из груди истошный вопль.

Под самым потолком в углу над кроватью пожилого пациента летал его призрак. Седые волосы до плеч развевались на невидимом ветру. Полы длиной ночной рубахи трепетали. Привидение зависло как Иисус на кресте — раскинув руки, запрокинув голову. Вадим схватился за нательный крестик. Непослушные губы повторяли молитву — он забыл её на половину, но повторял то, что помнил с фантастической глубиной веры. Он никогда прежде не верил во Всевышнего так сильно, остро, как сейчас. Спрятал голову в руках. Зажмурился.

Молился. Молился. Молился.

Спустя минуту чуть-чуть придя в себя, снова взглянул под потолок над кроватью. В это же мгновение веки призрака распахнулись, взгляд пригвоздил парня к полу. В голову болью, как от удара током, проник оглушительный приказ: "Не смей тревожить мёртвых"!!!

Деморализованный Вадик завалился на бок, застонал.

Призрак сделал с ним что-то жуткое.

Призрак его наказал.

Глаза закатились — начался припадок. Тело без его участия извивалось, тряслось в агонии. Боль курсировала по спинному мозгу вверх-вниз, выворачивая наизнанку органы. Все мышцы хаотично сводила судорога. Изо рта пошла пена. Перегруженная страшными переживаниями голова билась об пол. Бух. Бух. Бух. Синюшные ногти скребли свежеокрашенный пол. Призрак равнодушно закрыл глаза. Рассеялся, оставляя в палате труп пациента и полутруп Вадика.

3

— Вадик… Вадик! Сынок, просыпайся! — добрый низкий голос отца.

Он открыл глаза. Это простое действие полностью его истощило. Усталость давила на грудь и всё тело. Интересно: хватит ли сил, чтобы говорить?

— Привет, пап…

Отец мягко пожал его руку, лежащую поверх одеяла. Они снова в знакомой палате, в которой он провёл последние пять лет. А что произошло за последние пять часов? Воспоминания путались, кроме смутного образа Эдика с соседней кровати ничего припомнить не удалось.

— Пап, что со мной случилось?

— Ничего страшного, не волнуйся… Ты пошёл прогуляться, заблудился и потерял сознание… Всё уже хорошо!

Отец никогда не умел врать. Вот и сейчас на его осунувшемся, заросшем щетиной лице, он легко прочитал ложь.

А Вадим Крымов старший сильно изменился за пять лет… Известный любитель пива — он отрастил объёмный живот, почти полностью облысел, кожа на лице стала красной. Что же скрывает отец? Он сказал "пошёл гулять и заблудился". Вадим ахнул. Неустойчивая подпорка в его памяти сломалась, и на него обрушился камнепад ярких воспоминаний.

Эд и слёзы его матери в оранжереи, привидение бабушки с клюкой, белёсые глаза, как будто в них два бельма зашли друг на друга и чудовищный призрак старика… Его снова затрясло, как от сильного холода. Шея из-за судорог вдавила голову в подушку. Опасаясь лишиться чувств, он должен был поспешить, чтобы высказаться, чтобы рассказать, чтобы люди знали о призраках.

Вадим быстро зашептал:

— Папа, я их видел. Много привидений. Они здесь — среди нас. Говорили со мной…

Отец смотрел странно. Со смесью страха и жалости:

— Сынок, не волнуйся, пожалуйста, успокойся.

— Ты не слушаешь меня! Я ведь говорю совершенно серьёзно! Папа, здесь призраки их много, они разговаривают со мной! Мне страшно… Они мёртвые, от них веет могилой…

Распахнулась дверь, вошёл высокий незнакомый врач, чем-то похожий на орла — гордый надменный взгляд, нос с горбинкой:

— Как у нас дела?

Отец почему-то сделался виноватым, отвернулся к врачу:

— Доктор, всё как вы предупреждали… Он не в себе и опять начались судороги…

— Папа! — воскликнул Вадим, — Папа, я отвечаю за каждое слово! Все, правда — мне не показалось! Здесь действительно полно привидений! Я не знаю как объяснить или доказать, но мы ведь всегда верили друг другу!

Отец потупился. Врач насторожился:

— Ваш сын слишком долго находился в состоянии комы. Боюсь, некоторые клетки мозга не восстановятся. Отсюда — припадки. Биполярное расстройство. Шизофрения.

— Но…

Врач перебил отца:

— В наше время это поддаётся лечению, будьте спокойны!

— Мне не нужно никакое лечение, — начинал злиться Вадим, — вы не хотите меня выслушать! Я понимаю, что это звучит как бред, но больные, которые здесь умерли — превратились в призраков! Я читал об этом, такое бывает! Они входят со мной в контакт, общаются!!! Пожалуйста, поверьте мне!!!

Если бы он был на их месте, сам себе не поверил: как поверить человеку, заикающемуся от хаотичных мышечных сокращений, который даже направление взгляда скорректировать не в силах?

Врач с отцом переглянулись.

Он не успел, что-либо предпринять. В капельницу, висевшую у изголовья, проникла игла шприца. Раствор из прозрачного стал йодовым. Усталость навалилась с новой силой. Мир отстранился, став плоским, неинтересным. Всё, что ещё минуту назад вызывало в душе сильные эмоции — поблекло. Вадим тяжело вздохнул. Призраки? Ну, и что? Пусть живут… Почему пришёл отец, и где мама? Какая разница? Постепенно все вопросы выветрились. Ему ничего не хотелось. Лень воцарилась в мыслях и теле. Рука выпала из-под одеяла, видимо её нужно укрыть, но так лень… Отец грустно прощается у дверей, нужно ему что-то сказать, но лень шевелиться, лень сказать "пока". Врач склонился перед ним, посветил в глаза. Зачем он это делает? Зачем его тревожит? Поскорее бы он ушёл. Зачесалось за ухом — само пройдёт… Ведь почесать — это значит поднять руку, согнуть пальцы, водить туда-сюда — лень…

Вскоре его оставили в покое. Минуту, а может быть и несколько часов спустя пришёл сон. Впрочем, бодрствование мало отличалось ото сна. Никаких мыслей. Никаких тревог. Вселенский покой. Как раньше он не понимал — вот оно — счастье! Жизнь без глупых мечтаний, без стремлений. Покой — только он имеет ценность. Снова сон без сновидений.

Утром пришёл главврач.

Отчего-то с кем-то ругался. Вадим не вникал, его утомляли чужие заботы. Но главврач вернулся, бесцеремонно выдернул капельницу из вены. Отвесил несколько пощёчин. Как младенца поднял его и отнёс в душ, где долго издевался, поливая холодной водой. Вадик бы согласился остаться под ледяными струями навечно, лишь бы тот отстал — вернул тишину и покой. Под конец экзекуции шевельнулась злость.

Заикаясь из-за холода, он еле выговорил:

— Ч-ч-чего вам нужно? Оставьте меня!

— А! Заговорил! Ну, слава тебе господи! — врач выключил воду, кинул чистую одежду, — одевайся, нужно поесть. Хорошая пища — любую хворь лечит!

— Вы видимо слишком часто так лечитесь, — пробормотал Вадим.

Врач серьёзно посмотрел на него, на свой большой живот и весело расхохотался. Он хохотал так искренне и заразительно, что Вадим тоже заулыбался. Главврач, судя по всему, оказался неплохим дядькой!

Они поели. Маленькие тефтели с жидкой подливкой и картошка-размазня никогда не казались ему столь бесконечно вкусными. Компот с одиноким сухофруктом на дне стал прекрасным финальным аккордом их шикарной трапезы. Голова, наконец-то, заработала в нормальном режиме. Мир вновь раскрасился яркими красками. Весёлая повариха в красном фартуке игриво подмигнула доктору. По столу пробежал рыжий откормленный таракан. Захотелось жить!

— Меня, Борис Сергеевич зовут, мы же так и не познакомились, — первым начал разговор огромный доктор.

— Теперь я понимаю — каково это…

— Что — ЭТО?

— Быть овощем…

— Вот оно что. Значит, вернулся — пришёл в себя?

Вадиму почему-то стало за себя стыдно:

— Угу.

— Ты ни в чём не виноват. Вот наш новый врач — тот да… Я семь шкур с него спущу, где это видано, чтобы мальчишке вкололи такую дозу! Ты реально мог опять впасть в кому. Но теперь всё нормализуется. Слушай, Вадик, ты мне лучше другое расскажи: помнишь к тебе отец приходил?

— Да, помню…

— А теперь припомни, что ты ему наговорил? Что видел?

Вадим промолчал. Он прекрасно всё помнил и визит отца, и свой рассказ, и недоверие в глазах, и удивление доктора-орла и, что самое важное — капельницу.

— Ну-ну, не бойся, рассказывай!

— Я… Я… — Вадим колебался, — я не помню… Знаете, что-то нашло… Гулял по больнице, упал, ударился головой вот что-то и примерещилось… Ничего важного.

Борис Сергеевич пристально изучал его лицо — смотрел недоверчиво:

— Вадик, а ты мне врёшь! Нехорошо! Я тебя снял с лекарств, накормил, а ты значит вот как? Давай, попробуем ещё раз: расскажи мне о привидениях, которых видел! Ведь ты же видел?

Вадим вспомнил белёсые глаза, потусторонний холод, электрическую боль в голове и во всём теле. Ему стоило большого труда ничем не выдать страх, вернувшийся вместе с воспоминанием:

— Я, правда, ничего не помню… И, кстати, в привидений не верю! — весело улыбнулся он.

Провести доктора оказалось нелегко. Тот устало вздохнул, зачерпнув ложечкой мороженное, которое им любезно принесла весёлая повариха:

— Врёшь, конечно, боишься и врёшь. Ну как хочешь, я думал, что смогу помочь… Переведём тебя на лёгкие препараты, день понаблюдаем и можешь быть свободен — тебе нужно вернуться домой…

Ему показалось, что в словах доктора (между строк) промелькнуло нечто важное, но радость от новости о возвращении в родной дом, где не был пять лет, всё заглушила.

— Через день я буду дома? Вы не шутите?

— Не шучу, но будешь принимать лекарства и приходить на еженедельный осмотр…

Вечером Вадик долго не мог уснуть — видимо выспался за последние сутки. В голову лезли разные мысли. Мысли о призраках он гнал прочь, сосредоточившись на другом: почему больше не приходит мама? Неужели, с ней что-то произошло? Если да — то вот, что имел ввиду доктор, говоря "тебе нужно вернуться домой". Сон всё же пришёл, но поверхностный, неспокойный. Всё утро он прозанимался на физиопроцедурах, считая минуты до прихода на работу Бориса Сергеевича, а когда тот наконец-то пришёл, с ходу спросил:

— Что-то случилось с мамой? Она больна?

Лучше слов, ему всё сказало опечаленное лицо доктора:

— Да. Ничего страшного, просто, странный диагноз, но её вылечат.

Всё.

Спокойствию пришёл конец. Терзаемый предчувствиями, Вадим четыре раза обошёл все этажи больницы. Полежал в палате. Снова совершил обход. Накрутив себя до такой степени, что невозможно разболелась голова, он решительно постучал в кабинет главврача:

— Простите, но я места себе не нахожу. Борис Сергеевич, что с мамой?

— Ох, сынок, не должен я тебе этого говорить, но вижу, что ты просто так не уйдёшь.

— Не уйду, — подтвердил он.

Врач нахмурился, снял очки:

— У неё внезапное проявление Розацеи, молниеносная форма Ринофимы и атипичный Дерматит.

— А по-русски?

— У твоей мамы, по неизвестным пока причинам, возникли серьёзные проблемы с кожей лица…

— То есть — это не угрожает её жизни? Просто прыщи? Она поправится? — обрадовался Вадим.

Борис Сергеевич отчего-то нахмурился сильнее, но сказал:

— Угрозы жизни нет, но всё более чем серьёзно.

У Вадима, можно сказать, камень упал с плеч. Он поблагодарил доктора и чуть ли не вприпрыжку выскочил из кабинета.

Жизнь налаживалась.

Проснулся в шесть утра. В предвкушении выписки, почти летал, а не ходил. Собрал нехитрые пожитки. Умылся, побрился, что было в диковинку, и снова принялся ходить по спящей больнице, чтобы поскорее восстановить утраченную форму. У Вадима скопился миллион планов на жизнь, ещё бы — пропустить всю юность! Он собирался встретиться с бывшими одноклассниками и друзьями, наверное, напиться с ними вместе. Узнать кто, чем сейчас живёт. Погулять по знакомым улицам, наверняка сильно изменившимся. Парень вспомнил, как возвращаясь из прошлых поездок в лагерь, шёл по городу и дивился незнакомым вещам: тут — покрасили телефонные будки в неожиданный зелёный цвет, а здесь — поставили новую остановку. И это всего за одно лето! Сколько же всего нового появилось в мире за пять лет? А ещё неплохо бы позвонить Наташке из параллельного класса, вдруг она его не забыла? Вадим заметил, что его очень сильно тянуло к девушкам. Гораздо сильнее, чем раньше. В голову постоянно лезли неприличные мысли, от которых становилось тесно в штанах, чтобы как-то успокоиться ему приходилось вспоминать таблицу умножения, или алфавит, или в уме возводить простые цифры в квадрат. Да, ему обязательно нужна была девушка.

Так размышляя, он забрёл в тихую оранжерею.

Полумрак. Тишина. Тени.

Привидения! Где же привидения? За последние двое суток он и забыл об их леденящих душу дымных образах. Страшно. Под лопатками затаился холодок. Вадим нерешительно оглянулся — не прячется ли за спиной душа какого-нибудь мертвеца? Никого. Обойдя оранжерею по кругу, он немного расслабился. Шорох слева и сзади. Он разве что не заорал от страха. На пол упала сухая ветка с лимонного дерева. Упала сама. Жуть. Перекрестился. Поскорее убрался из этой плохой комнаты. Продолжил гулять по гулким пустынным коридорам, теперь уже не отвлекаясь на посторонние мысли. Вадим осторожно искал привидения или какие-нибудь косвенный призраки их присутствия, но их не было. Ни на третьем этаже, ни на первом. Сходил в крошечный тупик и заглянул в палату, где его скрутил припадок — никого. Когда счастливый Вадим закончил свой последний обход, часы на стене показали восемь утра — час выписки. Всегда если хочется, если очень нужно — легче поверить, убеждая себя пусть и непроверенными доводами или их отсутствием.

У него не осталось и тени сомнения — призраков не существует!

4

— Алло, Мама? Мама, — это я — Вадик!

— Ах, сынок… У тебя такой взрослый голос, я и не узнала, — она говорила тихо, будто ей, что-то мешало, — Вадик, ты уж прости, но мы не сможем тебя забрать из больницы. Папу вызвали в командировку, а я… Я на больничном и не выхожу…

— Мам, не вопрос! Хоть посмотрю, как Москва изменилась! Скоро буду!

— Прости ещё раз… Деньги я у тебя в тумбочке оставила…

— Мама, я тебя очень люблю!

— И я тебя, приезжай скорее…

Вадим повесил трубку и почувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Не сдержал порыв и от души обнял молоденькую сестру, позволившую ему позвонить со служебного номера.

Вопреки ожиданиям его пришли проводить практически все дежурные сёстры и врачи. Не пришли только Зина и врач с орлиным лицом. Сёстры желали ему счастья, вспоминали, каким его привезли, травили байки о других безнадёжных пациентах, как и он внезапно поправившихся. Особенно сентиментальные пустили слезу. Главврач крепко пожал ему руку, похлопал по плечу. Глядя, в общем-то, в чужие лица, Вадим внезапно проникся благодарностью. Желал всем здоровья, благодарил, обещал навестить, хотя внутренне поклялся, что ноги его здесь больше не будет.

Самый счастливый момент наступил перед дверью, ведущей в большой мир. Он затаил дыхание, осознавая важность момента, и распахнул её.

Солнце ослепило. Запахи опьянили. Уличный шум оглушил.

"Господи, как хорошо!" — вслух сказал он, споткнулся и чуть не упал. Засмеялся сам себе.

Утро — некогда самое любимое им время дня. Утром планета наполнена силой. Кажется, что само небо ещё не успело устать за день и зовёт тебя в полёт. Ты шагаешь бодрый, способный изменить всё, что захочешь, если надо — сдвинуть гору или сделать очень несчастного человека счастливым, кинув ему в переходе метро в шляпу не мелочь, а полтинник. Утром по лицам прохожих легко прочитать, о чём они думают: мужчина с дипломатом собран — у него важная встреча, поэтому брюки отглажены, и он с опаской смотрит под ноги, чтобы их не испачкать, случайно наступив в лужу. Юная студентка щебечет по телефону, заливается краской, призывно смеётся — влюбилась. Помятый мужчина идёт с бутылкой пива — прохожие осуждающе качают вслед головами, а ему на них плевать — сегодня плохо, зато вчера было хорошо, да и вообще он в отпуске!

Вадим стоял на остановке, с удивлением отмечая появление новых маршрутов, новых автобусов, новых дорог. Чему удивляться? Москва живёт, растёт, изменяется, не теряя время на пустое ожидание отставших горожан. Стиль одежды за пять лет сильно изменился. Вещи прохожих, как и они сами, стали ярче, смелее. В салоне маршрутки звучало радио, которого раньше не было, неизвестные ему музыканты пели неизвестные весёлые песни.

Пять лет — как же это много!

Он шёл по улице детства, узнавая и не узнавая её. Там где был заросший газон, откуда-то появились высокие взрослые деревья, разбитая песочница превратилась в сказочную страну — детскую площадку с множеством цветных качелей. Дом покрасили, у подъезда скопилось штук двадцать красивых автомобилей. Ему даже показалось, что у кого-то похороны — откуда ещё взяться такому картежу? Но приглядевшись, он заметил подобную картину и в других дворах — благосостояние населения росло!

Денег ему выделили немного, но он легко с ними распрощался, купив в киоске скромный букет для мамы.

Дверь в подъезд их типовой девятиэтажки теперь закрывалась на хитроумный замок. Цифровой пароль он не знал, поэтому прождал почти двадцать минут, прежде чем ему не открыл неизвестный сосед. Незнакомый лифт, незнакомые почтовые ящики. Вадиму стало грустно — вокруг было столько всего нового, что старого почти не осталось, будто он вернулся не домой, а зашёл в гости к малознакомым людям. Грусть усилилась на родном девятом этаже — ни одной старой двери, все новые, красивые, современные.

— Вадик! Ну, наконец-то! Я уже начла волноваться, — распахнула дверь мама, сразу, стоило ему лишь позвонить. Мама никогда не спрашивала: "кто там?" — просто, открывала и всё.

— Я спешил… — не успел продолжить, оказавшись в крепких объятиях.

Он видно сильно вырос, так как теперь мама с трудом доставала ему до плеча. Памятуя о словах доктора, он с тревогой пытался рассмотреть её лицо. Похоже, всё было действительно серьёзно. Мама обмотала голову платком и бинтами, оставив лишь две большие щели на лице — для глаз и рта. У Вадима появилось нехорошее предчувствие, хотя выглядела она более чем забавно, одновременно напоминая мумию и японских ниндзя.

— Сынок, что ж мы стоим на пороге? Заходи скорее! Я обед приготовила! Твои любимые голубцы!

— Я сейчас съем всё что угодно!

Нехорошее предчувствие усилилось в квартире. И в зале, и в его комнате, и на кухне на окнах были задёрнуты плотные шторы — в доме пахло болезнью. Мама явно его стеснялась и опасалась вопросов о недуге, так как, не останавливаясь, говорила о какой-то неважной чепухе, не давая ему вставить слово. Она накрыла на стол, а сама скрылась в ванной, откуда долго не выходила.

Пообедав, Вадим постучал в закрытую дверь:

— Мам, я думаю, ты понимаешь, что бесконечно это не может продолжаться — выходи, мы должны поговорить…

— Ох, сынок, может, отложим?

— Зачем? Что изменится?

— Не знаю…

— Жду в зале.

Она вышла минут через пять, всё в той же странной маске из платка.

— Мам, снимай.

— Вадик, не нужно…

— Мам, мы преодолеем это вместе. Ты моя мама, я должен знать.

Она колебалась. Заламывала руки, сплетала пальцы — переживала:

— Я очень боюсь… Мне так стыдно — ты не представляешь даже, что это такое — это мерзопакостно!

— Мам!

— Ладно… Но ты меня заранее прости…

Она безвольно упала в кресло, осторожно начала разматывать платок. Вадим подошёл поближе. Ближе к коже ткань из белой стала коричневатой, липкой. Он почувствовал запах гноя. Сглотнул. Перед последним слоем она немного замешкалась, набираясь сил, и решительно сняла повязки, повернулась к нему.

Бугры, гной, мерзость.

Вадим ничего не смог с собой поделать — отшатнулся. Ужас первых секунд быстро отступил, но было поздно — мама поняла, отвернулась, хотела снова намотать платок, но он её остановил. Прекрасное мамино лицо — самое любимое с детства бесследно ушло. Теперь о нём не напоминало ничего. Воспалённая красная кожа — каждый миллиметр покрыт мелкими прыщами, огромные неровные шишки на бровях и скулах, крупные сочащиеся гнойники на щеках, подбородке, лбу. Левый глаз почти скрыт под опухолью. Нос увеличился, наверное, втрое, став бугристым, бордовым как у алкашей. На шее та же картина, но там ещё и кожа начала отслаиваться — топорщилась кусками. Шишки покрывали всю голову, волосы на них поредели — выпадали. Вадим не узнавал маму. Такое чувство, что кто-то взял её необычные зелёные глаза и переставил на физиономию монстра. Впрочем, глаза тоже изменились — веки покрывали сизые ячмени.

— Всё. С меня хватит! — не выдержала мама, отвернулась, бесшумно заплакала, наматывая платок.

— Мам…

— Ничего не говори, я всё видела, я всё знаю! И не говори, что тебе всё равно как я выгляжу! Я — чудовище, урод! Врачи молчат, но я знаю, что даже если это пройдёт, останутся шрамы…

Он хорошо знал её, поэтому не стал утешать. Обнял. Прижал покрепче. Заплакал, вместе с ней тихо повторяя:

— Ты поправишься, обязательно поправишься, я обещаю.

Выплакавшись, она тихо сказала:

— Я знаю, что поправлюсь… Когда ты уснул… Мы с папой завели котёночка — Машку. Такая лапочка. А вчера Машка погналась за мухой, выпрыгнула с балкона и разбилась. Я её похоронила за гаражами… Бабушка сказала, что кошка забрала с собой из дома смерть…

Вадим ужаснулся:

— Мам, о чём ты говоришь? Ну, какая смерть? Рано тебе думать о смерти!

— Ага.

— Придумают же: кошки, смерть…

Весь день они провели вместе. Болтали о разной ерунде, смотрели телевизор, разобрали старые фотоальбомы. Около семи вечера мама пошла на кухню, открыть вино и принести закуску. Раздался нездоровый кашель — свистящий, неоткашливающийся. Что-то с грохотом упало. Послышался звон разбившегося стекла. Стон. Вадим уже стоял на ногах. Вбежал на кухню — кровь: на полу, подтёк с отпечатком ладони на кафеле, на дверце холодильника.

— Мама?!!

Мама хрипела на полу, прижимая руки к горлу — задыхалась.

Он ахнул. Можно быть готовым ко всему, но увидев родного человека трепыхающегося в луже собственной крови, никто не сохранит самообладания. Особенно, если это мама. Ему почему-то подумалось, что маму обязательно нужно поднять на ноги или хотя бы усадить на стул, тогда ей полегчает — кошмар закончится. Мама оказалась слишком тяжёлой, руки скользили, тут же испачкавшись в крови. Откуда же столько крови? Вадим повторял: "Мама, мама… Что с тобой? Как помочь?" — она хрипела, зачем-то отталкивая его. Отчаявшись, он вспомнил про телефон.

Скорая ехала дольше, чем вечность.

Мама хрипло дышала на полу. Каждый вдох давался ей с трудом. Из горла вместе с хрипом вырывалась слюна, смешанная с гноем и кровью. Грязная субстанция сгустками капала с лицевой повязки на линолеум. Он принес из зала тёплое одеяло — укрыл её. Принёс тряпки, немного обтерев её руки. Судя по всему, она хотела ему что-то сказать, но сил хватало не больше чем на один страшный вдох. Глаза застилали слёзы, стекали по щекам, падая в мамину кровь. Он пытался их утирать — без толку, картинка перед глазами плыла, теряя чёткость. "Мама, пожалуйста, не оставляй меня… Мама, держись… Мама, прости… Мама… Мама? МАМА???" — она перестала дышать как раз, когда бригада скорой позвонила в дверь.

Врач не суетился. Не испугался её наростов на лице. Проверил пульс, что-то записал, сделал инъекцию. Два рослых медбрата погрузили её на носилки, вынесли из квартиры головой вперёд.

— Я хочу ехать с вами, — плакал Вадим, — это моя мама, пожалуйста!

— Не получится, приезжай сам — вот адрес неотложки, — сухо ответил врач, привыкший к чужим слезам.

— Вы ей поможете? Скажите… Нет! Пообещайте!

— Мы сделаем всё возможное, — ответила спина спешившего врача.

— Вы обязаны!!!

Крик эхом отозвался на пустой лестничной площадке.

Дверь закрылась.

У Вадима началась истерика. Он горько рыдал сидя на полу. Разум говорил ему: слезами не поможешь, но он ничего не мог с собой поделать.

Странные мысли приходят в минуты горя. Вот и ему вдруг подумалось, что когда через несколько часов мама вернётся, то сильно расстроится из-за беспорядка на кухне. Шмыгая носом, роняя капли из глаз, он взял ведро, принялся чистить пол, стены, собирать осколки.

Вода в ведре стала красной.

Целое ведро маминой крови.

Он снова разрыдался. Так не пойдёт. Подставил голову под струю ледяной воды — чуток отлегло. Напился холодной воды. Но когда вытирался, почувствовал от полотенца запах ландышей — её запах. Опять заплакал. Окончательно помогли успокоиться, выписанные ему лекарства — бета блокаторы. Он нашёл отцовские сигареты — папа курил, когда выпивал, то есть часто. Вышел на балкон. Затянулся. Чуть не упал (с непривычки сильно закружилась голова), но вместе с дымом пришло лёгкое успокоение. Быстро оделся, деловито упаковал сменные мамины вещи в пакет, собирался было выходить, но вспомнил, что без денег. В шкафу нашёл старинную шкатулку, доставшуюся маме в наследство от бабушки — родители всегда хранили деньги в одном и том же месте — взял несколько купюр.

Вадим добрался до неотложки около девяти. И почему скорая всегда увозит пациентов не в ближайшую больницу, а обязательно в соседний район? На город наступал вечер — это особенно чувствовалось в длинной тенистой аллее, по которой нужно было пройти от остановки. Дневной жар отступил, лёгкий ветерок теребил лёгкую рубашку. Мимо шли в обнимку парни и девушки: улыбались друг другу, целовались. Маленькие дети звонко смеялись, подрезая прохожих на самокатах. У всёх всё здорово! Вечер шептал отдыхающим: "Жизнь прекрасна!".

Он не вписывался в эту идиллию. У него случилось горе.

Украдкой смахнув слёзы, вошёл в приёмную. На скамейках ожидали своей очереди бомжи, пьяная тётка спала прямо на полу, судя по запаху — ей не хватило сил добраться до туалета. Молодой гопник зажимал повязку на кровоточащем плече. У приёмной стойки никого не оказалось. Вадим знал, что ждать внимания в больнице, тоже, что ждать у моря погоды. Смело прошёл за дверь с надписью "реанимация".

— Молодой человек, а вы куда? — окликнула его немолодая женщина, похожая на уборщицу.

— Мою маму сюда привезли, я хочу знать, что с ней.

— Так ждите в приёмной!

— Я ждал больше часа!

Видно его ложь сильно напоминала правду, так как женщина мгновенно поверила, пообещала разыскать лечащего врача Ирины Крымовой и скрылась в дебрях больничного муравейника.

Вадим ждал двадцать минут, дважды выходил курить, договорившись с гопником, чтобы, если что, его позвали.

Из реанимации вышла высокая женщина с красивыми белыми волосами, убранными в тугой пучок. Он сразу догадался, что это к нему.

— Вадим Крымов?

— Да, это я.

— Я лечила вашу маму при поступлении, — она сделала небольшую паузу.

И тут он всё понял. То о чём нельзя даже думать в отношении родителей, то, что он гнал от себя прочь последние часы, то, что невозможно представить — произошло.

Вадим попятился:

— Лечили? Она умерла…

— Ваша мама поступила к нам в крайне тяжёлом состоянии — сердце остановилось ещё в пути. Мы пытались сделать всё возможное, но…

— Она умерла…

Он не слышал врача, ничего не видел вокруг, обо всём забыл. Перед глазами стояла фотография мамы — её любимая, где ей всего двадцать пять, где она в Крыму с подружкой, ещё не знает, что Крым станет её фамилией, ещё не знает его отца и его. Фотография медленно таяла в пустоте. Мама умерла.

Перед лицом маячила салфетка.

— Что?

— Я говорю, у вас кровь пошла носом, — сказала встревоженная врач.

— Ах, это… Извините, у меня бывает, — взял салфетку, утёрся, повернулся к выходу.

— Постойте, куда вы? Необходимо подписать документы!

— Конечно, как скажете, я всё подпишу… всё подпишу… конечно… как скажете…

Вадим шёл по уже почти тёмной аллеи, продолжая повторять какие-то оправдания. Не замечая этого, сел на скамейку. Подбежала крупная мохнатая собака, обнюхала его ногу, убежала. Всё, что его окружало, осталось где-то далеко — в другой жизни, в другом времени.

Ему было плохо.

Слёзы помогают пережить беду, но и им некоторые беды не под силу — слёз не было. Мыслей не было. Мамы не было. Внутри тихонько ныла боль ещё неосознанной утраты. Как же так? Ведь мама — вечный человек! Она может заболеть, постареть, уехать на неделю, но она не может исчезнуть навсегда. Это невозможно. Смерть и мама — две несовместимые вещи. Он мог бы привести миллион причин, по которым мамы не умирают, но логика рушилась, разлетаясь в пыль перед стотонной безапелляционной действительностью.

— Вот ты где! Еле нашёл. Держи пивасег — тебе нужнее…

Перед Вадимом стоял раненный бритый гопник из неотложки, протягивал тёмную бутылку "Девятки":

— Спасибо, — Вадим взял бутылку, отпил.

Гопник сел рядом:

— Друган, я слышал врачиху. Блин, хреново тебе…

— …

— Хорошая была у тебя мамка?

— Да.

— Вот бескозырка… У меня тоже мамка недавно померла, но я не особо жалею — она меня в детстве продала за ящик водки…

— …

— Ну, ты, короче крепись — всё проходит и это пройдёт! Я отваливаю… Не грузись!

Гопник ушёл.

Странно, но Вадиму отчего-то стало легче: от креплёного ли пива, корявых слов ли поддержки? Кто знает… В эту минуту он осознал, внутренне принял невыносимую, ужасную правду — мама умерла.

Навсегда.

Она не вернётся.

История закончилась. Страница перевернулась.

Мама = смерть.

Мамы нет.

Точка.

5

Её похоронили в закрытом гробу. Далеко — на Алтуфьевском кладбище.

Вернулся отец, но они не разговаривали. Их беседа в больнице превратила существовавшую трещину в отношениях в пропасть. Она (Вадим решил не говорить больше слова "Мама") была неотъемлемым звеном их семьи, объединяющим двух мужчин. Теперь звено покоилось под старым вязом в полутора метрах под землёй.

На десятый день после похорон в его комнату зашёл отец:

— Знаешь, у нас были кое-какие сбережения… Давай разменяем квартиру, чтобы тебе и мне. Ты уже взрослый.

— Давай…

Чтобы пережить эти чёрные дни и не сойти с ума, он горстями принимал таблетки. Таблетки помогали.

Устроился на работу. Его никуда не брали без образования, но неожиданно приняли помощником кладовщика в крупный торговый центр. В основном там работали такие же парни, как и он, но Вадим, пропустивший пять лет жизни, выпадал из коллектива, фактически оставался двенадцатилетним пацаном. Не очень понимал современный жаргон. Не разделял общих интересов. К нему поначалу относились настороженно, а потом, записали в аутсайдеры. И дома и на работе он оставался страшно одинок.

Шло время.

Квартиру разменяли. Ему досталась старенькая хрущёвка в Черёмушках. Дом сильно нуждался в ремонте, но сердобольные пенсионеры держали его в образцово-показательном состоянии — хотя бы внешне. Впрочем, возвращаться сюда он предпочитал только на ночь. Днём безрадостные мысли отгонял физический труд, вечером он старался побольше гулять, так как на улице можно наблюдать за прохожими, украдкой заглядывать в чужие окна — не думать о своих несчастьях. Намотав с десяток километров пешком, Вадим засыпал как убитый, а на утро всё начиналось заново. Выходные превратились в пытку: без знакомых, без друзей, без родных — он не знал, куда себя деть, начал выпивать. Этому бесцельному существованию, отчасти, способствовали таблетки — они удивительным образом притупляли остроту восприятия, отстраняя не нужные мысли на второй план, но настал день, когда пузатый пузырьк с лекарствами опустел на две трети. Ему не хотелось в больницу, где бы выписали новый рецепт. Плюс ко всему, он стал замечать, как привязался к пилюлям, что не радовало. Начал экономить, самостоятельно уменьшив дозировку. Вместо четырёх таблеток Вадим сначала принимал две, а затем и вовсе — одну утром.

Настал тот день, когда была выпита последняя пилюля.

Следующим утром Вадима разбудил восхитительный запах яичницы. На кухне приглушённо разговаривал сам с собой телевизор. Сквозь сон он слышал, как мама тихо расставляет тарелки, чтобы не разбудить домашних шумом. Дать им поспать лишние пять минут. Он улыбнулся этому простому детскому счастью. Пошёл на запах. Ему безумно захотелось обнять мамочку, как в детстве, когда руки доставали лишь до её талии, прильнуть и ходить за ней хвостиком, никуда не отпуская.

Ещё не проснувшись окончательно, открыл кухонную дверь:

— Мама?

— С добрым утром сынок!

Вадима с такой силой откинуло к стене, что она сильно дрогнула, отозвавшись низким утробным звуком. Сон мгновенно улетучился. На кухне стояла миловидная старушка в светлом переднике, тоненькими старческими руками, глубокими морщинами и модной у пожилых людей химической завивкой седых волос. Про таких бабушек говорят — божий одуванчик.

Всё бы ничего, если бы она не была привидением.

Вадим задрожал, попятился.

Призрачная старушка окаменела, забыв поставить на подставку призрачную сковороду с завтраком:

— Сынок?

Её добрый голос не мог иметь никакого отношения к её сущности. Вадим всхлипнул, отмахнувшись от наваждения, наивно полагая, что призрак исчезнет. Сердце быстро-быстро билось в груди. Опять галлюцинации. Значит с ним всё же, что-то ни так. Господи, как страшно. При жизни бабушка наверняка была весьма симпатичной, но сейчас от неё несло потусторонним холодом. При взгляде на неё внутри поднималась необъяснимая мерзость, как при взгляде на человека с шестью пальцами или лишним соском на груди. Своим существованием она противоречила законам бытия — шла с ними в разрез. Недопустимый, отвратительный, богомерзкий феномен.

Призрак поставил сковородку, вытер руки о фартук, строго сказал:

— А ну быстро умывайся и к столу, а то всё остынет!

Вадиму не нужно было повторять дважды, он и сам просчитал, что ванная комната самое надёжное укрытие, тем более там с вечера осталась его одежда. Громко щёлкнув защёлкой, он немного успокоился, хотя фанерная дверь вряд ли являлась серьёзным препятствием для духа, победившего смерть. Руки и коленки мелко тряслись. Он костерил свою неповоротливость последними словами, когда целую минуту не мог попасть ногой в штанину, а футболку натянул на левую сторону. Звуки с кухни долетали вполне миролюбивые, но кто знает, что в голове у призраков? Волна холода прошла от темечка к пяткам. Вадим закусил губу, постарался не бояться, но разве это возможно?

Защёлка издала ужасно громкий звук. Ах, как бы ему хотелось, чтобы призрак его не услышал. Повернувшись налево, он увидел спину женщины, склонившейся над плитой, юркнул в коридор, схватил в руки кроссовки, запутался с цепочкой на двери (руки дрожали), — пока копался, вспотел, как будто просидел полчаса в бане, чуть не задохнулся от страха, но всё же распахнул дверь и, перепрыгивая по три ступеньки за раз, сбежал из проклятой квартиры.

Вывалившись во двор, он дышал так часто, что можно было подумать — человек пробежал на скорость не меньше километра. Упал на подгнившую чёрную лавочку. Испуганная стая голубей взмыла в небо. Перед глазами всё плыло.

Что это было?

Почему вернулись видения? Неужели тогда в больнице Эд и все остальные привидения действительно были, а не травмированный мозг подкидывал ему плоды больного воображения? Нет — этого не может быть. Что-то происходит с его головой… Что-то неправильное… Вадим безучастно изучал потрескавшийся асфальт у себя под ногами. Как же хочется курить, но сигареты дома под надёжной защитой. Сможет ли он когда-нибудь вернуться в эту квартиру?

— Молодой человек, могу ли я присесть? — спросил пожилой интеллигентный мужчина.

— Да, конечно…

— Благодарю.

Вадим посмотрел на собеседника. Снова пробежала волна ужаса от копчика к макушке. Не отдавая себе отчёта, он вскочил, попятился, споткнулся, больно упал, оцарапав ладони, но боли не почувствовал, вскочил и побежал, так быстро как мог. "Господи, прости меня за все грехи… Спаси, сохрани и помилуй" — шептали онемевшие губы. Перед глазами ещё несколько минут стояли белёсые, бесцветные глаза пожилого привидения. Призрак прятал улыбку в больших казачьих усах.

Всё перепуталось. Мир, каким он его знал двенадцать, вернее почти восемнадцать лет исчез. В том знакомом мире не было привидений, там была жива мама, а он не впадал в кому. Он бежал очень долго. Когда выброс адреналина закончился, и голова снова начала соображать, Вадим остановился. Вокруг росли старые декоративные яблони, пушистая трава на земле приглашала присесть. Парк напоминал ухоженный дворянский сад из девятнадцатого века. Слепящее солнце не могло пробиться сквозь тёмно-зелёную листву, поэтому краски сада оставались насыщенными, как на акварельном рисунке. Он нагнулся, уперевшись руками в колени — отдышался.

Если призраки реальны, почему же они не появлялись последние несколько недель? А если они понимали, как ему плохо из-за похорон и поэтому его не тревожили? Нет — это уж точно бред. Тогда, что? А если это всё же болезнь? Но не могла же болезнь отступить почти на месяц, а потом вернуться? Или могла? Таблетки. Вот в чём дело! Пока были таблетки — не было призраков — не было болезни!

— Дяденька, с вами всё хорошо? — спросил писклявый детский голос.

— Ааааа!!! — от неожиданности заорал Вадим, когда увидел привидение худой девочки в коротеньком платьице.

— Дяденька? — удивилась маленькая нежить.

— Изыди!!!! Почь! Прочь!!!

Он опять упал и теперь загребая ногтями землю отполз на безопасное расстояние, поднялся, побежал, услышав в след:

— Хм, дурак какой-то…

Сколько же их? Почему так много? Слишком много! Вадим всегда думал, что у страха есть какой-то предел, после чего страшнее уже не бывает, но сегодня утром понял, как ошибался. Каждая новая встреча с умершим человеком повергала его всё глубже в пропасть ужаса. Казалось, что он в центре огромного озера, берегов не видно, он тонет, зовёт на помощь, но уже понимает, что обречён — помощь не придёт — слишком далеко до берега. Между деревьями мерещились туманные тела мёртвых. Некоторые плотные, почти настоящие, а другие напротив — прозрачные, как воспоминания о человеке. Среди дымных образов были дети, старики, совсем молодые люди и даже несколько собак. Вадим ловил их удивлённые взгляды и жалел, что не может бежать быстрее. В конечном итоге, он сосредоточился на дороге, чтобы не упасть, не видеть их.

Воронцовский парк кончился, начались жилые дома. Он вспомнил этот район, ещё десять минут и станция Метро "Новые Черёмушки".

Вадим не думал, не размышлял над своей проблемой — не успел, но подсознание уже нашло единственный возможный ответ — ехать в больницу. Как бы ему не хотелось больше никогда туда не возвращаться, именно там главврач похожий на медведя поможет, выпишет лекарства, выслушает.

В метро тоже жили призраки, но другие. Некоторые совсем не походили на людей. В их взглядах не осталось ничего человеческого, осознанного. Они медленно брели по платформе, утратив какую-либо связь с реальностью. Их конечности растворялись в воздухе, а плотность дымной массы, из которой состояли тела, была ничтожной. Они напоминали выброшенный прозрачный полиэтиленовый пакет, подхваченный ветром. Вадим во все глаза смотрел на призраков, как мышь на удава. Все чувства оставили его. Страх ничего кроме страха. На эскалаторе в трёх метрах от него спускалось привидение красивой молодой девушки, она почувствовала взгляд, обернулась. Вадим застонал от ужаса, без сил сел на стальную ступень: правая сторона тела девушки была страшно изуродована. Кожа содрана, всюду торчат дымные раздробленные кости. Девушка погрустнела, отвернулась, исчезла. В вагоне вместе с обычными людьми так же ехали и привидения. Видимо он настолько побледнел, что ему уступили место. Вадим не поблагодарив, сел, зажмурился — притворился спящим.

Самое подходящее время, чтобы обдумать случившееся, но он не мог думать, он мог только бояться.

Больница, за несколько недель, совсем не изменилась, словно он только вчера вышел отсюда. Не задерживаясь у окошка регистратуры, прошёл на второй этаж, проигнорировал окрик какой-то незнакомой сестры, когда он тут лежал, её здесь не было, подошёл к двери с табличкой "Главный врач", постучал. Пришлось подождать.

— Чем могу помочь? — спросил врач внешне похожий на орла: нос с горбинкой, хищный взгляд.

— Я, Вадим Крымов. Я здесь лежал несколько недель назад, позовите главврача, мне нужно с ним поговорить.

— Я — главврач. Проходи.

Вадим удивился, обдумывая сказанное, на автопилоте вошёл в кабинет, сел в кресло:

— А где Борис Сергеевич?

— Молодой человек, разве вы не читаете газет?

— Не понял…

— Об этом… — врач задумался, подбирая нужное слово, — инциденте, уже почти месяц кричат все СМИ.

— А что случилось?

— Видите ли, расследование продолжается, подробностей я не знаю, но Борис Сергеевич и все медсёстры, работавшие с ним в одной смене, при невыясненных обстоятельствах… скончались.

Вадим обомлел:

— ЧТО?

— Умерли почти месяц назад…

— Но как? Все вместе? Все умерли???

— Есть версия, что они стали жертвами неизвестного вируса. От первых симптомов до летального исхода прошли всего сутки…

— Господи… — Он не знал, что и думать. Разве бывает, чтобы врачи, которым подвластны все болезни вот так, ни с того ни с сего погибли? Он вспомнил огромного добродушного врача, к которому проникся бесконечным уважением. Вспомнил лица некоторых сестёр. Теперь они все мертвы. Было в этом что-то иррациональное. Вадиму почудилось, что ему известен ответ на эту загадку, — простите, а когда они умерли?

— Двадцать шестого августа.

— Вы уверены?

— Да, абсолютно точно. Кстати, я помню тебя, когда ты выписался?

— Двадцать пятого.

Вадим сам испугался сказанного. Они с врачом уставились друг на друга. Оба уловили какую-то взаимосвязь.

Врач первым отвернулся, поднял трубку телефона, набрал одну цифру:

— Охрана?

Вадим всё понял — охрану вызывают для него.

Вскочил, быстро выбежал из кабинета. Бежать через главную лестницу — глупо. Он знал, где находится пожарный выход — туда. Длинный тёмный коридор, большое помещение за ним, снова коридор, снова помещение — это злополучная оранжерея.

— Ваааадик, здрааавствуй! — растягивая слова, пробасил знакомый голос сзади, — значит, всё же решил заглянуть? Попроведовать?

У Вадима отлегло от души, он остановился. Улыбнулся — и как он мог поверить наглому врачу, конечно, никто не умирал, вот он — Борис Сергеевич, сейчас всё пойдет, так как надо. Ему выпишут таблетки, галлюцинации исчезнут…

— Борис Сергеевич, как я рад вас вид…

За его спиной висело в воздухе гигантское облако молочного дыма, настолько плотного, что его можно было потрогать. Оно оказалось призраком главврача. Вадим устал пугаться, просто обмяк, без сил отступил к стене, съехал по ней на пол и горько заплакал.

— Вадим, что же ты — мужчинам не полагается — добродушно басил призрак.

— Ой, девочки, ведь это наш Вадик! Ну, тот из пятнадцатой палаты — коматозный! — раздался знакомый голос медсестры.

— Точно!

— Валь, позови Люсю, пусть поспешит — у нас сегодня гости!

— Вадик, хочешь чаю?

Его обступили призраки. Вадим задыхался в их дымной белизне. Отгонял прочь руками. Попытался отползти, но наткнулся на чью-то ногу. Лёгким не хватало воздуха, он судорожно хватал его ртом, как рыба, выброшенная на сушу:

— Прочь, уходите! Вы все мертвы! Вас не существует! — его охватила паника: вокруг никого, кроме привидений, кроме их могильного холода. В мире остался он и призраки, миллионы говорящих невпопад привидений.

— Пожалуйста, я прошу вас, оставьте меня в покое! Я не могу! Я не хочу вас видеть! Уходите!!!

Вадим скорчился у стены, закрыл глаза руками.

— Мальчик мой, выглядишь ты неважно… — заботливо говорил бывший главврач.

— Может, поставим капельницу с глюкозой? — вторила юная медсестра?

— Или таблеточек принести?

— Бедный мальчик!

— Я слышала, у него умерла мама.

— Надо же, такое горе…

Голоса мертвых людей проникали даже сквозь заткнутые уши, они говорили у него в голове, которая разрывалась от этой потусторонней болтовни. Вадим начал раскачиваться, ударяя лбом об пол:

— Оставьте меня в покое. Вас нет. Привидений не существует.

После каждого удара в голове происходила вспышка гулкой боли. Боль была немного громче призрачных голосов — целую секунду после вспышки он ничего не слышал, но голоса возвращались, и тогда наступало время для нового удара лбом о бетонный пол. Так бьёт набат. Так бьёт колокол. Оглушительная вспышка и блаженная тишина. Брови защекотала его же кровь. Алая струйка по переносице скатилась к глазам. Он ещё раз стукнул лбом пол — тишина… Разве раньше мог он предположить, насколько ценной бывает тишина? Вернуть бы время вспять, Вадим бы берёг её, наслаждался ей. Постепенно происходящее вокруг отступило на второй план, потеряло значимость. Сквозь пелену бессознательности, ему почудился лёгкий укол в предплечье, и пелена расползлась, распространилась на целую вселенную. Призраки ушли.

Да здравствует тишина!

Он проснулся от того, что стало фантастически хорошо. Это было неоднозначное ощущение, с одной стороны ничего хорошего он не испытывал, но было хорошо. Как в забытьи приоткрыл глаза, не понимая где он, кто он. Кто-то в белом халате заглянул ему в лицо, погладил по щеке. Сил, чтобы реагировать не осталось. На Вадима навалилась невидимая стотонная плита. Плита раздавила его. Руки и ноги потеряли возможность шевелиться, наполнившись тысячами крошечных иголочек, приятно покалывающих. Прикрыв глаза, он начал падать. Бесконечное падение поначалу немного испугало, но затем он растворился в удовольствии. Всё исчезло — кровать, белые стены, оковы тела. Свободное сознание существовало в нереальном мире без людей, без проблем. Россыпи звёзд проносились мимо настолько быстро, что превращались в золотые, серебряные нити. Позади бесконечная пустота и впереди тоже, вот бы падение не закончилось никогда. Скорее всего, он снова заснул или душа ненадолго отлетела от измученного тела, потому что когда снова открыл глаза, была уже ночь. Вадиму ужасно хотелось пить, но силы не вернулись. Ему подумалось, что он парализован, но палец на ладони еле заметно дёрнулся, чтобы этого добиться ему пришлось потратить остаток сил. Язык прилип к нёбу — сдвинуть его было невозможно. Пить. Он начал мечтать о ночном обходе, чтобы подошла медсестра, поднесла ему стакан ледяной или тёплой — не важно, самой вкусной на свете влаги.

Жажда.

Вошла медсестра с фонариком. Долго проверяла пациентов на других кроватях. Господи, ну, когда же придёт его очередь? Ура. Тусклый свет фонарика осветил его лицо, но как ей сказать, чтобы она поняла? Он попробовал прошептать: "Пить", но воздух вышел из горла со странным бульканьем — медсестра не поняла. Стакан с водой стоял рядом, всего в полуметре на маленьком прикроватном столике — зовущий, манящий. Лица медсестры он не видел. Она наклонилась поближе, протёрла платком края его губ, где засохли слюни — ну же — догадайся! Нет. Погладила по заросшей щетиной щеке. "Спокойной ночи, поправляйся! Я о тебе позабочусь" — прошептал нежный девичий голос. Луч фонарика несколько раз метнулся по комнате — ночной обход закончился.

У Вадима началась беззвучная паника. Тело не слушалось приказов. Состояние напоминало то — другое, когда он очнулся от пятилетней комы. Нет сил. Совсем нет сил. Нет — в прошлый раз было лучше. Он закрывал глаза. Снова начиналось падение сквозь звёздную пустоту, но жажда не давала шанса им насладиться. Спустя несколько часов выжигающей изнутри жажды, палата наполнилась предрассветной серостью. Снова попробовал дотянуться до стакана, рука лениво, неохотно подчинилась. Кадык жадно отправлял воду в желудок. О, какая же она вкусная — сладкая, прохладная — ему никогда впредь не доводилось пить настолько вкусной воды.

Усталость захватила и мысли. Они, как кучевые облака чудовищно медленно заполняли разум, так же медленно удаляясь. Веки наполнились свинцом.

Ровный сон, без сновидений. Даже не сон — выключение мозга.

— Танечка, а этот сегодня нас покидает. Мы ему ничем не сможем помочь — клинический случай. Массовое разрушение клеток мозга. Прогрессирующая шизофрения с суицидальными обострениями — лучше лечатся в специализированных клиниках…

— Виктор Иванович, но мне он показался вполне дееспособным…

— Танечка, вы ведь ещё не закончили ВУЗ?

— Нет…

— Вот и я о том же. Откуда вам знать, как лечить таких как этот? Подготовьте приказ о переводе…

"Интересно о ком они говорят?" — подумал Вадим. Открыл глаза. Новый главврач с презрением смотрел на него, крылья его носа подрагивали, будто он наступил во что-то отвратительное. Доктор подкрутил дозатор его капельницы. Секунду спустя желание ему возразить, сказать, что с ним всё хорошо (нужно лишь выписать таблетки и отпустить домой), выветрилось. Снова навалилась стотонная плита, забрав силы, раздавив его. Вадим блаженно улыбнулся. В мире не было ничего лучше этого ощущения. Все мышцы расслабились. По ногам потекло что-то тёплое, стало уютно и хорошо. Последнее, что услышал Вадим, перед тем как унестись в безвременье, было:

— Ой, Виктор Иванович он кажется, обмочился…

— Танечка, привыкайте иметь дело с психами — они уже не люди. Я же говорил вам надеть на него памперсы…

6

Голова раскалывалась как после трёхдневного запоя. Изображение окружающего пульсировало в такт боли в голове. Он сел, мгновенно об этом пожалев, так как боль усилилась. Наклонился к коленям, пальцами массируя виски — застонал. Тело слушалось, но как не родное. Вадим очнулся в узкой маленькой палате с двумя кроватями и зарешёченным окном. Никаких цветов, кроме белого. Побеленные стены, белый кафель на полу, выжженное отбеливателем постельное бельё. Рука сама собой потянулась к локтевой вене — капельница исчезла, оставив после себя на коже огромный малиновый кровоподтёк. С одной стороны его это порадовало — ходить под себя отнюдь не лучшее занятие, но с другой стороны как же здорово было падать сквозь бесконечную пустоту.

Металлическим лязгом его внимание привлекла дверь. Она сливалась с белой стеной, отличаясь от неё маленьким тёмным окошком. На секунду окошко стало светлым и снова тёмным. Ожил механизм невидимого замка, неизвестный посетитель копался с ним слишком долго. Наконец, дверь распахнулась. На пороге возник пожилой мужчина в белом халате с бледной кожей и седыми волосами. Вадим несколько раз моргнул, прежде чем убедился — перед ним не призрак, но как похож!

— Светочка, я давно прошу, пусть слесарь разберётся с замками — они совершенно проржавели!

— Хорошо Михаил Михайлович, — послушно отозвалась из-за спины визитёра высокая медсестра с рыжими волосами, затянутыми в тугой хвост на затылке.

— Здравствуйте, молодой человек! Как вам спалось?

— Спасибо. Плохо. Голова…

— Да, да… Побочный эффект — понимаю.

Доктор приблизился, задумчиво почесав подбородок с жиденькой козьей бородкой. Он оказался чрезвычайно хрупким, низеньким старичком. Сутулый, почти лысый. Длинные пальцы, обтянутые высохшей кожей, наверняка никогда не знали тяжёлой работы. Морщинистое лицо, не имело ярких черт, которые бы запомнились надолго — обычное русское лицо. Выцветшие маленькие глазки, быстро бегали, ни на чём долго не задерживаясь. У Вадима появилось чувство, что доктору перед ним отчего-то стыдно, поэтому он избегает его взгляда, но нет — водянистые глаза неожиданно серьёзно посмотрели на него. В них не было никаких эмоций — ни намёка на понимание или сочувствие, они читали его как открытую книгу. Вадиму стразу же захотелось отвести взгляд и вообще оказаться подальше отсюда.

— Что ж, молодой человек, нам нужно серьёзно поговорить! — доктор очаровательно улыбнулся.

"Улыбка или оскал?" — подумал Вадим.

— Идёмте за мной!

Коридор мало отличался от палаты: белый, скучный. Справа и слева десятки дверей с тёмными окошками и массивными засовами. На них не было номеров — удивительно: как врачи определяли, где нужная им палата? Кафель холодно цокал под каблуками медсестры. Они поднялись по лестнице на верхний этаж — интересно, какой по счёту? Встретили хмурую не накрашенную сестру. Вадим стал замерзать — он был одет в белую льняную распашонку и свободные штаны.

Пришли.

Кабинет врача ярко контрастировал с общим убранством больницы. Мебель из тёмного дерева, причудливые картины на стенах.

— О, я вижу, вас заинтересовала моя маленькая коллекция? — оживился доктор, заметив, как он уставился на чёрно-красные капли с хаотичными геометрическими фигурами на зелёном фоне — одну из странных работ.

— Ну, они такие необычные…

— Ещё бы — это работы наших пациентов. Та, на которую вы смотрите — моя гордость! Представляете у больного тройное расщепление личности! Одна из личностей лишена способности говорить, но зато шикарно рисует! Вы, кстати, не пробовали работать кисточкой?

— Нет.

— Жаль. Хотя чем чёрт не шутит? — доктор весело подмигнул, жестом приглашая присесть на уютный кожаный диван, но Вадиму почему-то не понравились его слова.

— Вы знаете, я бы хотел сразу всё объяснить… Понимаете, я нормальный, мне не нужно лежать в вашей лечебнице. Я пытался сказать врачу в больнице, но он не выслушал…

— Да, да. Я в курсе, — перебил старичок, — он не слушал, потому что вы пытались себе навредить — разбить голову об пол…

Вадим вспомнил этот эпизод — ему стало стыдно:

— Я не хотел себе навредить, понимаете, иначе было нельзя… Мне бы получить таблетки… Они очень помогли! И я здоров!

— Вы присаживайтесь… Коллега намедни вернулась из Бразилии, привезла сказочный подарок — настоящий бразильский кофе! Ммм, он фантастический! Я сейчас вас угощу, — доктор отвернулся к чайному столику рядом со своим столом и ловко орудовал крошечным кофейником. Кабинет наполнил горьковатый тёплый аромат. Вадим обожал хороший кофе, так что даже зажмурился, впитывая запах. Открыл глаза, поймав на себе изучающий взгляд выцветших глаз. Доктор отвернулся, принёс две маленькие чашечки:

— Прошу!

— Спасибо…

— Пожалуйста, — он сел за массивный стол, откинулся на огромном кресле, сделал маленький глоток, — молодой человек, видите ли, к нам ежедневно поступает порядка двадцати новых пациентов. Москва — город- гигант, сюда едут за лучшей жизнью, но не всем суждено стать знаменитостью: вот у людей и едет крыша. Нервные срывы, алкоголизм, в последнее время — наркотики. Суицидников по ночам везут штабелями… На их фоне — вы бедная овечка. Я внимательно изучил ваше дело и вполне понимаю ваше состояние. Выпасть из жизни на пять лет, пропустить важнейший период взросления и самостановления как личности, а затем лишиться матери… Кто угодно может сорваться!

Доктор говорил, и Вадиму очень нравились его слова. Доктор всё говорил правильно. Никакой он не сумасшедший — просто запутался, просто перенервничал. Страх заточения в психушке постепенно ослабевал, меняясь на предвкушение свободы. Сейчас ему выпишут таблетки, и он снова станет обычным молодым парнем, работящим, перспективным.

На рамке большой прямоугольной картины, висящей на стене за спиной доктора, показались чьи-то бледные пальцы. На тёмном холсте чёрные всадники скакали по фиолетовому полю под лучами синего солнца. В том месте, где солнце пряталось за красным облаком, из стены высунулась дымное лицо достаточно молодого призрака. Он любознательно посмотрел на картину, заметил доктора — показал ему язык, улыбнулся Вадиму и вылез из стены наполовину.

— Для меня остаётся загадкой: зачем вас посадили на настолько сильные седативные препараты, будто лечащий врач умышленно стремился нарушить работу головного мозга… Но это, естественно, невозможно. Но, странно — обычный психоз и галоперидол… Немотивированная дозировка… Извините, за вопрос, но у вас не было личного конфликта с главврачом?

Вадим всецело поглощенный явлением привидения, лишь чудом понял, что обращаются к нему. Сглотнул, уставившись выпученными глазами на доктора:

— Что, простите?

Старичок нахмурился, надел узкие очки:

— Я говорю: у вас были конфликты в больнице?

— Нет, нет — никаких конфликтов…

— Вы себя нормально чувствуете?

— Да, это всё из-за кофе… Такой горячий и крепкий! — поспешно соврал он.

Доктор улыбнулся:

— Отменный кофе, не правда ли?

Вадим не смог ответить. Призрак полностью вылез из картины и принялся расхаживать по стене взад-вперёд, словно по земле — для него явно не существовало силы тяготения. Он вплотную подошёл к голове доктора, похлопал по лысине, посмотрел на Вадима, мол — здорово я пошутил? При жизни призрак, скорее всего, был его одногодком: юный парень с непослушным чубчиком, широкими плечами и весёлой улыбкой на лице. Он спрыгнул на пол, встал за спиной доктора и принялся изображать недвусмысленные действия, которые совершил бы с ним.

— Молодой человек, вы хорошо себя чувствуете? Нашу беседу можно и перенести?

Вадим растеряно перевёл взгляд на доктора:

— Нет, нет. Простите! Я вас внимательно случаю!

— Я спросил, какие вы принимали препараты, до срыва? Ведь именно после того как вы перестали их принимать, состояние ухудшилось?

— Именно! Я это и пытался сказать в больнице. Это были… Это были…

Призрак потерял интерес к креслу доктора, заинтересовавшись посетителем. Он прошёл сквозь старика, сквозь его стол, остановившись в шаге от Вадима, который теперь не видел своего собеседника, но приложил максимум усилий, чтобы не отвести взгляда, чтобы доктор ничего не заметил. Призрак наклонился и теперь смотрел ему прямо в глаза. Холодный пот выступил на лбу. Рука с крошечной чашкой сильно дрожала, другой рукой Вадим схватил себя за ногу и больно впился ногтями. Он понимал: стоит ему заговорить о привидении, хотя бы упомянуть о нём или проявить неадекватность в поведении — стальная дверь психушки, стоящая между ним и свободой, никогда не откроется.

— … это были бета… бета…

— Бетаблокаторы? — подсказал доктор.

— Да! — истерически крикнул Вадим в лицо призрака, — простите, кажется, обжёг горло, — отвернулся.

Привидение явно развеселила его реакция. Оно бесшумно захохотало (оно вообще пока не проявило ни единого звука), запрыгало вокруг, начало корчить забавные рожи.

— Хорошо, я вам выпишу подходящие пилюли, надо ещё подобрать дозировку… — продолжал доктор, взявший лист бумаги и начавший что-то писать, — думаю, антидепрессанты тоже пригодятся… Вы были близки с матерью?

— Да, я её очень любил… — Вадим еле держался.

Привидение снова встало между ним и врачом. Богатству его мимики позавидовал бы любой клоун. Оно корчило совершенно невозможные рожи. Он вспомнил старую детскую игру, когда один кривляется, а другой должен устоять и не рассмеяться. Разница была лишь в том, что сейчас ему скорее хотелось расплакаться или зажмуриться от страха.

— Всё же очень странно… На первый взгляд вы абсолютно здоровый молодой человек, но с вами поступили странные описания недуга. Например, "видит привидения", что это значит?

От лица Вадима отхлынула вся кровь. Он ответил, глядя прямо в холодные глаза призрака:

— Не знаю, но я совершенно точно не вижу ничего, что не видите вы и все остальные люди… Тем более призраков, — ему даже удалось саркастично ухмыльнуться — для убедительности.

— Понятно…

У призрака мелко затрясся подбородок, а брови поползли вверх, словно его жестоко обидели. Он комично утёр невидимые слёзы и, опять же, беззвучно разрыдался. Упал на пол, принялся кататься, демонстрируя глубочайшую истерику. Вадим держался из последних сил. Он понял: ещё минута и не выдержит:

— Простите, вы знаете, я действительно себя неважно чувствую… Может и правда продолжим в следующий раз? Мне бы полежать…

— Ещё секундочку и пойдёте отдыхать к себе домой… Я не вижу причин вас здесь задерживать… Скажите, вы помните, что произошло перед тем, как вы впали в кому? В пионерском лагере, если я не путаю…

— Эээ…

Призрак догадался, что Вадим собирается покинуть кабинет, но явно не наигрался, так что перестал рыдать, подполз к нему вплотную, прижался к коленям. Потусторонний холодок пронзил ноги. Лёд растекался по венам. Призрак коварно улыбался снизу, начал приподниматься. Его лицо было всё ближе и ближе. Вадим почувствовал морозное дыхание на своей щеке. Услышал тихий шёпот:

— Оставайся здесь… Без тебя скучно… — призрак высунул длинный мерзкий язык и лизнул его…

Всё. Это была последняя капля. Вадима переполнил страх. Внутри будто сработал какой-то тумблер, после чего мужество и выдержка оставили его:

— Неееееееееееет!!! — он вскочил на ноги, начал махать руками, отгоняя привидение, — не прикасайся ко мне! Не трогай меня! Уйди!!! Прошу оставьте меня в покое!!!

Привлечённые его криками, из соседних картин высунулись головы других привидений. Они удивлённо смотрели на, бешено озиравшегося Вадима. Первый призрак жестами позвал их присоединиться. Они вылезли, нерешительно подошли. Его сильно трясло. Он отступил, упал на диван, свернулся в углу, заплакал от страха, начал задыхаться от страха, повторяя: "Пожалуйста, уходите… Пожалуйста…".

Последнее, что он увидел перед тем как потерять сознание: старый доктор, стоящий в толпе белых призраков, словно среди коллег в белых халатах. В его глазах не осталось сочувствия или понимания. В них светился диагноз. Доктор поставил ему диагноз и теперь перейдёт к лечению, что значило для Вадима одно.

Конец.

Он очнулся из-за боли в руке. Непроизвольно потянул её на себя, но ничего не добился — руку что-то держало. Тоже самое со второй рукой и ногами — Вадима привязали.

— Приходит в себя, — равнодушно заметил мужской голос.

— Готовьте к процедуре, начнём через минуту, — холодный женский голос.

Над ним стоял крепкий мужчина, с волосатой грудью и рыжая сестра, которую он уже видел вместе с доктором. Виски смазали чем-то холодным. Вадим сильно испугался, хотел сказать, чтобы они остановились, что это ошибка, и ему не нужны никакие процедуры, но не смог — во рту всё место занял объёмный кляп, надёжно закреплённый на ремешке, застёгнутом на затылке.

— Ыыыы! Ыыы!!! Ы! — всё, что удалось ему выдавить.

— Клиент сильно возбуждён, — констатировал мужчина.

— Это ненадолго… — заметила женщина.

Они обменялись понятными им одним взглядами.

Вадима пронзил тотальный ужас. Это самое страшное: понимать, что с тобой прямо сейчас произойдёт нечто кошмарное, непоправимое и при этом не иметь шанса ничего изменить. В глубине души он уже знал, последовательность дальнейших событий, понимал — сопротивляться глупо, но отчаянно брыкался, выгибаясь на кушетке дугой. Путы впивались в руки и ноги, оставляя на коже синяки, но эта боль была приятной — она подтверждала, что он ещё жив, что он хозяин своего тела.

— Начнём? — склонился над его головой мужчина?

— Да, — ответила женщина.

Они не смотрели на него — он для них всего лишь один из многих пациентов, он для них работа. Вечером эти двое сменят белые халаты на яркие одежды и уедут в разные концы Москвы, оставив работу на работе, став обычными весёлыми интересными людьми. А Вадим останется здесь.

Мужчина ещё раз смазал ему виски чем-то холодным. Женщина поднесла два стальных электрода. Он успел в последний раз закричать, реабилитируясь перед самим собой — пытался спастись, пытался сделать хоть что-то, чтобы защититься.

Время остановилось.

Как во время ядерного взрыва, мир на долю секунды замер — потерял цвет, запах, форму, потом сжался до размеров его головы и взорвался, разорвав его на куски, выбросив из сознания всё, что минуту назад было Вадимом. Адская боль терзала тело не долго. Этой боли не было названия, она превосходила все возможные определения, данные ей. Боль в чистом виде. Уже скоро он перестал чувствовать тело, но в голове разряды тока продолжали творить невозможное. Его оглушило, он перестал видеть и чувствовать. Только тьма и мириады искр, и где-то в этом вихре его разум. Необъяснимая сила тащила прочь — откуда и куда — он не знал, но чувствовал, что необходимо удержаться. Сила росла, держаться было всё труднее — болезненнее.

Всё кончилось.

В ушах стоял невообразимый шум. Он приоткрыл глаза — ничего не видно, всё плывёт. Свётлые и чуть более темные пятна. Два чёрных пятна приблизились. Моргнул.

Электроды.

Вадим не успел испугаться. Неведомая сила легко подхватила остатки того, из чего состояло его "Я". Он превратился в бейсбольный мяч, запущенный в кручёную подачу. Скорость росла, всё смазалось в светлые красно-жёлтые полосы. Вперёд и быстрее! Быстрее! Мир закрутился в воронку.

Стоп.

Как с разбегу удариться головой об стену. Как врезаться на автомобиле в фонарный столб. Как будучи мячиком, встретиться с бейсбольной битой. Мир разлетелся фейерверком искр. Гул накрыл, дезориентируя, взрывая барабанные перепонки. Судорога мозга. Боль, возведённая в высшую степень.

Душа лопнула.

Его "Я" рикошетом отправилось во тьму, а он остался. Оболочка Вадима Крымова, без его воспоминаний, без знаний, без него.

Пустота.

Тишина.

Забвение.

7

Воробьи прыгают по снежным веткам. С ними что-то не так. У них красные грудки и их совсем не слышно. Не важно. На дерево падают хлопья снега. Медленно — как ему нравится. Воробьи улетели. На их вытоптанные следы падают свежие снежинки. Следов не осталось. На карнизе снова не потревоженный никем белый воротник. Темнеет. По стволу взлетела тощая взъерошенная кошка — слишком быстро — пестрит в глазах. Он отвернулся. Пожелтевшая от времени батарея. Краска покрыта десятками чёрных трещин. В эти трещины приятно вглядываться, некоторые причудливым образом складываются в правильные образы: вот профиль носатого мужчины, а это морковка.

— Вадик, вот ты где!

Такую трещину он раньше не видел — большая с тёмными точками отколовшейся краски — как дерево со снегирями! Снегири — что это за слово? Почему он так назвал воробьёв? В лицо заглянула какая-то женщина. Помешала рассматривать. Женщина улыбнулась — значит, она его любит, значит ей можно доверять. Когда-то давно, другая женщина ему улыбалась так же по-доброму. Протянула ладонь с таблетками и стакан. Он знает это — надо выпить таблетки и запить из стакана. Он хороший мальчик. Глоток. Сделано. Женщина гладит тёплой рукой по щеке. Берёт его под руку. Надо встать и идти. Надавили на плечи — он должен сесть. Вот тарелка и ложка — надо есть. Холодная масса исчезает из ложки. Жёлтые круги на воде в тарелке, как солнышко. Много солнца. Он пытается их соединить в одно большое, но они дробятся. Его опять потревожили. Ноги идут по полу. Раз-два, раз-два в этой последовательности есть ритм. Ритм — это хорошо. Знакомая комната, если он здесь — пора спать. Лучше на боку. Голову на подушку. Сверху одеяло. Руки поверх одеяла — иначе женщина перестанет улыбаться и поругает. Закрыть глаза — спать.

Прошёл ещё один день. День? Что это такое?

— Эй, проснись. Эй, ты меня слышишь?

Перед ним мужчина. Без бороды, но с серыми волосами на щеках. От него чем-то пахнет, чем-то знакомым… Не улыбается — не любит его. Мешает спать, а ведь он знает, что ещё не время вставать. Зачем мужчина мешает? Он плохой. Закрыть глаза — спать.

— Я — Грегори, можешь звать меня — Грег, а ты Вадим?

Мужчина не отстаёт. Он его проигнорирует и тому надоест — отстанет. Не открывать глаз!

— Вадим, я же знаю, что ты меня слышишь! Хватит играть в психов! Вставай, у нас дел невпроворот!

Поскорее бы пришла, улыбающаяся женщина, она его любит — прогонит плохого мужчину.

Так и случилось. Мужчина страшно шумел, но потом успокоился. Лежал рядом на соседней кровати. Тихо. Опять всё хорошо. Скоро прилетят воробьи, и может быть пойдёт снег…

Мужчина быстро поднялся. Слишком быстро — кружится голова.

— На, — протянул большую белую таблетку, — ты должен это выпить!

Как же он её выпьет, если нет стакана с водой? Таблетку нужно запить — он это знает — он умный мальчик.

— Быстрее пей! — строго сказал мужчина.

Вадим перевернулся на другой бок. Отвернулся к стене.

Неожиданно мужчина схватил его, легко стащил с кровати, посадил.

— Послушай меня! Я верю, что тебя здесь ещё не залечили окончательно! Я верю в тебя, и ты мне нужен! Пей!

Вадим испугался, хотел подчиниться, но таблетку нужно запить, что же делать? Ведь иначе нельзя!

Мужчина начал его трясти. Вадим боялся сопротивляться, поэтому тихо застонал. За что его обижают?

— Всё. Ты меня вывел! Отрой рот и съешь эту чёртову пилюлю!!! — он силой раздвинул ему губы и засунул таблетку.

Из глаз покатились слёзы. Мужчина отпустил. Вадим отполз в угол кровати, и горько плакал, пока во рту таяла горькая таблетка. Ничего не понимал: за что, почему?

На следующее утро сцена повторилась. Но мужчине было мало заставить его съесть неизвестную таблетку, когда через час пришла улыбающаяся женщина, принесла другие таблетки и стакан воды, и Вадим выпил — мужчина шёпотом накричал на него и силой сделал так, что Вадима вырвало. Это было ужасно! Ужасно не справедливо!

Палата превратилась в камеру.

Днём его не радовал ни пейзаж за окном, ни огромный пазл с весёлыми слонами, который необходимо было собрать ещё на прошлой неделе, ни кисель на обед. Весь день он боялся вечера. И вот, улыбающаяся женщина, кажется, она называется медсестра, повела его обратно. В камеру. Вадим как мог, жаловался ей, плакал, просил не возвращать его к жестокому соседу, но женщина оставалась неумолима. За его спиной задвинулся железный засов.

— Ну, привет, дебил! — расплылся в ехидной улыбке мужчина, небрежно развалившийся на кровати.

— Здравствуйте, — Вадим потупился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу на пороге.

— Сколько сегодня памперсов попачкал? Слушай, а тебе нравится, когда тебя подмывают сестрички? У них такие тоненькие нежные пальчики, они к тебе ими прикасаются, гладят… Приятно, ведь так?

— У них холодные руки…

Мужчина неожиданно привстал на постели, внимательно посмотрел на него. Вскочил. Подошёл. Вадим съёжился, ожидая новых издевательств, но сосед обнял его и непонятно почему, тепло сказал:

— Ну, неужели — прогресс!

— …

— Ты заговорил!

Он не понял, чему радуется сосед, но тоже обрадовался, осознав, что тот не станет над ним измываться. Таблетку без стакана воды, всё же пришлось выпить.

Вадим проснулся ещё затемно.

Он не пошевелился, не встал, а просто открыл глаза и понял — по-настоящему проснулся после долгого изнурительного сна. Череда дней, проведённых им в полубессознательном состоянии, сейчас казалась длинным непонятным сновидением. Сознание, его "Я" вернулось после долгого отсутствия как из отпуска. Реальность вновь стала реальной. Он поднёс руку к лицу, пошевелил пальцами. Так просто, но так странно. Она смотрелась чужой, старой знакомой, с которой не виделся несколько лет. Рука исправно слушалась, мышцы двигались под кожей. Хрустнул сустав. Ему даже показалось, что он чувствует ток собственной крови по венам. Глубоко вздохнул, испытав наслаждение, когда спёртый воздух поднял грудь, защекотал ноздри.

Что с ним произошло?

Воспоминания, видимо ждали приглашения. Призраки, старый доктор, электрошок. Вадим вздрогнул, заново пережив страшные ощущения.

— Проснулся? — от теней отделился заросший седой щетиной мужчина.

Вадим узнал соседа, пичкающего его таблетками.

— Да. Теперь проснулся…

— Хорошо… Я думал, ты так и останешься дебилом… — нарушая все возможные и невозможные больничные правила, сосед курил, — хочешь? — протянул пачку.

Он очень хотел, сел на кровати, взял сигарету, закурил:

— Это ваши таблетки подействовали? Вы меня разбудили?

— Хм, поглядите, какой догадливый парень! За тобой должок, ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы попасть сюда…

— Но зачем?

— Я позже отвечу на твой вопрос. Кстати, с днём рождения… — лица соседа не было видно, но он явно издевался над ним.

— В смысле?

— Эй, не тупи! Какое ещё может быть значение у фразы "с днём рождения"?

— Но у меня день рождение в ноябре…

— Да? Круто! Чуть не забыл — ещё и с новым годом! На дворе февраль…

— ЧТО?

Он поперхнулся дымом. Прокашлялся. Уставился в зарешеченное окно. В свете фонаря на землю падал снег. Из-за плотного снегопада ничего не было видно. Чернота и снег. Снежинки в лучах. Нет — Вадим понимал, что провёл в клинике много дней, но чтобы настолько много… Ещё полгода вырванные из его жизни. У него снова украли время, но на сей раз не внезапная болезнь, а люди, сделавшие это умышленно. Люди, не желавшие слушать, не хотевшие ему помочь. Полгода. Не приходи он тогда в больницу, он бы успел заработать на машину, возможно с кем-нибудь подружился, встретил девушку…

— Хочешь ещё одну забавную новость?

— Давай, — он перешёл на "ты", но сосед этого не заметил.

— Ты теперь бомж…

— В смысле?

— Слушай, избавься от этой фразы — меня она бесит! "В смысле, в смысле" — говоришь как идиот! В прямом смысле! Тебе исполнилось восемнадцать, ты стал собственником купленной квартиры, но зачем дебилу недвижимость? Врачи, на время лечения становятся опекунами пациентов. Дальше всё просто: они подсунули бумагу, на которой ты, пуская слюни, поставил крестик — отказался от жилья в пользу какого-то нуждающегося медика… Вот и всё!

— …

— Кстати, я бы на твоём месте сказал им за это спасибо… Они поимели тебя как могли и теперь, когда брать больше нечего — оставили в покое. Они думают, что через пару лет, не привлекая особого внимания, ты скопытишься от сердечного приступа и никому до этого не будет дела… Только это и позволило мне подобраться к тебе так близко!

Сосед затушил сигарету об пол. Пепел с сигареты Вадима упал на голую ступню, обжёг кожу. Что-то спавшее глубоко внутри закипело, забурлило начало подниматься. Неописуемая сила — ярость, сшибала на своём пути всё: правила поведения, осторожность, страх. Сначала потерял время, теперь всё остальное. Вадим сорвался с кровати, подбежал к двери сильно ударил в неё так, что стальной гул разлетелся по этажу:

— Откройте, немедленно откройте!!!

— Эй, ты чего, — подскочил встревоженный сосед, — не смей этого делать… ты только проснулся и хочешь опять… Ты же знаешь — они умеют успокаивать! — его заставил замолчать сильный удар в челюсть.

— ОТКРОЙТЕ!!! — орал Вадим, продолжая долбить в дверь.

Он не думал о том, что собирается сделать, какие последствия повлекут за собой эти действия. Будущее потеряло всякое значение. Он просто не мог больше молчать, сидеть взаперти, подчиняться — слишком много времени ему пришлось быть жертвой — хватит. Ожил засов в двери. На пороге показался плечистый санитар в зелёном халате. Вадим чувствовал в руках неописуемую силу. Не раздумывая, врезал ему апперкотом. Лязгнула челюсть. Перед тем как потерять сознание в глазах санитара промелькнуло удивление. Вадим выскочил в коридор — никого. Его опьянила свобода. Скорее всего, за время вынужденного заточения скопилось немало адреналина, который сейчас огромными порциями выплёскивался в кровь. Адреналин смешивался с ненавистью и жаждой мести. Сжимая и разжимая кулаки, он побежал по коридору. Из сестринской вышла заспанная медичка — она продолжила спать на полу, пуская пузыри сломанным носом. Ещё одна — толстая, как бочка, испуганно пятилась, но не смогла укрыться от его пинка. Центнер жира погасил удар в живот, но желеобразная свиньячья физиономия не устояла. С хлюпающим звуком толстуха повалилась на кафель, перегородив коридор.

— Ненавижу!!! О, как же я вас всех ненавижу! Будьте прокляты! — повторял Вадим, врываясь в пустые кабинеты, ломая на своём пути мебель. Ему не было жалко встреченных сестёр или врачей, ему казалось, что он помнит, как они, ухмыляясь, пичкали его лекарствами, следили, как он теряет связь с реальностью, контролировали дозировку, чтобы он не вернулся. От этих мыслей сил становилось всё больше. Ненависть росла как чёрная туча перед грозой. Путь преградил немолодой широкоплечий медбрат, грозно продемонстрировав кулаки. Его лицо превратилась в кровяную кашу, после того как Вадим с ним закончил.

— Сдохните! Сдохните, все! Горите синим пламенем! Горите в аду! — шипел он.

Перед глазами всплыли лица рыжей медсестры и медбрата, которые уничтожали его личность электричеством — ах, как жаль, что их здесь нет! "Ааааааа!!!" — заорал Вадим от отчаяния, что не может их достать: "Умрите, самой жуткой из смертей!!! Умрите все!!!". Изредка на пути ему попадались люди, и они почти сразу падали на пол от сильных ударов. Иногда на пол капала их кровь. Рука болела. Сколько челюстей он сломал ею? Гораздо меньше дней, что они у него отобрали! Все виновны! Уроды! Вспомнилось лицо врача: "НЕНАВИЖУ!!!". Огонь в душе постепенно начал спадать.

Он сидел на коленях на полу в приёмном покое перед стальной решёткой, отделявшей от него свободу. Рядом на полу лежали кровоточащие тела охранников — они так и не успели воспользоваться дубинками. Если бы он знал близость с женщиной, он бы сравнил последние минуты с испепеляющей, сводящей с ума страстью, когда боль превращается в сладкое удовольствие. Считанные мгновения жёсткого секса, краткий миг на вершине наслаждения и падение в пропасть расслабления. Силы, так же как и ярость окончательно оставили его. Вадим снова стал одиноким несчастным мальчишкой, то ли тринадцати, то ли восемнадцати лет. Слёзы навернулись на глаза. Слёзы отчаянья — всё, что он сделал, не имело значения. Мертвые медики не вернут потерянного времени — потерянной жизни.

— А ты — крутой! — с показным восхищением сказал сосед, медленно спускавшийся по лестнице, — не ожидал от тебя… Это, конечно, всего лишь ночная смена — человек пятнадцать дежурных, но всё же… Мда, удивительный ты парень!

— Отстань, зачем пришёл?

— Я? Чтобы забрать тебя, научить жизни, сделать человеком…

— Хватит с меня учителей — убирайся!

— Нет.

В короткое "Нет" сосед вложил неимоверную силу и мощь, но хоть сказал очень тихо, эхо пронеслось по пустым тёмным этажам, даже рубашка на спине слегка затрепетала. Стало ясно без слов, что они (не ясно почему) поменялись местами — теперь сила была на стороне соседа. Вадим удивлённо обернулся и удивился ещё больше, обнаружив небритого мужчину прямо перед собой, и ещё больше удивился, когда сосед неожиданно вколол ему в плечо целый шприц какого-то препарата:

— Что? Что ты делаешь?

— Спасаю тебя…

Вадим дёрнулся, хотел убежать, но руки и ноги наливались свинцом:

— И ты меня предал!

— Нет… Я тебя никогда не предам…

Это было последнее, что он услышал перед тем как отключиться.

Вадиму снился борщ: наваристый, тёмный с розовыми нитями капусты на поверхности. Между колечками пара показался лавровый лист и кусочек сочного мяса. Его не обязательно пробовать, чтобы понять — вкуснее никто никогда не варил. А какой запах! Он проснулся, но сон не улетучился — перешёл вместе с ним сквозь границу пробуждения — Вадима окружал запах борща.

В полумраке трудно было рассмотреть убранство комнаты. В ней отсутствовали окна, а одинокая свечка, горевшая на табуретке у изголовья, давала слишком мало света. Кровать поражала своей необычностью: огромная, мягкая как перина, скользкая из-за шёлковых простынь. Над ней возвышался полог из тонкой прозрачной ткани, изящно льющийся к полу. Вадим почувствовал себя свежим и отдохнувшим (забытое ощущение), а ещё очень голодным. Голод, растревоженный чудесным запахом, звал быстрее отыскать кухню. Шевельнулась осторожность, но он её успокоил, решив, что хуже, чем есть быть не может. На полу лежал мягкий палас. На босые ноги тут же налип песок — комнату явно давно не убирали, об этом говорила и целая куча вещей беспорядочно валявшихся по углам. Глаз остановился на старом самоваре, балалайке, резном залитым воском подсвечнике. Странный набор. В коридоре было чище. Всё вокруг напоминало экранизацию какого-то исторического романа. Мебель, ремонт и аксессуары кричали о девятнадцатом или даже семнадцатом веке. Коридор напоминал коридоры дворца. На стенах с дорогой тёмно-зелёной драпировкой с гербовыми вензелями, замерли тусклые портреты придворных в позолоченных рамках. Вадим улыбнулся, представив, как какой-нибудь монарх в стенах своего дворца самостоятельно варит борщ — запах не сочетался с интерьером. Он прошёл мимо нескольких плотно запертых дверей. Коридор повернул направо, выбросив его на вполне современную кухню. У плиты с алюминиевой кастрюлей из его сна колдовал сосед по психушке, как и Вадим, он был одет в семейные трусы и майку — холостяцкая идиллия, не меньше.

— Мне уже надоело говорить тебе "Доброе утро", — не повернувшись, сказал сосед, — мы слишком часто начали вместе просыпаться — это плохая традиция, ты ведь можешь привыкнуть…

— Да, я не…

— Я шучу, — без тени улыбки перебил он, — мы с тобой теперь что-то типа напарников, поэтому учись сечь фишку!

— Чё?

— Блин, забыл — ты же коматозный, по-нашему не понимаешь… Короче, навёрстывай, я тебе не нянька… Хавать… В смысле есть будешь?

— Я знаю, что такое "хавать"! Буду!

— Ок.

Сосед зарос щетиной ещё больше, став похожим на Афганца. Разливая борщ, он насвистывал незатейливую мелодию, а Вадим давился слюной. Борщ действительно оказался выше всяких похвал. Вместе с горячим свекольным рассолом тело наполняло счастье. Вадим дважды опорожнил тарелку, прежде чем, объевшись, откинулся на спинку старинного стула:

— Спасибо!

— Клёвый супчик получился?

— Вообще! Я никогда не ел ничего вкуснее!

— Угу, — подмигнул сосед, — у меня чёрный пояс по готовке. Пробовал бы ты мой печёночный паштет — вот это реально шедевр, а супы просто баловство.

— Слушайте, мне как-то неудобно, но я мало что…

— Мы с тобой раз и навсегда перешли на "ты", — перебил сосед, — я знаю: ты забыл, как меня зовут? Я, Грег Прад — твой спаситель, напарник и наставник! Можешь звать меня — Капитан.

— Вы… То есть, ты — солдат?

Прад посмеялся чему-то своему:

— Можно и так сказать… А теперь посмотрим телевизор — утренние новости пропускать нельзя!

Большой тонкий, явно дорогой телевизор показал строгую ведущую, перечислявшую главные события планеты, произошедшие пока они спали. Вадим не любил новости, так что налегал на пряники, запивая необычным терпким чаем. "Группа педофилов терроризирует детский лагерь "Артек" — сказала ведущая. Вадим, чуть не подавился. "Сатанисты вырезали послушников старообрядческой общины под Воронежем" — продолжал телевизор.

— Нифига себе, какие новости! — искренне удивился Вадим, — два таких события и в один день!

— Салага, привыкай! Это только начало…

— В смысле… — спохватился вспомнив запрет, — Эээ то есть, как это — "только начало"?

— Пока ты валялся в коме, многое изменилось. В стране нет цензуры — всё показывают без купюр: кровь, сперма, сопли — всё в прямом эфире, — Прад влюблено посмотрел в телевизор, — красота!

"ЧП в столице. Всего за одну ночь умерло большинство сотрудники Психиатрической клиники имени Корсакова. Обстоятельства выясняются. Началось следствие. Уже известно, что около пятнадцати человек, дежуривших накануне, подверглись зверской атаке со стороны пациентов. Остальной персонал погиб при неясных обстоятельствах. Так же известно, что главврач клиники — профессор Вэбер, накануне ночью покончил жизнь самоубийством" — экран потемнел, показав кровавую лужу на асфальте, куски мяса на гусеницах трактора, кости в алом снегу. Вадиму стало нехорошо — борщ попросился наружу. "Профессор выбрал необычный способ проститься с жизнью — лёг под гусеницы снегоуборочной машины. Мы будем следить за расследованием" — пообещала диктор, на лице которой после увиденного не дрогнул ни один мускул.

Вадим ошарашено посмотрел на Прада, который с любопытством следил за его реакцией:

— Что это было?

— Подожди. Смотрим дальше…

Ведущая взяла в руки листок бумаги, прочитала: "Мы только что получили срочное сообщение. Спасатели подняли со дна Москва реки изуродованное тело неизвестной девушки. Потерпевшая была жестоко изнасилована. Убийцы несколько часов измывались над жертвой — у девушки отрезан язык и грудь. После изнасилования преступники ещё живую пострадавшую выбросили в ледяную воду. Девушка цеплялась за жизнь в течение часа. Следствие подозревает появление нового маньяка. Если вам что-либо известно о потерпевшей, просим сообщить в милицию" — на экране появилось посиневшее лицо с чёрными синяками вокруг глаз, шрамами на щеках, разбитыми губами и яркой копной рыжих волос.

Вадим похолодел. Он узнал медсестру, которая делала ему электрошок. Испугался. Попробовал найти поддержку в лице Капитана, но тот быстро выключил телевизор, отвернулся.

— Я… Я не понимаю…

— Молчать! Надо кое-что проверить. Сиди и молчи! — Капитан быстро вышел из кухни и долго не возвращался.

Прошло около десяти минут.

Вадим успел передумать кучу мыслей, но ни одна и близко не отвечала на вопрос о судьбе погибших. Из царского коридора вышел уже полностью одетый и даже хорошо выбритый Прад. Он слегка прихрамывал, опираясь на красивую трость. Пододвинул табуретку, чтобы сесть, напротив Вадима:

— Нравится? — он приподнял трость.

Да, она была хороша. Чёрная смоляная основа бликовала в тусклом кухонном свете, её покрывал тонкий изящный рисунок — ярко-красные языки огня. Ручка наверняка прекрасно сидела в руке.

— Красивая, — ничего не понимая, оценил Вадим.

— Очень красивая?

— Да, очень красивая трость, как и ваш свитер, но причём здесь это? Там ведь эти врачи…

Вадим не успел договорить.

На его глазах происходило невероятное.

От тёмно-зелёного свитера Капитана повалил густой пар, запахло горелым.

— Чёрт, я его только купил… Штука баксов! — выругался Прад, что-то шепнул через плечо — дым исчез, — не обращай внимания, смотри лучше сюда…

Трость в руках капитана почти неслышно застонала или скрипнула. Языки пламени поблёкли. Дорогой лак, покрывавший древко, потускнел, словно в одночасье стал шершавым. Ещё секунда и у самой рукоятки появилась крошечная трещина. Вадим моргнул. Ещё одна трещина и ещё. Процесс ускорился. Прямо на глазах трость то там, то тут покрыли тонкие трещины. Царапины. Было слышно, как лак с высоким писком неохотно сходит с чёрной палки. Не прошло и минуты, как богатая шикарная трость, стоящая наверняка невозможно дорого, превратилась в старую облезлую клюку. Лаковое покрытие кусками падало на пол, как кожа, сгоревшая под солнцем.

Вадим ошарашено смотрел на превращение, но ничего не понимал. Что это? Фокус? Какая-то химическая реакция? Он испугался, но не из-за трости, а из-за того как помрачнел Капитан. Свежевыбритое лицо стало серым, будто за пару минут успела прорасти седая щетина. Прад отвернулся, тяжело вздохнул, не взглянув на Вадика, встал, пошарил в кармане — нашёл сигареты, закурил. Кухня наполнилась ароматом табака и шоколада.

Вадим пришёл в себя:

— Капитан, что за чертовщина твориться? Что за фокусы с палкой? Объясните, наконец? Я ничего не понимаю…

— Молчи. Я не разрешал тебе говорить…

— Не понял… Теперь вы, вернее, ты мне будешь указывать когда говорить?

— На, — в руках Прада возникла тонкая церковная свечка. Необычная — из розового, практически красного воска, с узором по бокам, — зажги её!

Вадим чиркнул зажигалкой. Свеча, потрескивая, загорелась. Вдруг тонкий ровный огонёк стал чёрным, начал коптить. Свеча потухла.

— Объясни, зачем это?

— Молчи, пока не сделал плохо ещё кому-нибудь…

— У?

Но Прад не ответил. На кухне повисла болезненная тишина, какая воцаряется в зале суда перед оглашением приговора. Вадим продолжал гадать о случившемся, но ничего не приходило на ум. Капитан закурил ещё одну крепкую сигарету. Дым стелился по столу, змеился под потолком, у абажура.

Вдруг Капитан грустно сказал:

— Чёрный язык.

— Что?

Прад тяжело вздохнул, затушил окурок, открыл форточку. По ногам пронёсся холодный сквозняк.

— Ответ на все мои и твои вопросы — Чёрный язык.

— Ты про свечку?

— Нет.

— …

— Начнём сначала. Я узнал о тебе, когда ты вопреки диагнозу и прогнозам вышел из комы, после пяти лет сна, но меня не особенно заинтересовал этот случай — так, взял на заметку — не больше. Но дальше стало интереснее — неожиданная, необъяснимая смерть матери и целого отделения больницы. Теперь я уже не мог наблюдать со стороны, но опоздал. Ты загремел в психушку. Уж не знаю по каким причинам, но добраться до тебя было чрезвычайно сложно. Но мы встретились. Я знаю, что ты видишь то, чего не видят остальные люди, но оказалось — это не предел. Теперь же мне стала ясна причина хвоста из смертей, который ты оставляешь за собой.

Чёрный язык.

— Не понимаю… Зачем вы следили и причём тут чёрный язык?

— Ты помнишь из-за чего впал в кому? Помнишь последние часы в детском лагере?

Вадим задумался. Он много раз пытался восстановить события последнего дня, но тщетно, хоть убей — ничего не выходило:

— Нет.

— Вспомнишь — не сомневаюсь. Я почти знаю причину, но ты должен сам найти ответ. Видимо ты оказался не в том месте, не в то время… Растревожил могущественные силы…

— А чёрный…

— Тебе известно что-нибудь о сглазе?

— Сглаз? Ну, бабушка, конечно, рассказывала, но ведь это чепуха! Я не верю в суеверия!

— Напрасно, пожилым людям нужно доверять, — Прад повернулся и наконец-то на него посмотрел, в его глазах светилось сочувствие, — Сглаз существует — это очень слабая форма колдовства, я бы и колдовством это не назвал… Инстинкт, атавизм пришедший из прошлого. Сглазить может любой — этому и учиться не нужно, так же как снять сглаз. Сбрызнул человека или предмет святой водой через дуршлак — вот и вся хитрость!

Вадим не мог понять — шутит Капитан или издевается над ним, неся подобную чушь.

— Другое дело Чёрный язык — это совершенное, уникальное явление. Я встречался с ним всего два раза, да и то… Не буду ворошить прошлое. Чёрный язык — это сглаз возведённый в высшую форму. Как грифель и алмаз — структура одна и та же, но абсолютно разный конечный результат! О нём мечтают все колдуны, но…

— Стоп, стоп, стоп! Вы серьёзно? Колдуны, сглаз — бред какой-то несёте! — Вадим начал ёрзать на табуретке.

— Дослушай. Не хочешь теории — так и быть. Чёрный язык может искалечить, убить, сломать, уничтожить. А теперь я тебе докажу, что ты получил этот дар или проклятие — разные люди это называют по-разному. Вспомни, после чего заболела твоя мама…

— Мама? — ему было больно её вспоминать, — ничего особенного. Мы поговорили, она плакала от счастья, потом уехала на работу и там заболела…

— Твоя мать, как мне сказал её врач, схлопотала уродство?

Вадим подскочил:

— Она не урод! Не смейте, так о ней говорить! Я предупреждаю!!!

— Успокойся… После драки кулаками не машут… А когда ты выписывался из больницы, какие слова произнёс?

— Я? Не помню… Ну, они — врачи пришли меня проводить… Было трогательно. Я не ожидал от них… Всем сказал спасибо, благодарил, обещал вернуться… Хотя возвращаться не планировал… Наврал.

Капитан грустно усмехнулся:

— А здоровья ты им не пожелал?

— Здоровья? Ну, сказал, наверное, как все говорят: не болейте и всё такое…

— И они все через сутки умерли от неизвестной болезни…

— Но…

— Позволю себе ещё одно предположение… Матери ты случайно не говорил, что-нибудь про её внешность, например, про её кожу или молодость или, что она в хорошей форме?

Вадим не подумав, сказал: "Нет" — и тут же, как гром среди ясного неба, вернулось воспоминание. Прощаясь, он сказал маме, что-то вроде: "Ты у меня такая красивая"…

— О боже… Я её сглазил?

Прад видел его ужас, но продолжал:

— А потом она заболела, и ты непременно искренне желал ей как можно скорее поправиться?

Вадим не ответил.

Ответа не требовалось.

Оба знали правду.

— У тебя Чёрный язык.

Глава N4. Домовой