лого привала, я вернул Козловского, чтобы упрятал осторожно в землю окурок, он забыл его на камне. А ведь самокрутка из газеты, из нашей, из русской. И еще. Верно, по мокрому торфу да по глине пройти и не оставить след непросто. Ступайте след в след, затаптывайте, труднее разобраться, чьи и сколько следов. Это уж там, где идем без тропинки. Все дозорные должны выбирать путь по кромке гранита, и там мох надо стараться не тревожить, не наступать на него. По камню идти тяжело, ноги бьет, но следов меньше. А нам это и важно…
— Поняли, товарищ младший лейтенант, учтем, — согласились ребята.
На последнем привале перед Одежявром на вахту в дозор заступил Иван Поляков. Группа укрылась от ветра в узкой щели, проточенной потоками воды за многие тысячелетия. Наверху, на открытом пятачке, Поляков, обдуваемый пронизывающим сырым ветром, залег с биноклем: водит им то в одну, то в другую сторону.
Даже здесь, на холодных камнях, в мороси, в завывании ветра, продрогший Иван держит фасон. У него, как и у всех, табельное матросское обмундирование, все положенное по вещевому аттестату. Но носит его Иван так, что не заметить нельзя, мимо не пройдешь. Все точно по размеру, не мешковато и не узко, клеши, шире, чем фабричный пошив, но мера рассчитана скрупулезно, ширина точно соразмерна росту Ивана, брюки не выглядят юбкой, метущей улицу, или поповской рясой, не прячут отлакированные носки ботинок. Во рту один передний зуб золотой. Улыбка у него веселая, меловые зубы на заглядение, а золотой зубок сияет изо рта солнышком. Лицо чистое-чистое, белобрысое, волосы русые, а брови разлетистые, будто самой природой подбритые сверху, темные, как встарь говорили, — соболиные.
Всей статью Иван на заглядение. Это для него не секрет. Привык, что на него засматриваются, девицы вслед поглядывают. И потому ходит он гоголем.
Свою манеру держаться не меняет Иван и в походе, хотя дожди, глина, стужа и с него лоск стерли: лицо посерело, шерстяной подшлемник он раскатал и одел на голову, прикрыв уши, шею и подбородок. Правда, так он прикрывается только в дозоре, на марше идет налегке. Грудь нараспашку. Иван верен себе — морскую душу не прятать напротив — открывает ее всем ветрам.
Любят пошутить, побалагурить на привале, перекинуться забористым словцом Иван Поляков с Васей Кашутиным. Друзья зовут Кашутина запросто — Егорычем, хотя летами он не старше большинства ребят в отряде, прослуживших на флоте по четыре-пять лет.
Кашутин волжанин. Родился в Саратове. Отец его был комиссаром в гражданскую, с войны не вернулся, погиб. Отчим ушел на эту, тоже где-то сражается. Сестра добровольно попросилась на фронт, выхаживает раненых.
Ростом Кашутин повыше Ивана Полякова и статью поскладнее, посолиднее, лицом тоже видный. Но он не такой броский, как Иван. И вовсе не стремится выставлять себя на первый план. Да характер у него помягче, чем у Ивана, более общительный, компанейский, что ли. У Ивана все-таки проскальзывает самодовольство, а у Василия его нет и в помине.
Разведчикам разрешается ходить и на базе не в форменной одежде. Кашутин до войны служил в армейских частях, привык к этой форме. Поэтому ходит он в армейском, а на голове носит зеленую фуражку пограничника. Пояс туго стянут, обрисовывает девичью талию, гимнастерка комсоставская, шевиотовая, удлиненная — ниже брючных карманов. Бриджи синие-синие, на сапогах ни морщиночки, отчищены щеткой и отшлифованы бархоткой так, что солнце отражается в них как в зеркале. Среди всех разведчиков в морской форме только один Кашутин выделяется армейской гимнастеркой.
Характер у Васи веселый, неунывающий, парень он удалой. Правда, ходить часто в город, встречаться там с девчонками, разгуливаться с дружками большого пристрастия по имеет. Поет озорные песенки, какие издавна сочиняет русский народ в селах на потеху себе и на забаву другим.
Поляков и Кашутин вывели отряд к бывшей погранзаставе. На месте поселка остатки пожарища, угли, пепел.
Неуютно и тоскливо на месте прежнего солдатского жилья. По следам видно, что и после пожара здесь появлялись егеря.
Привал устроили на берегу озера.
За неделю исколесили по округе около двухсот километров. Устраивали на сопках дозоры, наблюдали тщательно, пока не уверились, что эту зону ни немцы, ни финны еще не осваивают, ходить можно.
Молодые разведчики обрели первый навык дальнего похода.
Глава IV
Заместитель Визгина подполковник Леонид Васильевич Добротин недавно вышел из госпиталя. Раны на ногах затянулись, но ходил он еще с палочкой. При каждом шаге пощипывало под кожей и в мышцах покалывало, будто иголочками. В мирное время его еще выдержали бы в госпитале, а потом отправили бы на курорт для укрепления. Но сейчас — война. Человек на ногах, это уже хорошо. Добротин исправно нес службу, читал сводки, донесения, обсуждал с командирами подразделений и работниками отдела проекты операций, но его все время тянуло в отряд, с которым испытал он свою военную судьбу, хлебнул сполна горечь утрат. Но он понимал, что пока совсем не поправится, делать ему у разведчиков — нечего. Да и врачи отговаривали.
Визгин вместе с Добротиным обсудили итоги двух походов разведчиков. Они сошлись во мнении, что резервные маршруты проверены. Сейчас следует снова обратиться к Мотовскому побережью.
— Планы операций групп Инзарцева и Карпова готовы, — сказал Визгин. — Когда будем докладывать?
— Докладывать рано, — ответил Добротин. Надо нам самим определиться, кого поставим командиром отряда? Я бы предложил Инзарцева, но меня настойчиво отговаривает наш новый сотрудник — Люден. По его мнению, у Инзарцева нет оперативной грамотности, зато полно самоуверенности. К тому же он якобы резок, прямолинеен.
Визгин добавил от себя, что Люден, который закончил военную академию, считает, что каждый командир должен иметь высшее образование. Об этом можно только мечтать.
— Вы, Леонид Васильевич, — обратился он к Добротину, — тоже окончили академию, прошли все воинские ступеньки, но не кичитесь образованностью, а считаете своим долгом учить людей словом и личным примером. По-моему, Люден судит об Инзарцеве предвзято. Мне хорошо известно, что, когда разведчики, будучи в глубоком немецком тылу, обсуждали, как быть после побега бойца к фашистам, Инзарцев настаивал на налете на аэродром. Люден был против и использовал свою власть, чтобы боевая операция не состоялась. Вот тогда Инзарцев прямо высказал свое недовольство Людену, обвинил его в нерешительности, в боязни активных действий. Мне нравится в Инзарцеве напористость, стремление к боевому делу. Люден — осторожен. Инзарцев — горяч, излишне категоричен. Вот в чем суть их расхождений в решении боевых задач.
— А что вы думаете о Карпове? — спросил Добротин.
— Я его совсем не знаю. Молодой лейтенант. Серьезно с ним я не беседовал. К сожалению, никак не хватает времени, чтобы поближе сойтись с людьми, разобраться, на что они способны.
— Моряки его хвалят, — сказал Добротин, — он им приглянулся. Говорят, что человек простой, душевный, строг в меру.
— У Инзарцева все-таки побольше опыта командования, напомнил Визгин. — Сколько лет он сколачивал спортивные команды, тренировал их. Этот навык работы с людьми в пользу Инзарцева. Возьмем Карпова в резерв, будем растить. Пошлем сейчас обоих командирами групп, посмотрим, как каждый выполнит задачу. Сопоставим и решим.
Хотя Инзарцев не был назначен командиром отряда, фактически же он был за командира. Звание он имел, как и его коллеги в области военного спорта — интендант III ранга. На рукавах носил нашивки серебристо-белого цвета. И хотя такие командиры нередко служили в плавающем составе, состояли в корабельных экипажах, по знакам отличия, по воинским званиям они выделялись среди строевых командиров.
26 сентября группы Инзарцева и Карпова вышли из Полярного на мотоботе «Север». Приблизились к входу в Мотовский залив, приглушили мотор и на малом ходу, прячась под берегом Рыбачьего, подкрались к губе Эйна. Здесь легли в дрейф и какое-то время всматривались в южный берег залива. Не разглядели там ни движения, ни огня. Все, казалось, спокойно, тихо. Командир бота младший лейтенант Яковлев повел его через залив осторожно, мотор работал вполсилы, лишь глухое урчание доносилось из машинного отделения да потрескивали выхлопы в трубе на корме.
Вплотную к берегу подходить не рискнули, в темноте можно было запросто наскочить на подводные луды, так на Севере зовут камни под водой. Нарвись на такую луду, будешь сидеть как на мели, пока не снимет приливом. Группа высадилась на берег двумя шлюпками.
На боте осталась команда и медсестра Маша Иванова. Ей положено быть на боте, ждать возврата групп, чтобы в случае необходимости оказать первую помощь.
Маша — типичная русская молодица, пышные русые волосы не укрывает матросская шапка, кудри распушились и рассыпались по плечам. Румяное, красивое лицо, задорная улыбка, широкий рот открывает два ряда белых зубов. Смеется раскатисто, звонко.
Группа Инзарцева высадилась на берег в полночь на 27 сентября.
Бот повернул обратно к Рыбачьему, в Озерки.
Разведчики вышли на берег восточнее мыса Могильного. Непроглядная темень, ни дорог, ни тропок, скользкие камни, о которые то и дело спотыкались моряки, проклиная и камнелом и ночной мрак. Инзарцев решил сделать остановку. Примерно в полукилометре от берега устроились на ночлег. Завернувшись в плащ-палатки, легли на намокший мох. Малюсенькие, высотой до колена, кустики кое-как приглушали ветерок.
Первую вахту заступил Степан Мотовилин. Через час он разбудил себе на смену Ивана Полякова, от него службу принял Василий Кашутин. До пяти утра все по очереди отдежурили по часу, последним охранял покой спящих Алексей Маер.
Было еще темно, рассвет должен был наступить часа через два, но все встали и тронулись в путь.
День выдался хмурый и неприветливый. Густые, набрякшие от холодной воды черные тучи медленно плыли с моря. Туман затянул все вокруг, вскоре и сопки не проглядывались.