Правда, остались еще два часовых у самой двери, но их уговаривать пришлось еще меньше, чем Андерсона.
Я толкнул дверь, она открылась практически бесшумно, на идеально смазанных петлях. В центре управления — всего несколько человек, включая Айсмана. Полковник сидит спиной ко мне с телефонной трубкой у уха, а внимание четверых штабистов и двоих инженеров спецсвязи приковано к экрану телевизора, на котором идет прямой репортаж.
В кадре — «Фолькеншутц» и дирижабль спасателей, пытающийся перебросить перекидной мостик к окну где-то так восемьдесят пятого этажа, в то время как пулеметчик в гондоле ведет огонь сквозь другое окно. В этот момент на балконе несколькими этажами выше появляется фигура. Слышен возглас репортера «смотри, смотри! Выше!», оператор наводит великолепную оптику, произведенную на лучших германских заводах, и увеличение позволяет рассмотреть, что фигура эта перекособочена, искривлена, а перед ней в воздухе висит какая-то статуэтка. Мгновение — и кусок бронзы устремляется к дирижаблю, разгоняясь все сильнее. Позиция выбрана идеально: с дирижабля нельзя увидеть одержимого, находящегося выше, наполненный гелием корпус заслоняет обзор и прострел. В дирижабле появляется сквозная дыра: одержимые способны развить своим броском энергетику мелкокалиберной пушки, а оболочка дирижабля и пистолетной пулей пробивается.
Дирижабль, потеряв гелий из целой секции, начинает снижаться, из окна выпрыгивают люди, предпочтя разбиться той альтернативе, что преследует их, а я пытаюсь успокоить совесть мыслью, что в их гибели нет моей вины: даже выйди мы на задание, наш дирижабль бы только-только добрался до «Фолькеншутца». Вот те, которые погибнут в последующие часы и дни — ну, гибель некоторых мы могли бы предотвратить, если б нас не лишили всяческой мотивации делать это.
Люди, пожните, что посеяли. Это ваша вина, что я больше не желаю сражаться за вас.
В этот момент полковник дослушал собеседника и ответил:
— Да, герр генерал, я понял. Немедленно распоряжусь. Перезвоню, как только Кёрза доставят сюда.
Он положил трубку и повернулся к штабисту, и в этот момент я сказал:
— А я уже тут, полковник.
Айсман обернулся, увидел меня и остальных в полном вооружении — и понял если не все, то самое главное.
— Ах вы гнусные твари, — выдохнул он.
— Да что ты знаешь о гнусных тварях, ублюдок… Гнусно — презирать и ущемлять того, за чьей спиной прячешься. — Я отобрал у него пистолет, проследил, как обезоруживают штабистов, и кивнул Маркусу: — проводи их наружу.
Инженеров пришлось доставать из-под стола, куда они спрятались, ожидая кровавой бани.
— Вас мы задержим на пару дней, пока вы научите нас пользоваться всем этим добром. И давайте без саботажа, хорошо?
Оба поспешно закивали.
Я уселся в кресло Айсмана и щелкнул селектором внутренней связи:
— Говорит Конрад. Сообщите новости.
Коммуникатор затрещал голосом Ронни:
— Мы заняли склады и выходы. Сейчас закроем бронедвери, только выпустим выходящих… «Третья» заняла весь нижний уровень. Знаешь, у меня идея. Надо заложить взрывчатку под резервуаром внешнего водяного контура и заминировать система спуска графитовых стержней.
— И что это нам даст?
— Если пробить внешний контур охлаждения и оттуда вытечет весь хладагент — радиоактивная вода внутреннего контура, омывающая топливные сборки, моментально закипит, превратится в перегретый пар — и будет большой бум, настолько мощный, что весь грунт над базой взлетит на воздух. Если уничтожить еще и систему спуска графита — этому нельзя будет воспрепятствовать, даже если военные захватят базу.
— Хм… Красивый способ самоубийства на крайний случай.
— Ты не понял. Радиоактивные осадки накроют все столичное кольцо. Весь мегаполис, понимаешь? Это наша страховка от любого штурма.
— Ронни, ты гений! Где ты этому научился?!
— Да просто школьные уроки не прогуливал. Нам «физик» рассказывал, как устроен реактор.
— Займись немедленно.
Ну что ж, вот теперь можно поговорить и с генералом Штайнером. Я спросил у инженера код и набрал его на телефоне спецсвязи.
— Генерала Штайнера, пожалуйста.
— Сейчас, — ответил штабист на той стороне.
Секунд через двадцать в трубке послышался голос генерала.
— Штайнер на связи, прием!
— Это Конрад Кёрз. Вы хотели со мной поговорить, генерал?
— Не то слово, Конрад. Ты понимаешь, что своим саботажем обрекаешь на смерть множество людей?
— Люди порой так удивляются, когда поступаешь с ними так же, как и они с тобой.
— Поясни?
— Вы обрекли на смерть многих из нас, забрав из моей и так маленькой команды особо важного бойца.
— Крэйн совершил убийство.
— Я не согласен с этой формулировкой. Мое мнение таково, что человек, умышленно спровоцировавший Юджина, пытался покончить жизнь самоубийством, и ему это удалось. Почему, если человек с пластиковым пистолетом провоцирует полицейского открыть огонь, то это самоубийство, а если провоцируют «спеца» — то виновен «спец»?
— Послушай, я понимаю и в какой-то мере даже разделяю твою точку зрения, но у нас нет времени разбираться в юридических тонкостях. В «Фолькеншутце» гибнут люди, вы все нужны там немедленно и безоговорочно.
Я вздохнул.
— Вы предлагаете нам идти на опаснейшую миссию неполной командой?
— Ты знал, что эта работа опасна, еще когда подписывал документы. Такова была цена выхода из резервации. Что на тебя нашло, Конрад?!! Ты понимаешь, что вам не простят этого саботажа?!!
— Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, генерал, потому что не чувствую за собой вины. Я не считаю нужным платить за выход из резервации, потому что попал туда незаконно. Понимаю ли я, что из-за нашего невыхода умрет множество людей, которые нас ненавидят и презирают? Которые отняли у нас права и низвели до положения рабов? Я не понимаю — я на это рассчитываю.
— Что?!!
— Боюсь, ситуация, о которой вам сообщил Айсман, изменилась. Это уже не забастовка. Давайте я объясню вам нашу позицию. Каждый человек по праву рождения получает от своего общества определенные права — на жизнь, достоинство, свободу, личную неприкосновенность. И за эти привилегии он в долгу перед своим обществом. Но вы отняли у нас наши права — а значит, мы больше ничего вам не должны. Нас не устраивает наше положение в социуме Рейха — и потому мы покидаем его. От лица всего «спецконтингента» я сообщаю вам, что мы больше не признаем юрисдикцию Рейха, и ваши законы ничего для нас не значат. — На том конце провода царило гробовое молчание, потому я продолжил свою речь. — Поскольку Рейх построен в том числе и нашими предками, уходя, мы забираем с собой то, что наше по праву. Отныне территория нашей базы — наше суверенное владение, и мы будем защищать его от вторжения. Я декларирую отсутствие враждебных намерений по отношению к Рейху и его гражданам — нам просто не по пути. Мы хотим пожить свободными.
— Боюсь, вы будете жить свободными меньше, чем вам хотелось бы. И я почти уверен, что тот Конрад, которого я знал чуть раньше, прекрасно понимал бы расклады и безвыходность положения, в которое вы себя ставите.
— Я понимаю, генерал, ведь я все тот же самый Конрад Кёрз. Давайте я опишу вам ситуацию и наш расчет. Вы понесете потери, похороните мертвых, подсчитаете ущерб, ужаснетесь и осознаете, что мы были вашим самым надежным щитом от потусторонней дряни. Вашей самой эффективной защитой. Как вы будете решать проблему безопасности без нас — решать вам. Может, наконец-то, введете всеобщую воинскую повинность и начнете сажать в тюрьмы людей, имеющих менее четырех детей. Может, переделаете автомобильные заводы в фабрики по производству дронов. А может быть, осознаете весь масштаб несправедливости в отношении нас и попросите нас вернуться. Решать вам. Ну а если вы захотите нас уничтожить — на этот случай мы уже заложили взрывчатку под внешним охладительным контуром и под системой аварийного отключения реактора. И тогда уже не вы отправите нас в урановые шахты, а мы принесем вам все прелести слишком высокого уровня радиации.
— Уф-ф-ф… Вот уж наломал ты дров, Конрад, так наломал…
— Это не я, генерал. Вы отняли у меня все права, включая право называться человеком — а вместе с ними и желание сражаться за вас.
— Давай будем откровенны, Конрад, ты уже не человек в обычном понимании этого слова!
— Эта точка зрения справедлива лишь формально, и вот почему. Да, верно, моя природа теперь двояка, и наполовину я — потусторонний монстр, непонятный и ужасный. Но вот прямо сейчас вы говорите с Конрадом Кёрзом и никем иным, генерал. Просто потому, что вторая часть меня не будет с вами говорить вообще, она хочет убивать и ничего более. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, держит монстра под контролем. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, говорит с вами по телефону. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, возмущено до глубины остатков своей растерзанной души несправедливостью в отношении его. Вы вправе считать меня чудовищным гибридом — но в таком случае будьте так любезны сами защищать себя от одержимых и эфирной Порчи.
Я услыхал, как на том конце провода Штайнер барабанит пальцами по столу.
— Так, Конрад, я тебя понял. Давай не будем пороть горячку. Я сейчас изложу вышестоящему командованию твои претензии и мы как-то решим возникшую проблему.
— Решать нечего, генерал: мы уже решили нашу проблему, покинув ваш социум. А вы сейчас не облечены правом говорить от имени всего Рейха. Моя претензия не к вам лично — но ко всему германскому народу. Не мы предали вас — но вы нас. И когда вы осознаете это — тогда у нас, может быть, будет повод поговорить. А пока что мы отключаем все внешние каналы связи, кроме коммуникатора у ворот. Когда с нами захотят поговорить — пусть приведут Юджина Крэйна. Его возвращение — обязательное условие для начала диалога. Прощайте, генерал, желаю успехов в сдерживании «прорыва».
Я щелкнул тумблером и повернулся к остальным.
— Ну вот и все, парни. Мы сделали, что должны были. Теперь нужно выждать несколько часов и начать трансляцию. В этот момент дирижабли других команд будут на подлете, и заглушить нас не удастся. Осталось укрепить базу и заложить мины везде, где можно. До самого конца заварушки в «Фолькеншутце» штурма не будет — все силы сейчас там. Воспользуемся же временем эффективно. И вот что я скажу вам: чем бы все это не кончилось — я рад, что мы сделали это. Поживем немного свободными.