Я заглянул к Мухомору показать заявление. Начальник всегда знакомился со всеми материалами, проходящими через уголовный розыск, и ставил на них свой автограф. В кабинете, помимо шефа, я застал знакомого следователя из РУВД, с которым Мухомор общался на очень повышенных тонах.
– Нет, я тебя отсюда просто так не выпущу! Что мне от твоей справки сраной? А? Этот подонок и так краж набомбил, а если сейчас его отпустить, он вообще обнаглеет, в разгон пойдет! Задерживай!
– Да я все понимаю, Георгий Палыч. Но ведь никакой судебной перспективы, никаких доказательств. До первого адвоката. А потом все рухнет как карточный домик.
– Как никаких доказательств? А его явка с повинной? А ворованные вещи, изъятые из его квартиры? А показания свидетелей? Ты что?
– Это пока он в расколе. А завтра же в отказ пойдет. И с чем мы останемся? Явку с повинной, скажет, в милиции выбили, вещи купил с рук у неизвестных, а свидетели оговаривают. Все равно, мы в итоге его выпустим.
– Так чем же тогда доказывать?
– Ну, я не знаю. Работайте еще, ищите доказательства.
– Да как же мы вообще ворье сажать будем? Это ж от всего откреститься можно! В конце концов, что в кодексе сказано? Что ни одно доказательство не имеет заранее установленной силы, а суд и следствие оценивают их по своему внутреннему убеждению, основанному на правосознании. То есть прежде всего руководствуются здравым смыслом. А ты не здравым смыслом руководствуешься, а не знаю чем! Маразм!
Следователь вздохнул и стал собирать протоколы в «дипломат».
– Вы поймите, Георгий Палыч, если я его задержу, то такой утром нагоняй получу от начальника, что мало не покажется.
– Ах вот ты чего дрейфишь? Нагоняй получить боишься? А то, что этот мерзавец еще сколько квартир ограбит и людям горя принесет, тебя это не волнует? А? А то, что эти люди сюда прибегут, в уголовный розыск, тебя не касается? Чеши, в таком случае, отсюда, без тебя обойдемся.
Следователь закрыл «дипломат», встал из-за стола и вышел в коридор. Мухомор никак не мог успокоиться. Несмотря на плохие отношения между нами, сейчас я был на его стороне. Если верить только преступникам, не веря ни свидетелям, ни другим доказательствам, вообще черт до чего докатиться можно. Ни с какой преступностью не справишься.
Самое обидное, что следователь-то был паренек неплохой, я имею в виду, по работе, а на попятный идет. Видно и он в жесткие рамки поставлен. Кем? Не знаю. Законом? Или теми, кто закон выдумывал? Между прочим, кодекс-то у нас 61-го года, совсем застойный. Хотя, конечно, не в кодексе дело…
– Георгий Палыч, у нас мошенничество. Глухое.
– Давай.
Шеф, не читая, подписал материал и вернул мне.
– Найдешь?
– Не знаю. Человека-то, может, найдем, да чем доказывать? Видик-то они сразу скинут. Опознанием? Раньше бы можно, а сейчас вряд ли. А на их признание рассчитывать не приходится. Мошенники почти всегда в отказе.
– Как работать? Что делать? Кирилл, мы ведь не на дядю работаем, не на зарплату. На людей. А если от нас выход нулевой, то какой смысл в нашей работе? Что я потерпевшему покажу? Справочку эту, что доказательств нет? Так ведь он, в отличие от следователя и суда, именно здравым смыслом руководствуется. Если у ворюги вещи нашли краденые или люди его опознают, почему он на свободе?
Иногда даже шеф, несмотря на весь свой консерватизм, не мог удержаться от возмущения, видя работу системы, которой он сам ревностно служил.
– Не переживайте, Георгий Павлович. Следователь – независимое процессуальное лицо, и кричи мы, не кричи, ничего не изменится. А что касается доказательств, то еще в начале двадцатого века американский юрист Ван-Дайн сказал: «Все трудности в том, что полиция, будучи неискушенной в немыслимой абракадабре судебного разбирательства, исходит из убеждения, что улики, способные удовлетворить нормального здравомыслящего человека, смогут удовлетворить и суд. Дурацкое убеждение, видите ли.» Я думаю, за восемьдесят лет мало что изменилось.
Я вышел. Вообще-то, следователям тоже не позавидуешь. И дел куча, и зарплата маленькая. Да и не это же главное. По-моему, только в нашей отдельно взятой стране в случае вынесения оправдательного приговора крайним может оказаться следователь. Раз по суду вор не признан вором, стало быть, все действия, которые по отношению к нему проводились, следует считать незаконными. А кто эти действия проводил? Независимое процессуальное лицо – следователь то бишь. А раз так, иди сюда, снимай шляпу и клади голову на плаху. Вжик топор и нет следователя. А вся его независимость в кодексе осталась. Дадут судье на лапу или запугают, вынесет он оправдательный приговор, а взгреют следователя. Вот и вынужден он думать не о том, как негодяя привлечь, а как самому не сесть или не вылететь. Зачем же при такой системе лишний раз рисковать? Пусть лучше вор дальше ворует, зато и я спокойно в кресле сижу. А потерпевшим-то от этого не легче.
Через полчаса, вздохнув свободно от дежурных заморочек, я вышел из отделения и рванул в центр. Было четыре часа дня, солнце еще пекло, я снял свою джинсовку и, оставшись в футболке, пошел на остановку.
Катя-Катерина жила где-то у Сенной площади, бывшей площади Мира. Минут через сорок я, благополучно добравшись на метро, уже стоял у ее дома. Дом был старой планировки, и по идее, однокомнатных квартир здесь быть не должно. Я зашел в мрачный подъезд, пешком поднялся на второй этаж и остановился у массивной двери. Приложив ухо к дереву, я прислушался. Тишина. Я оглядел подъезд. Как врач-инфекционист я бы категорически запретил жить в таких подъездах. Из подвала шел какой-то могильный смрад. Стайка бездомных кошек обступила мусорный бачок на ступеньках. Одна из них, по-видимому, самая голодная, забралась вовнутрь и разрывала лапами отходы. Все ясно. Раньше, видать, какая-то добренькая бабуля угощала животных колбасой или наливала молока, но сейчас, по нынешним-то ценам, колбасой не наугощаешь. Только кошкам этого не объяснишь, вот они и приходили в подъезд по привычке.
Я снова взглянул на двери боярыни Морозовой. Конечно, она не боярыня, но при упоминании этой фамилии мне каждый раз вспоминалась картина Сурикова.
Скорее, по привычке, чем из природного любопытства я дернул за ручку. Дверь была не заперта. Вот так-так. Чрезвычайно неразумно со стороны боярыни. Ну хорошо, это я человек честный (простите за нескромность), но ведь и жуликов-то сколько. Прикрыв двери, я из вежливости нажал на звонок. И только тут я понял, что погорячился. Ведь сказать Кате я пока ничего не мог, крючок мой на нее и бабочку не выдержит. Но ничего, если что, сообщать ей, что являюсь представителем Славного управления внутренних дел, я не буду. Совру, что квартиры перепутал. Но к дверям, однако, никто не подошел. Может, в ванной моется или, пардон, оправляет естественные потребности?
Я опять прислушался. Тишина. Неужели мне повезло и Катюша забыла закрыть двери? Я осторожно толкнул дверь, нырнул внутрь и замер. В квартире, по-моему, действительно никого не было. Хо-хо, сейчас я такой крючок на Катю надыбаю, слона можно будет подвешивать. Весь в радужных перспективах я на цыпочках прокрался в комнату.
Боярыня Морозова была девушкой моей мечты. Я бы с удовольствием посидел с ней в кафе или прогулялся бы по Садовой. Но из этого уже ничего не выйдет – Катя была мертва. И не надо было даже иметь незаконченного высшего медицинского образования, чтобы определить это.
По всей видимости, она была задушена своим же кушаком от халата. Я дедуктивно понял, что сам кушак задушить Катю не мог. Будь так, я бы выкинул ко всем чертям свой махровый халат и никогда не покупал бы новый.
Я принюхался. Запах подъезда уступил место своему коллеге – запаху трупного разложения. Я дотронулся до тела. Окоченение уже спало, значит, пару дней экс-боярыня лежит здесь точно. Я приподнял платье. Не подумайте ничего плохого, я сделал это не из праздного любопытства. В конце концов, я врач и ничего принципиально нового там бы не увидел. На Кате был одет миниатюрный, максимально открытый купальник. Я сделал два железно-логических вывода – придушили ее сразу после бани, не дав даже возможности переодеться, и, во-вторых, идя в ресторан, она надела купальник, то есть знала, что пойдет в баню, а значит, появление двух парней, предложивших парную было совсем не случайно.
Я сел в кресло и оглядел комнату. Нет, Морозова не была боярыней. Месячный слой пыли на мебели, обои, покрытые пятнами от вспотевших тел, грязный и сто лет не чистившийся ковер на полу плюс груда немытой посуды на столе. В углу склад пустых консервных банок и бутылок. При всем этом сказать, что Катя жила плохо, было нельзя. Телек-кубик, видак, сервиз «Мадонна» в серванте, коньяк «Камю» на столе, пара рюмок, дорогие сигареты. На стене – японский телефон-трубка. Я открыл бар в секретере. Содержимое было все перерыто. Я бегло осмотрел остальные ящики. Везде было одно и то же
– ужасный беспорядок. Самое обидное, я не нашел никаких документов покойной
– ни паспорта, ни записных книжек, ни бумажек с какими-либо каракулями. Стоп, стоп, а это что на телевизоре? Обручальное колечко. По размерам – мужское. Катя у нас не замужем, стало быть, колечко не ее. У Борзых, кажется, кольцо исчезло. Ладно, возьму с собой, может, опознает.
Я снова опустился в кресло. Присутствие лежавшей на ковре хозяйки меня не очень смущало. И даже расстроился я больше не поводу ее кончины – я вспомнил про свой материал. Тот самый, связанный с ограблением Борзых. Он спокойно лежал у меня в столе уже третьи сутки, без всякого движения. Естественно, уголовное дело я тоже не возбудил – в конце концов, по закону можно десять дней держать. Так-то оно так, но если всплывет вся эта история с убийством, да еще в свете кражи у Борзых, здесь оказаться крайним могу уже я. Стрелочником, то есть. Мне тут же поставят в вину, что я не сразу возбудил дело, не передал его следователю и не провел неотложных следственных действий, то есть время упустил, что привело к убийству Морозовой. И бесполезно будет кому-нибудь доказывать, что Катю все равно бы пришили, возбуждай ты дело, не возбуждай. И бесполезно будет объяснять, что я хотел найти на нее крючок. Скажут – ты опер, а не рыбак. Но теперь ты уже не опер. Ты стрелочник. А что у нас происходит со стрелочниками, я знал очень хорошо. Тем более, что на мне висит неполное служебное соответствие. Говоря проще – последний звонок. А то есть за любое, даже мелкое взыскание я вылетаю из органов. И прокуратура тут постараться может – возбудит какую-нибудь 172-ю – халатность – или еще что в том же духе. А чтобы всего этого не случилось, в оставшийся семидневный срок я должен буду либо найти убийц Кати, либо отказать кражу у Борзых, а лучше всего – и то, и другое.