Критикуя альманах «Литературная Москва», редакция «Литературной газеты» по непонятным нам соображениям упоминает фамилии лишь четырех членов редколлегии альманаха, а именно: т.т. Э. Казакевича, М. Алигер, В. Каверина и В. Рудного.
Мы, нижеподписавшиеся, тоже являемся членами редколлегии альманаха «Литературная Москва», как это указано на заглавном листе первого и второго сборников, и полностью несем ответственность за их содержание[97].
И, воля ваша, лучше помнить этот самоотверженный жест солидарности, чем то, что со временем большинство членов редколлегии, прежде всего коммунистов, под чудовищным каждодневным давлением вынуждены были пусть не отречься от своего детища, пусть не предать своих товарищей, но все-таки покаяться.
Не сразу, совсем не сразу.
Уже и Д. Гранин, автор «Собственного мнения», и В. Кетлинская, поначалу публично поддерживавшая роман «Не хлебом единым», признали свои ошибки, а пристегнутые к «ревизионистам» К. Симонов, О. Берггольц, В Губарев – свои заблуждения. Уже и «„беспартийный писатель“ С. Кирсанов, серьезно отнесясь к критике своей поэмы „Семь дней недели“, заявил, что решительно переделывает свое произведение»[98]. А главные обвиняемые, – как сказано в одном из газетных отчетов, – «упорствовали в молчании», и этот, – опять же из отчетов, – «подвиг молчания» очень донимал птиц ловчих и их дрессировщиков.
Да вот пример.
Объединенное собрание парторганизаций московских писателей и правления СП СССР – для вящего устрашения – проходит не в Доме литераторов, а в Краснопресненском райкоме КПСС. Большой сумрачный зал набит битком. Установочную речь произносит кандидат в члены Президиума, секретарь ЦК Е. Фурцева, затем привычное бичевание ослушников в прениях, заранее заготовленная зубодробительная резолюция с осуждением «Литературной Москвы» и ее редакторов…
Кто за? Кто против? Те, кто против, – вспоминает В. Тендряков, – опять-таки привычно, чтобы руки не поднимать, прячутся, пригибаясь, за спинами друг у друга. Но на заданный для проформы вопрос: «Кто воздержался?» – «в первом ряду подымается рука. И зал, колыхнувшись, привстает, молчаливо и почтительно. Рука Казакевича – беспомощная, щемяще жалкая в своем одиночестве. Но она поднята, эта рука!» И, – продолжает Тендряков, – «тот, кто ее видел, может считать, что был свидетелем одного из первых проявлений гражданского мужества после казарменной эпохи Сталина. Если не самым первым…»[99]
Давили, впрочем, на ослушников все круче. Вот и Александр Бек сдался. Сдалась Маргарита Алигер:
Я как коммунист, принимающий каждый партийный документ как нечто целиком и беспредельно мое личное, непреложное, могу сейчас без всяких обиняков и оговорок, без всякой ложной боязни уронить чувство собственного достоинства, прямо и твердо сказать товарищам, что все правильно, я действительно совершила те ошибки, о которых говорит тов. Хрущев. Я их совершила, я в них упорствовала, но я их поняла и признала продуманно и сознательно, и вы об этом знаете[100].
На очередном собрании и Эммануил Казакевич виновато пробубнил что-то невразумительное, что товарищами по партии было с облегчением расценено как долгожданная сдача. Так что, – свидетельствует Каверин, – «только два члена редколлегии – Паустовский и я – не покаялись. Паустовский отказался, а мне как неисправимо порочному это даже не предложили»[101].
Но почему же все-таки сдались писатели-коммунисты? В порядке партийной дисциплины? Плетью обуха, мол, не перешибешь? Или надежда, что это ценой удастся продолжить свое дело, еще тлела?
Сегодня, 9 сентября, – написал Казакевич товарищам по редколлегии, старым и новым, – можно сказать, что третий номер альманаха, так сильно задержавшийся, в основном готов. Повести Бакланова, Тендрякова, Давурина, Ржевской, Юнги, Шаровой, рассказы Бруштейн, Кнорре, Яшина, Аргуновой – вся наша проза, по-моему, на высоком уровне. <…> У нас хороший отдел воспоминаний и заметок о прошлом. Поэзия нуждается в дополнениях – ее мало. Вопрос о публицистике и критике следует продумать. Статьи Юзовского, Кардина и Эренбурга настоящего отдела еще не составляют[102].
И планы продолжали роиться самые безумные. Как вспоминает Даниил Данин,
Эммануил Казакевич мечтал напечатать там «Рождественскую звезду» <Бориса Пастернака>. По тем временам это было цензурно неосуществимо. Следовало придумать спасительную уловку. И он ее придумал.
– Эмик, вы – гениальный редактор! – с безрадостным знанием дела сказала ему тогда СД <Софья Дмитриевна Разумовская, жена Данина>. – А что Борис Леонидович?
– Не согласился! – с досадой, но весело ответил Казакевич.
– Кажется, вы не очень огорчены? – спросила СД.
– Да! Не очень! Мы все уступаем. А он – нет! Нет и все!
Уловка же была замечательно проста: дать стихотворению заглавие (или подзаголовок – точно не помню) – «Старые мастера». Стихи мгновенно становились проходными – без жертв: вся вещь, как целое, сразу перемещалась из сферы религиозного сознания в сферу изобразительного искусства!
Однако этого-то и не захотел принять Пастернак. «Ему привиделось предательство веры», – пересказывал Казакевич[103].
Впрочем, мечты мечтами, а осторожность осторожностью, и на состоявшемся в тот же день, 9 сентября, заседании редколлегии было принято решение об исключении из третьего номера стихов Анны Ахматовой. Вот выписки из протокола:
т. Макарьев: <…> Я категорически против печатания стихов Ахматовой.
т. <Н. К.> Чуковский: Из того, что имеется, я категорически против помещения в юбилейном номере Ахматовой и Евтушенко.
т. Алигер: <…> Следует снять стихи Ахматовой[104].
Однако добровольные вивисекции не помогли. Не помогла и замена рискованных текстов на новые.
Информация о том, что третий выпуск «Литературной Москвы» подготовлен и сдан в производство, появилась в бюллетене «Московский литератор» 2 декабря 1957 года. А 14 марта уже 1958 года на совещании в Гослитиздате, где рассматривался очередной вариант состава, было признано:
Редколлегия недостаточно строго отнеслась к отбору стихов А. Твардовского. Вызывает удивление включение таких стихов, как «Все учить вы меня норовите…» и «Есть что-то в долголетьи…».
В. Корнилов. – Шофер. – Очень слабая вещь, плохой стих. Хотя это и тема современности, но она подана как в пьесе «Трое едут на целину»[105]. Много словесных огрехов. Нельзя так целину и людей целины подавать[106].
И принято решение:
Обратиться в Секретариат Союза писателей с просьбой оказать помощь в работе над сборником. <…> В срочном порядке подыскивать для сборника современные вещи[107].
Однако и это не помогло, так что 11 июня общее собрание московских писателей постановило вообще прекратить издание альманаха «Литературная Москва».
Протестующее письмо Эммануила Казакевича:
Если работа редколлегии «Литературной Москвы» и особенно моя, как главного редактора, признана плохой, то ясно, что надо новую редколлегию и нового главного редактора, но выход альманаха, так хорошо и верно задуманного, не должен быть прекращен, —
не было принято во внимание[108]. Но почти год прошел, пока в марте уже 1959 года Президиум СП СССР поставил финальную точку: «Выпуск третьего сборника Литературная Москва признан нецелесообразным»[109].
Вот, собственно, и все. Кооперативная эра в истории оттепели завершилась, едва начавшись. И многое ее современникам стало ясно.
Что в советской литературе, – как применительно к другому поводу сказала Лидия Чуковская, – «граница охраняема, но неизвестна»[110], и понять, где именно она в данный момент проходит, можно только путем проб и ошибок.
Что за легальные проекты, тормозящие перед этой границей, уже не сажают, не исключают из партии, Союза писателей и вообще не выталкивают из публичного пространства.
Что, – процитируем Вениамина Каверина, – никакое подлинное общественное дело, оставаясь в легальном поле, невозможно, «если оно не опирается (или слабо опирается) на официальный, находящийся под присмотром аппарат»[111].
И наконец, что даже благонамеренные «совписы» – это уже не стадо, покорно голосующее за все, что им велено, а источник постоянного беспокойства для власти, особенно если они, «совписы», объединяются для какого-то дела.
И что, соответственно, следить за ними надо неусыпно.
Вот и прикрыли вроде бы «Литературную Москву» навсегда, а Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР 24 февраля 1959 года бдительно информирует инстанции о том, что, по сообщению главного редактора «Литературы и жизни» Виктора Полторацкого,
за последнее время в литературных кругах ведутся разговоры о пребывании в Ялте группы писателей, связанной с альманахом «Литературная Москва». Недавно в Ялту выехали: К. Паустовский, А. Арбузов, М. Алигер, В. Каверин, Э. Казакевич, В. Рудный и др. Поездка данной группы писателей в Ялту накануне III Всесоюзного съезда писателей СССР расценивается литературными кругами как своеобразный предсъездовский маневр, являющийся следствием остатков групповщины среди части писателей.