Я прошел мимо, её голос устремился к воде, и следовал ему. Этот пляж был иным. Каменные глыбы покрывали все пространство до воды, белые валуны мешались с серой скалой, создавая пустынный пейзаж. На границе леса, где тропинка заканчивалась, я заметил одинокую фигуру в армейской куртке. Прямо как у меня.
Обратившись к Фокусу, я распрямил спину и быстро зашагал к человеку, совсем не скрываясь. Выглядел я, конечно, потрепанным, однако пока он поймет, что происходит, все закончится. Он заметил меня издали, я помахал ему рукой и натянул кепку поглубже, чтобы скрыть лицо. Человек нервно оглянулся на пляж, потом побежал ко мне, на лице было возмущение и злость. Я подготовил танто в кармане и дождался, пока он приблизится.
— Это запретная зона, бака! Какого хрена тебе… — Удивление скользнуло по его физиономии, а следом появились подозрительные нотки. — Стой, с тобой все в поря…
Без лишних слов я всадил нож ему в грудь, зажимая рот ладонью. Он успел вскрикнуть, но голос заглушил шум ветра.
Я опустил его на землю и столкнул в овраг, позволяя телу свободно скатиться в кусты. А теперь проверим, что там Каин скрывает даже от своих.
Вот он, витает в воздухе.
Запах.
Вкуснее дорогих вин, дороже красных ковров.
Запах крови в чьих-то венах.
Стараясь идти как можно тише, я продвигался по каменистому плато к морю, услышал голоса за скалистым утесом. Пригнулся и осторожно подобрался к краю, выглянул.
Ветер коснулся моего лица, будто поцелуй Музы.
Забравшись на большой валун, спиной ко мне, стоял человек. Его затылок был выбрит, а волосы на голове окрашены в пепельный блонд. Перед ним стоял штатив с камерой, и он был полностью поглощен съемкой, давая указания актеру.
У воды, на мелкой гальке, лежала девушка со связанными за спиной руками. Лицо её было разбито, по спине стекали красные ручейки от множества порезов, жгуты тоже окрасились алым, как и повязка во рту. На ней лежал полностью голый мужчина, он был толстым, с обвисшими боками, висячими сиськами, и мерзким сальным брюхом. Лицо его закрывала уже знакомая мне маска свиньи. Он делал характерные движения бедрами и хрюкал, и каждый раз, когда подавался вперед, полностью закрывал огромным животом бедра девушки. Его волосатая спина блестела от пота, пальцы-сардельки жадно сжимали бедра жертвы до синяков. Девушка уже почти не стонала, билась лбом о гравий и издавала слабый и монотонный скулеж каждый раз, когда свин подавался вперед.
Рядом с ними сидел обнаженный лысый мужчина, седина на груди выдавала его возраст. В отличии от свина он был неестественно тощ, кожа висела на торчащих ребрах, дряблый живот впал, а на руках и ногах синели набухшие вены. Его физиономию закрывала маска зайца, и в этот момент он вкалывал себе в причинный орган какую-то субстанцию через шприц. Видимо, стимулятор эрекции.
Справа от него лежал труп ещё одной девушки, тело было изуродовано и замерло в неестественной позе. Голова её была размозжена камнем, а между лопаток торчал старый ржавый топор.
В оцепенении я не мог ни отвести взгляд от этого действа, ни закрыть глаза. Лишь смотрел, будто бесконечно, как боров наваливается на девушку снова и снова, снова и снова, будто в кошмарном сне.
Все вокруг задрожало, мелко завибрировало, как будто весь мир был готов взорваться на мелкие кусочки. Голова закружилась от этой ряби, море перед глазами поплыло и окрасилось в розовый цвет. В горле застрял сдавленный рык, ногти ломались, царапая гладкий камень.
Я убью их. Убью. Убью. Убью их нахер!!!
Я медленно пошел к ним, сжимая в руке нож, не контролируя себя и не моргая. Зубы стучали как от озноба, голова мелко сотрясалась, как от судороги.
Нет, это не паническая атака и не какой-то приступ. Это ярость. Вся накопившаяся злоба, на которую способен мозг Икари Рио. И это чувство я никогда бы не смог побороть.
У меня такое было раньше. Когда я увидел истерзанную Асуру.
Комочек боли, спрятавшийся под тонкой простыней, закрывающий тонкими пальцами разбитое лицо. Разорванная майка, синие полосы от удара плетью, окровавленное белье, печать позора и слабости на душе.
Я никогда не смогу этого забыть. Кем бы я не был.
Один этот образ полностью стер меня и превратил в иного монстра. Они` вновь проснулся.
Из моих широко открытых глаз катились слезы, но я не моргал. Не мог себе позволить зажмуриться.
Фокус бросал мне детали, — каждую мелочь, что впилась иглами в разум, обжигая его. Блеск бисеринок пота, изогнутый угол пышных губ, сине-красный отпечаток на коже, бордовые пятна на белом камне, слабый стон боли из сдавленного горла.
— А теперь в задницу её, свин! Давай, хватит отлынивать! Сделай суке больно! — командовал режиссер. — Заяц, ты готов? Там дырка свободна!
Я поднял булыжник с земли и с размаху ударил блондина по темечку. Он услышал шаги слишком поздно, с глухим стуком камень врезался ему в череп, и режиссер свалился со своего постамента в нишу между камнями.
Старик в маске зайца увидел меня и вскочил на ноги, свин тоже медленно поворачивал голову. Время замерзло, позволяя течь по нему как мне вздумается. Я прыгнул с вершины к ним, легко перескакивая по глыбам, будто не касаясь их. За секунду пролетел три метра до цели и молнией проскользил мимо, перерезая жиртресту горло. Кровавые брызги из широкой шеи окропили обнаженную спину девушки.
Свин ещё не упал, а я с ходу врезал во впалую грудь зайца ногой. Влетел, как спецназ в окно, да так, что ребра затрещали.
Он упал на спину, застряв в валунах и прижимая руки к солнечному сплетению, его отвратительный рот кусал край маски, издавая свистящий хрип.
Секунду я дико дрожал всем телом, потом с криком прыгнул двумя ногами на эту чертову маску, сминая её и мешая пластик с лицом. С бешеным рыком я втаптывал его рожу в гальку, остервенело и неистово сминая подошвами ботинка хрящи и мясо. Хрясь, хрясь, хрясь, хрясь. Камушки подпрыгивали в воздух от каждого удара, обувь покрыла липкая и густая масса, а я все месил его голову, словно глину.
Когда остановился, передо мной была отвратительная куча фарша в кровавой луже.
И тогда я вернулся к толстому. Он лежал на девчонке, придавив её своей тушей, и кашлял кровью. Прокрутив танто, я вонзил его ему в спину, и потянул к себе, будто гарпуном. Стащил с неё и перевернул, сел коленом ему на шею.
В прорезях свинячьей морды были глаза, наполненные ужасом, он тянул руки к ране на шее, но я не давал. Я протяжно и громко закричал ему в лицо, изливая все свирепое безумие, что рвалось наружу. А потом начал резать.
Резать я умею.
Кровь летела в разные стороны, текла широкими полосами по его круглым бокам, нож поднимался и опускался бесчисленное количество раз, и все это время его визг ласкал мой слух. Не знаю, как он умудрился визжать с перерезанным горлом, но у него неплохо получалось.
Я потрошил его, словно кита, руками вырывал кишки из жирного пуза, кромсал и рубил грудную клетку, пилил хрящи и сухожилия, отбрасывая куски мяса в стороны.
«Нанес более сотни ударов ножом» — написали бы в газетах. Да, именно так это и выглядит на самом деле.
— Хрю-хрю… — рычал я, безостановочно орудуя танто.
Он сдох не от ран, которые я ему нанес, а от болевого шока. Белки его глаз утонули в алом омуте лопнувших капилляров, судорога перекосила рот, да так, что он откусил собственный язык. Я стоял над ним, наблюдая за трудом рук своих, на распахнутую грудную полость, на растерзанное пузо, на месиво из жира и органов.
Я весь был покрыт его кровью, с головы до ног. Его запах въедается в кожу, и от осознания этого, меня замутило. Справившись с позывом, я с омерзением плюнул на его труп и спустился по гальке к воде. Зашел в теплое море, успокаивая скачущее сердце и бунтующий разум. Некоторое время просто стоял, позволяя волнам очистить меня от грязи, потом погрузился с головой, умывая лицо и волосы. Вынырнул и пошел к изнасилованной девушке.
Она перевернулась на бок, руки тянулась вперед, будто она пыталась уползти, но не хватило сил. Дышала с трудом, тихо-тихо.
Я помог ей сесть, оперевшись спиной на горку валунов, срезал путы и вытащил кляп. Сама она сидеть не могла, скорее заняла полулежачую позицию. Я стащил с себя мокрую куртку и прикрыл красное от трения об камни тело.
Проверил зрачки, — расширены, словно затмения. На свет не реагируют, но двигаются, веки опущены, будто она только проснулась. Синие следы от уколов на сгибе локтя и ногах, а также валяющиеся вокруг шприцы не оставляли сомнений в том, что её накачали под завязку.
Красивая. Спутанные волосы ниспадали на щеку, пухлые губы мелко подрагивали в скрытой истерике, как и длинные ресницы.
Я было хотел подняться и посмотреть, нет ли рядом чего, чем можно было бы её привести в чувство, как её пальцы легли на мою руку. Я взглянул в её пьяные глаза и увидел там вселенную. Даже две.
Две черных дыры, заполненных болью.
Океаны мучений, водопады слез и ужаса, поток горечи и безумной печали.
Её разбили на тысячи кусков, изуродовали изнутри, как я изувечил её обидчиков. Совершенное нельзя было исправить или исцелить.
Я видел её тонкую, словно вуаль, душу, что дико и надрывно кричала через взгляд из-под опущенных ресниц. Запутавшуюся в колючей проволоке птицу, что рвалась на свободу, разрезая себя на части.
Она была прекрасной песней, пропущенной через гнусавый граммофон. Лучом света, что бился в темном чулане. Волной, что разбилась о скалы, оставив за собой лишь гладкую слизь.
В ней ничего не осталось, кроме страданий.
— Убей… — прочитал я по губам. — Убей…
Она была пустышкой и понимала это. И, как многие из них, желала моего прихода. Ждала того, кто избавит от мук и освободит её.
— Я же говорила, — услышал я откуда-то сверху.
Муза смотрела куда-то за горизонт, и на лице у неё не было ни тени улыбки.
Она всегда права. Ну почему она всегда права⁈
— Она видела тебя во снах, как некоторые, — говорила Муза. — Не знала, на что уповать, но все же грела надежду глубоко внутри.