— Мария Владимировна, лично я никак себя не веду, — принялся качать права Митька. — Меня уронили.
— Уронили Митьку на пол, весь наш класс от смеха плакал! — выкрикнула Зойка.
Народ зашелся от нового приступа хохота. Даже Предводительница не выдержала и засмеялась. Серьезность хранил один Митька. Он стоял мрачный, красный и почему-то по-прежнему обнимался со стулом.
— Поставь, Будченко, мебель на пол и садись, — посоветовала Предводительница. — Вам так обоим будет удобнее.
Митька послушался.
— Эй, Будка, — немедленно хлопнул его по плечу Винокур. — По-моему, я насчет баскетбола ошибся. Тебе надо прыжками в воду заняться. Красиво сейчас упал, ничего не скажешь.
На этом Митькино терпение явно лопнуло. Вообще-то Винокур гораздо больше и мощнее его, однако, видимо, Митька вложил в свой удар всю охватившую его ярость, Серега мигом вылетел в противоположный проход! Тоже со стулом и, между прочим, с еще большим грохотом.
Класс вновь отозвался благодарным смехом. Предводительница же встретила падение Винокура куда менее благодушно, чем Будкино.
— Многообещающее начало для девятого класса. Знаете, я, по-моему, ошиблась. Вы за лето не повзрослели, а, наоборот, деградировали.
— Все в рост ушло, — проорал с задней парты Лешка Ключников.
— Винокура уронили, а потом похоронили! — продолжала стихотворные упражнения Зойка.
Ребята ответили новым взрывом хохота. Серега ошалело вращал глазами. Видимо, никак не мог справиться со сложной задачей, кого бить первым: Будку, Ключникова или Адаскину.
К счастью для всех троих, Предводительница, громко постучав по столу указкой, воскликнула:
— А ну, тихо!
Класс немного притих. Однако не совсем. Классный час — это все-таки не урок. Да и вообще ведь первое сентября. Мы целое лето не виделись. Надо же пообщаться. Поэтому тихий гул по-прежнему прокатывался по классу. Я посмотрела на Клима. Он о чем-то беседовал с Тимкой. Но они обменивались явно не летними впечатлениями. Лица у обоих были совсем не веселые. Наоборот, очень напряженные. Что у них, интересно, уже успело произойти? Мы ведь вчера целый вечер проговорили с Климом, и у него вроде все обстояло нормально. И вообще, если бы что-нибудь было не так, он бы мне обязательно рассказал. Значит, проблемы возникли у Тимки.
«Точно у Тимки! — вдруг осенило меня. — Ведь когда мы стояли на школьном дворе и подошли Клим и Будка, Тимка немедленно потянул Клима в сторону и начал ему что-то бурно втолковывать».
— Агата, — вдруг подергала меня за рукав Зойка. — Ты, значит, согласна? Идея нравится?
Я уставилась на нее, как баран на новые ворота:
— С чем согласна? Что нравится?
Зойка ответила мне возмущенным взглядом:
— Ну, ты даешь. Зачем я, спрашивается, перед тобой последние десять минут распиналась?
— Не знаю, — честно ответила я.
— И зачем ты мне все время кивала — тоже не знаешь? — с еще большим возмущением осведомилась Адаскина.
— Я не кивала, а просто думала, — виновато произнесла я. Ну, совершенно не заметила, как Зойка мне что-то говорила.
— Ты действительно ни во что не врубилась или придуриваешься? — никак не могла поверить она.
— Не врубилась, — сказала я. — Объясняю ведь тебе русским языком: я задумалась.
В голубых глазах моей подруги мелькнуло любопытство:
— И о чем же ты так глубоко задумалась?
— Уже не помню. — Мне не хотелось вдаваться в подробности.
— Ладно. — Зойка, к счастью, была целиком захвачена собственными идеями. — Повторяю еще раз. Только больше не отвлекайся.
— Ты лучше говори, — поторопила я.
Но именно в этот момент раздался звонок.
— Отложим до следующего урока, — сказала Зойка.
— А на перемене разве нельзя? — удивилась я.
— Нельзя, — решительно запротестовала она. — Удивляюсь, что сама не видишь.
Впрочем, я уже видела. И слышала. Перегнувшись длинным и узким телом через собственную парту, Будка вклинился между нами и отбивал двумя линейками по нашей парте какой-то бешеный ритм. Серега Винокуров, задрав Митькины ноги в воздух, отбивал тот же самый ритм его ботинками, умудряясь при этом приплясывать и петь нечто на тарабарском языке. Звучало это примерно так:
Оголай, махалай,
Хай, хай, хай.
Магелай, пагелай,
Вай, вай, вай!
Адаскиной эта однообразная песня быстро наскучила, и она хлопнула учебником математики по Будкиной башке.
— Уби-или! — прекратив наконец отбивать ритм, истошно завопил Митька.
— Адаскина убийца, — вторил ему Винокур и, заржав, добавил: — Зойка — киллер.
— Если не заткнешься, — сказала ему моя подруга, — то сам «Математикой» получишь.
— Куда тебе, Адаскина, — продолжал хохотать Винокур. — Не дотянешься.
— Почему это не дотянусь? — Зойка попробовала достать его «Алгеброй», но промахнулась. Видимо, сказывались усиленные Серегины занятия баскетболом. Реакция у него была отменная, и он с легкостью увернулся от нее.
— Потому что, — Винокур посмотрел на Адаскину, как слон на Моську, — я большой, а ты махонькая. Тебя вообще под микроскопом рассматривать надо.
— Между прочим, маленький рост для женщины совсем не недостаток, а достоинство, — передернула плечами Зойка.
— Да-а? — вытаращился на нее Винокур.
По-моему, он мысленно прикидывал, способна ли женщина маленького роста закинуть мяч в баскетбольную корзинку. Потому что для Сереги никаких других достоинств не существует.
— На напрягай свою слабую головушку, Сережа, — покровительственно произнесла моя подруга.
— Нет, Адаскина, — на полном серьезе начал Винокур, — я все-таки не врубаюсь, в чем же достоинство?
Кажется, вопрос с корзиной и мячом был им решен не в пользу Зойкиного роста.
— Повзрослеешь — узнаешь, — умудрилась на него взглянуть как-то свысока моя подруга.
И тут я впервые в жизни увидела, как наш Серега краснеет. Что уж он там подумал, не знаю. Однако больше вопросов Зойке он не задавал.
Едва начался следующий урок, я осведомилась у Зойки:
— Ну, скажешь мне наконец, что ты там придумала?
— Вот, — придвинула она ко мне тетрадь в красивой обложке с ромашками, раскиданными по зеленому полю. — Видишь?
— Вижу. Тетрадь, — откликнулась я. — И что дальше?
— Предлагаю сюда писать, — ответила Зойка.
— Что именно? — не поняла я.
— Мысли разные, — продолжала Адаскина. — В общем, переписываться.
— Да мы и так с первого класса с тобой переписываемся. — Я все еще не видела ничего принципиально нового в Зойкиной затее.
— Так мы ведь на всяких клочках переписывались, — сказала моя подруга. — Они потом теряются. А тетрадь мы с тобой сохраним. После хоть через двадцать лет раскрой и прочти. Знаешь, как будет интересно.
— Действительно, интересно. — Я вынуждена была согласиться. Через двадцать лет мы наверняка станем совсем другими, и, естественно, любопытно будет вспомнить себя прежних.
— К тому же, — продолжала шептать мне в ухо подруга, — когда пишешь в тетради, учителям меньше в глаза бросается. Им-то, бедненьким, будет казаться, будто мы с тобой их мудрые мысли записываем. А они это, между прочим, очень любят. Поэтому выйдет полное сочетание приятного с полезным. Мы будем спокойно вести переписку, одновременно изображая из себя паинек.
— К тому же, — все сильнее увлекала меня ее идея, — и дома туда что-нибудь можно записывать.
— Естественно, — подтвердила Зойка. — И чем больше, тем интереснее.
— Ну да, — все сильнее воодушевлялась я. — Это же очень здорово. Не на всех уроках подробно напишешь. А потом, дома, можно добавить пропущенное.
— А я о чем, — с гордостью прошептала моя подруга. — Ты только представь, Агата, в результате целый роман в письмах получится.
— Молодец, Зойка, здорово придумала, — похвалила я.
— Я всегда все здорово придумываю, — не стала скромничать она. — Знаешь, пожалуй, я прямо сейчас и начну.
И, придвинув к себе тетрадку, она бурно что-то в ней застрочила. Я попыталась заглянуть ей через плечо. Но она не позволила.
— Не подсматривай. Вот когда допишу, сразу все и прочтешь. Иначе неинтересно будет.
И она снова бешено застрочила. «Господи, — пронеслось у меня в голове. — Неужели она решила за один урок целый роман написать? Но о чем? Мы ведь уже успели все летние впечатления обсудить по телефону. А сегодня вроде бы ничего интересного еще не произошло. О чем же она пишет?»
— Перестань на меня глазеть, — прервала мои размышления Зойка. — Ты лучше Предводительницу слушай и записывай за ней. После мне объяснишь. Иначе мы обе с математикой не разберемся.
— Пока она ничего нового не говорит, — шепотом откликнулась я. — Повторение и закрепление пройденного. Мити́чкину только что вызвали, она пример не смогла решить. Вот теперь Мария и объясняет.
Про Мити́чкину Зойка, конечно, услышала. И немедленно отреагировала:
— Всегда говорила, что Танька дура.
Мити́чкину она почему-то ненавидит еще с начальной школы. Хотя причина этого мне не совсем ясна. По-моему, девчонка как девчонка. Однако Зойку от нее просто трясет.
— Дура, — тем временем продолжала моя подруга. — И к тому же, — покосилась она на сидящую в другом ряду Таньку, — настоящая стиральная доска.
— Ну, почему обязательно доска? — удивилась я.
— Ты что, подруга, сама не видишь? — посмотрела на меня Зойка. — И вообще, не мешай мне писать.
Она снова уткнулась в тетрадку, а я невольно уставилась на Мити́чкину. Конечно, фигура у нее — прямая противоположность Зойке, но, по-моему, вполне нормальная. И вообще, я не считаю, что все девчонки обязательно должны быть такими, как Зойка. И еще я не сомневаюсь: будь Танька хоть вылитой Зойкой, та бы все равно нашла в ней целую кучу недостатков. Потому что с Мити́чкиной она ни в каком виде не примирится.
— Ты лучше слушай, слушай Предводительницу, — снова распорядилась Адаскина. — А то мало ли чего.
И она принялась строчить дальше.