— Вот в этом-то я и стараюсь всеми силами помешать вам, господин упрямец: граф де Хага желает сохранить полнейшее инкогнито, господа салфеточники! Вы не короне воздаете почести, а возвеличиваете сами себя при помощи наших экю!
— Я полагаю, — недовольным тоном заметил дворецкий, — что монсеньер, вероятно, не серьезно упомянул о деньгах?
— Э, нет, сударь, — возразил несколько пристыженный маршал. — Деньги! Какого черта я буду говорить с вами о деньгах? Но не уклоняйтесь, прошу вас, от дела. Повторяю вам, что сегодня не должно быть и речи о короле.
— Но, господин маршал, за кого же вы меня принимаете? Неужели вы полагаете, что я стану действовать так неосмотрительно? Конечно, о короле не должно быть речи ни одной минуты.
— В таком случае не упрямьтесь и подайте мне обед в четыре часа.
— Не могу, господин маршал, потому что в четыре часа у меня не будет того, что я жду.
— Чего же вы ждете? Рыбы, как господин Ватель?
— Все господин Ватель да господин Ватель, — пробормотал дворецкий.
— А что? Или вы обижены сравнением?
— Нисколько. Но из-за какого-то несчастного удара шпагой, который Ватель нанес себе, он стяжал бессмертие!
— А! И вы находите, сударь, что ваш собрат заплатил за свою славу слишком дешевой ценой!
— Нет, монсеньер, но ведь сколько людей нашей профессии терпят гораздо больше него и глотают такие обиды и унижения, которые во сто крат ужаснее удара шпагой… и тем не менее не приобретают бессмертия.
— Но, сударь, разве вы не знаете: для того чтобы стать бессмертным, надо или быть членом Академии, или умереть?
— В таком случае, монсеньер, я предпочитаю оставаться в живых и нести свою службу. Я не умру и исполню свои обязанности, как то сделал бы и Ватель, имей господин принц де Конде терпение подождать полчаса.
— Вы мне обещаете чудеса: это очень ловко!
— Нет, монсеньер, никаких чудес.
— Но чего же вы ожидаете?
— Монсеньеру угодно, чтобы я сказал ему это?
— Клянусь честью, да! Мне это очень любопытно.
— Хорошо, монсеньер, я жду бутылку вина.
— Бутылку вина? Объяснитесь, сударь, это начинает меня интересовать.
— Дело вот в чем, монсеньер. Его величество шведский король — прошу прощения, я хотел сказать, его сиятельство граф де Хага, — пьет одно только токайское.
— Так в чем же дело? Разве я так обеднел, что его нет в моих погребах? В таком случае надо было прогнать управляющего погребом.
— Нет, монсеньер, наоборот: у вас около шестидесяти бутылок токайского.
— Так в чем же дело? Уж не думаете ли вы, что граф де Хага выпьет за обедом шестьдесят одну бутылку?
— Терпение, монсеньер… Когда господин граф де Хага впервые посетил Францию, он был еще наследным принцем. Он обедал тогда у покойного короля, получившего двенадцать бутылок токайского от его величества австрийского императора. Вам известно, что токайское высшего сорта предназначается исключительно для императорских погребов и сами монархи могут рассчитывать иметь его у себя только в таком количестве, в каком императору будет угодно послать им?
— Я знаю это.
— Так вот, монсеньер, из этих двенадцати бутылок токайского, которое наследный принц отведал и нашел превосходным, — из этих двенадцати бутылок осталось только две.
— О-о!
— Одна еще хранится в погребах короля Людовика XVI.
— А другая?
— А другая, монсеньер, — продолжал дворецкий с торжествующей улыбкой, так как предчувствовал, что после выдержанной им долгой борьбы победа вскоре будет на его стороне, — другая была похищена.
— Кем?
— Одним из моих друзей, буфетчиком короля, который многим мне обязан.
— A-а! И он вам отдал ее.
— Конечно, монсеньер, — отвечал с гордостью дворецкий.
— И что же вы сделали с ней?
— Я с большой осторожностью поместил ее в погреб моего хозяина, монсеньера.
— Вашего хозяина? А кто им был в то время, сударь?
— Монсеньер кардинал принц Луи де Роган.
— Ах, Бог мой! В Страсбуре?
— В Саверне.
— И вы послали за этой бутылкой для меня! — воскликнул старый маршал.
— Для вас, монсеньер, — повторил дворецкий с таким же выражением, с каким он сказал бы: «Неблагодарный!»
Герцог де Ришелье схватил руку старого слуги.
— Прошу у вас прощения, сударь, — воскликнул он, — вы король дворецких!
— А вы меня прогоняли, — отвечал тот с непередаваемым движением головы и плеч.
— Я плачу вам за эту бутылку сто пистолей.
— И еще сто пистолей за путевые издержки. Итого двести пистолей. Монсеньер, должен сознаться, что это даром.
— Я готов сознаться в чем вам угодно, сударь, а пока с сегодняшнего дня удваиваю ваше жалованье.
— Но, монсеньер, я ничем этого не заслужил, я только исполнил свой долг.
— И когда приедет ваш курьер, что стоит сто пистолей?
— Монсеньер сможет судить, потерял ли я напрасно время. Когда монсеньер заказал обед?
— Три дня тому назад, кажется.
— Курьеру при езде галопом надо двадцать четыре часа туда и столько же обратно.
— У вас еще оставалось двадцать четыре часа. Король дворецких, на что вы употребили эти сутки?
— Увы, монсеньер, я их потерял попусту. Эта мысль мне пришла только на другой день после того, как мне передали список приглашенных. Теперь, если мы прибавим еще время, которого потребуют переговоры, то вы увидите, монсеньер, что, откладывая прием до пяти часов, я прошу у вас только самое малое необходимое для меня время.
— Как! Бутылки еще нет?
— Нет, монсеньер.
— Великий Боже! Ну, а если ваш савернский собрат окажется настолько же преданным господину принцу де Рогану, насколько вы сами преданы мне?
— Что ж из того, монсеньер?
— Если он не даст бутылки, как то сделали бы и вы?
— Я, монсеньер?
— Ну да, ведь я полагаю, что вы не отдали бы никому такой бутылки вина, если бы она имелась в моем погребе?
— Покорнейше прошу прощения у монсеньера: если бы один из моих собратьев, которому предстояло бы служить за столом королю, пришел бы ко мне и попросил бутылку вашего лучшего вина, я ему немедленно дал бы ее.
— О! — произнес маршал с легкой гримасой.
— Помогай сам, и тебе помогут, монсеньер.
— Ну в таком случае я почти спокоен, — со вздохом сказал маршал. — Но мы все же рискуем.
— Чем именно, монсеньер?
— А если бутылка разобьется?
— О! Монсеньер, еще не было примера, чтобы кто-нибудь разбил бутылку вина стоимостью в две тысячи ливров.
— Правда, не будем больше говорить об этом. В котором же часу должен приехать ваш курьер?
— Ровно в четыре.
— Но, в таком случае, что нам может помешать обедать ровно в четыре часа? — продолжал маршал с упрямством, достойным кастильского мула.
— Монсеньер, надо дать вину отлежаться в продолжение часа, и то только благодаря лично мною изобретенному способу. А без этого потребовалось бы три дня.
Разбитый и в этом пункте, маршал в знак своего поражения отвесил поклон своему дворецкому.
— Да и помимо этого, — продолжал тот, — приглашенные монсеньера, зная, что они будут иметь честь обедать с господином графом де Хага, съедутся только к половине пятого.
— Это что еще за новость?
— Без сомнения, монсеньер. Среди гостей монсеньера находятся, если не ошибаюсь, господин граф де Лонэ, госпожа графиня Дюбарри, господа де Лаперуз, де Фаврас, де Кондорсе, де Калиостро и де Таверне?
— Ну так что же?
— Начнем с первого гостя: господин де Лонэ приезжает из Бастилии. До Версаля от Парижа из-за обледенелых дорог три часа езды.
— Да, но он выедет тотчас же после обеда заключенных, то есть в полдень. Я-то знаю это.
— Извините, монсеньер, с того времени как монсеньер был в Бастилии, час обеда там изменен: теперь в Бастилии обедают в час.
— Сударь, каждый день приходится узнавать что-нибудь новое благодаря вам. Продолжайте.
— Госпожа Дюбарри приезжает из Люсьенна; ей придется ехать все время под гору по гололедице.
— О! Это не помешает ей быть аккуратной. С тех пор как она состоит фавориткой всего-навсего герцога, она разыгрывает роль королевы только перед баронами. Поймите же, наконец, сударь, одно: я желал обедать пораньше из-за господина де Лаперуза, который уезжает сегодня вечером и вовсе не захочет засиживаться.
— Монсеньер, господин де Лаперуз находится в данное время у короля: он беседует с его величеством о географии и космографии. Король не отпустит господина де Лаперуза так скоро.
— Это возможно…
— Это несомненно, монсеньер. То же можно сказать и относительно господина де Фавраса, который сидит теперь у господина графа Прованского и, без сомнения, беседует с ним о пьесе господина Карона де Бомарше.
— О «Женитьбе Фигаро»?
— Да, монсеньер.
— А известно ли вам, сударь, что вы вполне начитанный человек?
— В свободные минуты я читаю, монсеньер.
— У нас есть еще господин де Кондорсе, который, как геометр, может похвастать пунктуальностью.
— Да, но он углубится в вычисления, а когда покончит с ними, то окажется запоздавшим на полчаса. Что касается графа де Калиостро, то, поскольку этот сеньор иностранец и живет в Париже недавно, весьма вероятно, что, еще не вполне ознакомившись с образом жизни в Версале, он заставит себя ждать.
— Ну, — сказал маршал, — вы перечислили всех моих гостей, не считая Таверне, и при этом в такой строгой последовательности, которая достойна Гомера и моего бедного Рафте.
Дворецкий поклонился.
— Я не упомянул о господине де Таверне, — продолжал он, — потому что он старый друг и охотно подчинится всем условиям. Итак, монсеньер, вот и все восемь персон, обедающие у нас, не так ли?
— Именно так. А где вы подадите обед, сударь?
— В большой столовой, монсеньер.
— Но мы там замерзнем!
— В ней топят уже три дня, монсеньер, я довел температуру до восемнадцати градусов.
— Прекрасно! Но вот бьет половина…
Маршал взглянул на часы.
— Половина пятого, сударь.