Кочнев провел рукой по волосам.
— Да вот и сам думаю. Что-то с этим надо делать. Только что?
— Ты точно не болен?
— Как я тебе без обследования скажу… А если болезнь, то может быть и рак.
— Сплюнь, — сказал Максим.
— Если раковым клеточкам надо к кому-то прицепиться, то они не посмотрят на твои плевания.
Максим думал, выдвигал в уме одну версию за другой, не находя подходящей. В принципе, фактов было чересчур мало для того, чтобы соорудить более-менее устойчивую конструкцию. Наверняка приятель многое скрывал.
— Короче, что-нибудь придумаю, не парься, мужик, — сказал Кочнев. — Ты лучше погляди на это.
Максим хмуро посмотрел на него. Все, что он только что услышал, сильно подействовало на него. На душе заскребли кошки.
Дмитрий вытащил из-за ремня на пояснице то, о чем Максим и забыл уже.
Толстую общую тетрадь в девяносто шесть листов, с клееным переплетом. Края поистрепались. Тетрадь была с черной обложкой, старая, таких Максим давно уже не видел.
— Интересная вещица, — сказа Кочнев, улыбаясь. Видимо, заметил интерес в глазах писателя.
— Мда?
Максим положил ногу на ногу. Нет, дескать, меня так просто не купишь.
— Это дневник самоубийцы. — Актер открыл тетрадь и на первой странице, подстроив голос, прочитал: — «Дневник. Ксения Авеличева. 1997 год. 12 декабря. Мне сегодня пятнадцать лет исполнилось».
— Ну и что?
— Как это? История жизни! Знаешь, тут много чего есть… ну, интим всяческий, то, что женщина, допустим, никогда не расскажет мужчине, даже любовничку. Есть очень интересные моменты, которые я хочу использовать для пьесы.
— Пьесы?
— Да, есть такая мыслишка, кое-что написать. Я даже начал. Первые две сцены настрочил и немного завяз… Вот, пишу на основе этого — ну, не целиком, а используя атмосферу, мотивы какие-то. Тем и привлекает, что это по-настоящему было. — Кочнев нервно перелистывал толстую тетрадь в черной обложке. — Я чувствую, как на некоторых страницах бьется жизнь, даже вот если положить подушечки пальцев на строки, кажется, что это пульс.
Максим почувствовал, что время сходить еще за одной банкой пива.
— Ты будешь?
— Да! — Лицо Дмитрия покраснело, впавшие щеки окрасились в темно-розовый. Так выглядит не очень свежее мясо.
Максим почувствовал мандраж, ноги потяжелели. В квартире даже как будто запахло чем-то необычным; он сидел и слушал приятеля и ему казалось, что он попросту спит с открытыми глазами. Слова Кочнева каким-то образом гипнотизировали. Писатель подошел к холодильнику, открыл его и сунул голову в холод.
Сейчас меня понесет, а завтра я прокляну этот день, подумал Максим, не понимая, радоваться ему или злиться. Ощущения нельзя было описать даже приблизительно.
Холод помог немного придти в себя. Максим словно очнулся от обморока, удивившись тому, насколько это реальное ощущение. Так! Надо собраться, сосредоточиться. Кочнев рассказывает о чем-то… каким словом можно это определить?.. Ну же, писатель!..
Противоестественном.
И что за бред сивой кобылы про пульс, бьющийся под строчками?
Максим вернулся в комнату, неся еще две банки пива. Дмитрий уже попил свое и поставил пустую тару на пол, на ковер. Его глаза метались по строчкам внутри черной тетради.
— Дневник начался в ее день рождения. Думаю, в этом что-то есть.
Спасибо… — Он взял протянутое пиво.
— У кого день рождения?
— У Ксении Авеличевой.
— Погоди, погоди, придержи коней немного. Ты же сказал, что она — мертвая…
— Ага. Покончила с собой год тому назад.
— С чего бы?
Максим отправил в рот одновременно кусок сыра и кусок колбасы.
— Я еще не знаю, до конца не дошел. Может, этого здесь и не будет. Но мне сказали, что она повесилась на дверной ручке. Ничего себе, да? Я вот себе такого представить не могу… Когда откуда-то сверху тело падает, все ясно. Вес помогает. А здесь.
— А откуда у тебя тетрадь?
— Да так, приятель один дал… — Дмитрий махнул рукой. — Леха Елисеев, может быть, я тебе про него говорил. Работал я с ним в театре, а потом он ушел на пятьдесят первый канал, сейчас утренний эфир ведет.
Максим попробовал вспомнить всех ведущих на Канале 51.
— Вроде знакомое имя.
— Да его каждый день можно там увидеть. Ну такой, белобрысый. Он мне ее и дал, мы с ним в кафе встречались, числа семнадцатого, случайно, правда, получилось, а потом поехали к нему домой, там продолжили. Утром он мне говорит — возьми, пригодится для пьесы. Я ж ему все выболтал, что хочу накропать шедевр, да через знакомых в театр пропихнуть.
Максим кивнул. Информация попадала в его голову и сваливалась в одну кучу, безо всякой системы. Пиво не располагало к напряженной умственной работе. К тому же писатель не думал, что это ему особенно нужно. «Интересная вещица» Кочнева немного его разочаровала, хотя в целом интерес был.
Неприятное чувство не проходило. Максим всячески сторонился того, что имеет отношение к смерти в реальной жизни. Книги, фантазии — другое дело.
По-настоящему это все просто омерзительно.
— А к нему попала тетрадь случайно. Он поссорился и разошелся со своей девушкой, а она забыла вот эту штуку… Уехала к себе домой в Нижний Тагил.
— А к ней как попала?
— Я так думаю, что девушка Елисеева знала самоубийцу, Ксению эту.
Дружили, наверное.
— Ясно… Сколько Авеличевой было лет, когда она удавилась?
— Лет?.. — Дмитрий принялся листать дневник. — Насколько я хоть что-то понимаю, на момент смерти ей было… двадцать два года. И чего не жилось, да, молодая девка, красивая, наверно?
Максим покривился — реакция была непроизвольная. Стиль приятельских речей отдавал сенсациями из желтых газеток. Почему-то Снегову так показалось. История, как говорил ему его писательский опыт, не стоит и выеденного яйца.
Кочнев поднял брови.
— Ты чего?
— Так.
— Будешь дальше слушать?
— А есть что?
Максим встал и взял с серванта пачку сигарет, принес пепельницу, предложил приятелю закурить. Он хотел, чтобы Кочнев прекратил заниматься ерундой. Но не мог и рта раскрыть.
— Не особенно, — сказал Дмитрий. — Я хотел, чтобы ты помог мне с пьесой… Нет, не писать. Когда закончу, то посмотри и скажи, что там и как.
Я в построении мало что понимаю — сколько ролей учил, но ведь там на другое смотришь. Сможешь?
Максим прокашлялся и задымил сигаретой. Кочнев последовал его примеру.
— Пожалуй. Сколько там тебе еще писать?
— Много. А с этой бессонницей не знаю, как быть. Не могу сосредоточиться. Сажусь писать, открываю дневник, просматриваю… Взгляд уходит, потом темнеет перед глазами. Вчера думал, что в обморок упаду.
Примерно то же, что ночью происходит.
— Что у тебя там по сюжету? — спросил Максим.
— Не умею я их пересказывать. Ну, живет девушка в одиночестве, и понемногу сходит с ума, у нее будто стены вокруг, куда ни пойдешь, везде плохо… Непонимание, злоба со стороны. — Кочнев с виноватым видом развел руками. — Когда пересказываешь, всегда получается банальщина всякая.
Максим кивнул, понимая, что придется им обоим с этой пьесой повозиться изрядно. Он не знал пока, что там в дневнике, есть ли вообще какая-нибудь опора для мысли, есть ли рубежи, от которых можно идти дальше. Переработка реальных фактов — каторжная работа, ты вторгаешься в область, где действуют неизвестные для тебя законы. Очень самонадеянно думать, что все получится легко и просто. Тот мир, к которому имеет отношение то или иное событие, обладает мощной гравитацией. Трудно удержаться на его орбите. Тебя может оттолкнуть в мировое пространство, либо притянуть и сожрать с потрохами.
Если же выберешь оптимальную траекторию, тебе повезет. Хотя не факт. Не каждый профессиональный литератор способен работать с тем, что когда-то происходило в действительности. Правда — упрямая вещь.
Кочнев имел смутное представление об инструментарии, необходимом писателю, в независимости от направления, в котором он работает. Максим не имел привычки распространяться подробно о своем ремесле в среде дилетантов и с осторожностью относился к тем, кто утверждал, что писать — дело плевое.
Только сел — и поехало. Вообще, от подобных типов, считал он, нужно было бежать — и как можно быстрее.
Хотелось надеяться, что Дмитрий так не думал. Иначе объяснить ему какие-то ключевые положения ремесла будет нелегко. Дилетант всегда встает на дыбы, когда кто-то пытается указать ему на его ошибки. Кочнев всегда был достаточно рассудителен и самокритичен — возможно, он и доведет дело до конца. Его стремление понятно, Максим был далек от того, чтобы осуждать приятеля, попавшего в трудное положение. Все-таки человек в очередной раз остался без работы. С другой стороны, стремление переметнуться, пускай и на время, в стан пишущих, могло оказаться обыкновенной блажью. Максим знал Дмитрия и в такой роли: любителя побахвальствовать, покрасоваться, продемонстрировать свое всезнайство и талант. Актером он был неплохим, но и только. В остальных вещах Кочнев разбирался весьма поверхностно.
Максим сбил пепел, затянулся.
— Хочешь, прочту немного? — спросил Дмитрий.
— Э нет. — Писатель поднял руку. — Не сейчас, погоди.
Максим откинулся на спину и посмотрел в потолок, ловя ускользающую мысль. Пиво старательно делало свою работу.
— А кем она была в свои двадцать два года?
— Да никем особенно. Училась на четвертом курсе Университета, — сказал актер. — Исторический факультет.
— На четвертом она должна была быть в этом году, или была в прошлом, когда повесилась?
Дмитрий полистал тетрадь, рассматривая даты и щурясь, словно близорукий. Наверное, глаза устали, подумал Максим. Бессонница — не шутки. А он еще хорошо держится, хотя прошло много времени… Что же все-таки происходит?
— В этом году она бы выпустилась… по-моему, так. Раз прошлым августом у нее были каникулы, значит, это перед началом пятого курса. Судя по дневнику, Ксения не очень-то этому радовалась. Пишет, что она очень устала, что ей все надоело…