С. ПОЛЕТАЕВОзорники(повесть)
ОТ АВТОРА
Когда я начинал свою книгу и назвал ее «Озорники», я думал только о подростках, о том возрасте, в котором главное — пробуждение самостоятельности, желание жить по-своему, никому не подчиняясь, радостно ощущая свои растущие силы и значительность. Но вот теперь, когда книга закончена, я увидел, как много места в ней захватили взрослые с их серьезными спорами, сложными отношениями и даже любовью. Да и не только они, но и космические пришельцы, случайно залетевшие к нам в поисках живой и теплой планеты, где можно было бы спастись от угрожающей им гибели.
Значит, подумал я, без предисловия не обойтись. И чтобы растолковать, как я понимаю книгу, написал с десяток страниц, а потом вдруг подумал: разве читатели сами не разберутся? А если даже разберутся не так, как я или кто-то другой, то разве такая уж беда? Ведь сколько голов, столько и умов. Главное в том, чтобы книга не оставила вас равнодушными. И чтобы возникли какие-то собственные мысли. И если уж есть что-то важное, на чем бы стоило всем сойтись, так это на том, что дети и взрослые — несколько разные миры. И что детство — не только подготовка к взрослой жизни, как думают иные взрослые. А взрослые существуют не только для того, чтобы детям что-то давать, как думают иные легкомысленные ребята. И что каждый период в жизни человека — великая ценность.
Эти вот мысли и вдохновляли меня, когда я писал свою книгу. И если ребята, для которых она написана, а также и взрослые, которым она случайно попадется, станут понимать друг друга чуточку лучше, то что же еще надо? Ничего больше и не надо.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯРазведчики Клиасты
Памяти С. М. Георгиевской
Глава 1ТРУДНЫЙ ДЕНЬ В ЖИЗНИ БРОНИ ХМЕЛЕВСКОЙ
СУДЬЯ УДАЛЯЕТ СЕБЯ С ПОЛЯ
С тех пор как следопыты из лагеря «Рассвет», прочесывая однажды лесные угодья, обнаружили лагерь «Огонек», о существовании которого они не подозревали, возникла игра, получившая название «Лесные робинзоны». На игру уходил почти весь день. Даже обед ребятам привозили в лес. На просторной поляне команды обоих лагерей соревновались в тушении пожаров, лазании по деревьям, собирании лекарственных трав и разгадывании ботанических викторин. Но венцом лесной робинзонады был обычный футбольный матч.
На лесном стадионе к началу матча собрались на этот раз не только ребята, но и вожатые, воспитатели, уборщицы, прачки, шоферы — словом, все, кто был свободен от дежурств. Болельщики густо лежали у самых бровок футбольного поля, следя за мячом, подбадривая криками, хлопками и свистом своих игроков. Первый тайм не дал результата — счет не был открыт. Зато во втором ровно через минуту после начала игры вратарь «Рассвета» вытащил из сетки мяч. А судившая встречу вожатая Броня Хмелевская, страшно волнуясь за свою команду, начала усердствовать, придираясь к малейшим нарушениям и карая за ошибки не столько чужих, сколько своих. Больше всего она боялась, что ее обвинят в пристрастии к своей команде. За драку у ворот «Рассвета», возникшую явно по инициативе противников, она удалила с поля защитника собственной команды и не назначила замены. Неумолимое ее судейство привело к полному падению морального духа команды, в результате — три пропущенных мяча. Броня металась по полю, кричала, стыдила, страдала за свою команду, но не щадила ее. В конце концов она не вытерпела и в нарушение международных правил футбольной игры объявила трехминутный перерыв.
— В чем дело, друзья? — спросила она, грозно поблескивая очками. — Ваня, ты почему спишь, когда тебе пасуют? А где, Миляев, твоя хваленая реакция? Неужели это ты — знаменитый бомбардир Разуваев? Я не узнаю вас, мальчики! Придется вам перестроиться, друзья. Ты, Оскар, пойдешь в защиту, а в ворота стану я. Судить будет Степа.
— А может, позвать Рустема? — робко заикнулся кто-то.
— Обойдется без него, — решительно сказала Броня.
Так произошел единственный в истории футбола случай, когда судья своею властью сам встал в ворота. Неожиданная перетасовка вызвала оживление среди болельщиков, но никто не посмел оспорить решение судьи. Высокая, длинноногая вожатая спрятала косу за майку и встала в ворота, пригнув голову и уперев в бока кулаки. Она сумела на время поднять дух своей команды, и вскоре бомбардир Разуваев отквитал один мяч. Однако на большее игроков не хватило. Команда «Огонька», придя в себя от смущения перед необычным очкастым вратарем, в каких-нибудь пять минут забила два гола. Вдобавок, кинувшись на мяч, Броня в свалке раздавила очки. Дело шло к скандальному провалу. Среди зрителей поднялся ропот. И тогда Броня решилась на новую акцию, неизвестную в футболе. Невероятно, но факт — она удалила с поля себя. Она поняла, что во всем виновата сама и ей не место на футбольном поле. Но прежде чем уйти, она поставила в ворота Оскара Лютикова, дала ряд указаний судье Степе Шитикову и только после этого скрылась в подлеске. Там, спрятавшись в кустах, она разревелась, переживая свое поражение как крупную педагогическую катастрофу. Броня согласилась на судейство только по настоянию старшего вожатого лагеря Рустема. Он считал, что она может все, потому что у нее блестящие организаторские способности, а в футболе главное — правильно расставить силы. Она же, дурочка, поверила ему. И сейчас расплачивалась за свое легковерие. А вообще-то она втайне даже презирала футбол. Если эта игра что-то и давала самим игрокам в смысле физического развития, то какая польза от нее громадным массам болельщиков с их исступленными криками, лишенными всякого смысла? Особенно осуждала Броня в футболе дух местничества и нездорового ажиотажа: вопреки всякой логике, чувству справедливости и равенства надо обязательно переживать почему-то только за свою команду. А чем она лучше другой? Разве ребята из другой команды не такие же дети? Разве их разделяют какие-то враждебные интересы?
Рассуждая таким образом, Броня постепенно успокоилась и стала прислушиваться к крикам с футбольного поля. Кажется, судил сейчас Рустем. Ох, уж этот Рустем! Нет бы сразу взять на себя судейство (он был судьей-разрядником), так надо было подвести ее и команду.
Броня встала с земли и огляделась. Без очков было непривычно. Кустарники громоздились, не имея четких очертаний. Теперь она думала о том, что, наверно, вот так видели мир художники-импрессионисты. Убирая подробности, искусство лучше и четче передает уже не самую реальность, а отношение к ней творца, состояние художника. Броня мысленно зафиксировала эту мысль, чтобы потом, в свободное время, вернуться к ней и тщательно, со всех сторон обдумать. Она вытащила из кармана джинсов маленький блокнотик, шариковый стерженек и записала: «Разбила очки. Искусство в жизни. Искусство и его возможности в педагогическом воздействии на ребят. Июль. Лето. «Лесные робинзоны». Я в роли вратаря. Не смешно».
Броня спрятала блокнотик и прислушалась к воплям с футбольного стадиона. Она глянула на часы — игра должна была кончиться. Неужели Рустем дал дополнительное время? Непонятно, отчего так шумят. Навстречу, неистово крича, мчались малыши.
— Ура! Наша взяла! Победа!
— Что случилось? Чья победа?
— Мы победили!
— Не может быть! — завопила Броня. — Неправда!
Она поймала малыша и стала целовать его.
— Они как взяли мяч, так и не отпускали! — восторженно кричал мальчишка.
— Кто — они?
— Люди.
— Какие люди?
Из бессвязного рассказа малышей Броня с трудом поняла, что какие-то ребята в масках и очках внезапно появились из лесу, сперва стояли и смотрели, а потом Рустем разрешил двоим из них играть за команду «Рассвета». И вот за каких-нибудь десять минут они забили в ворота «Огонька» семь мячей и исчезли, как только закончилась игра. Кто такие? Откуда? Одни решили, что это студенты, работавшие в строительной бригаде в соседнем колхозе. Другие утверждали, что это сельские ребята. А кто-то сказал, что это туристы-байдарочники, остановившиеся на привал. Так или иначе, именно гости решили исход встречи.
— Значит, из лесу? В масках? — переспросила Броня. — Странно…
У Брони на их счет были свои подозрения. Четыре дня назад она повела свой пятый отряд на экскурсию в лес и постыдно заблудилась. Выручили какие-то случайные люди — грибники, бродяги или работники лесничества, кто их там разберет. Время от времени они вырастали у них за спиной и снова исчезали. Ребята так ничего и не поняли — ни того, что они заблудились, ни того, что эти мелькавшие в отдалении люди, от которых Броня инстинктивно уводила ребят, и пригнали их к лагерю, как стадо овец. До сих пор Броня передергивалась, вспоминая ужас, который она пережила тогда. На нее напал обессиливающий страх, после которого долго еще держалась в груди сосущая, холодная пустота. Что же удивительного, что о лесных людях она никому не рассказала? Так не эти ли молодчики отличились сегодня и на футбольном поле?
Все игроки и болельщики угощались возле походного буфета. Котлеты, компот, пирожки и конфеты раздавали без всяких ограничений. Бери сколько хочешь. Проигравшие могли есть и пить столько же, сколько и победившие, и даже больше. Броня не осталась на заключительное пиршество. Загадочные люди из леса усиленно занимали ее воображение. Она поспешила в лагерь, чтобы проверить кое-какие возникшие у нее соображения..
ЧУДЕСА В РЕШЕТЕ
Дело в том, что неприятности начались не с футбольной встречи, а значительно раньше. Когда после завтрака Броня построила свой отряд, чтобы повести его на лесную поляну, где должны были проходить соревнования, одна из сестричек-близняшек Аля Тозыякова, заявила, что у нее болит живот. Она озабоченно поглядывала в сторону леса и на вопрос, что она могла съесть, не моргнув, сказала, что проглотила живого жука. Мало того, что проглотила, — жук будто бы еще не умер. Аля даже показала рукой, где он находится. Это было бесцеремонное и наглое притворство, и Броня решила ее проучить.
— Хорошо, — сказала Броня, — в таком случае, ты пойдешь в изолятор, и врач назначит тебе диету.
Такое решение подсказывали Броне не познания в медицине, а исключительно педагогическая интуиция. Раз девочка решила притвориться больной, то и пусть терпит все последствия: не пойдет на спортивные соревнования — раз, полежит в изоляторе — два, поголодает — три. Сама же себя и наказала.
Но Аля ничуть не огорчилась. Она вприпрыжку поскакала в изолятор, где в дверях, радостно улыбаясь, ее дожидалась медицинская сестра Мария Осиповна, или попросту Маня, как все называли эту толстуху с волосатой родинкой на подбородке. Но дело этим не обошлось. Из строя без всякого спроса выскочила Алина сестричка Маля и тоже побежала в изолятор. Они всегда были неразлучны и даже болеть любили вместе. Весь отряд заволновался. Еще несколько девочек попытались было увязаться за ними, но Броня водворила их на место.
Все это случилось еще утром. А когда Броня вернулась в лагерь после своего неудачного судейства, первой, кого она увидела, была Мария Осиповна.
— Не с вами шкодницы-то?
Бледная от волнения, Мария Осиповна повела Броню в изолятор. На кроватях валялись картонные коробки из-под лекарств, скомканные простыни и подушки.
— Прихожу, смотрю — спят. Отвернула одеяло у одной, чтобы не задохнулась, а тут вот… Чудеса в решете!
Мария Осиповна расплакалась. Слезы потекли по ее толстым щекам.
— Прекратите! — строго сказала Броня, оглядывая ее через единственное стекло очков. — Возьмите себя в руки и расскажите толком, что случилось.
Утирая слезы, Мария Осиповна с пятое на десятое рассказала, как девочки провели ее словно дурочку и удрали неизвестно куда. И где их искать? И что же это будет, если обо всем узнает начальница — так она называла жену начальника лагеря Ларису Ивановну, которая только ищет случая, чтобы насолить ей. Мария Осиповна уставилась на Броню как на спасительницу, но Броня вовсе не собиралась успокаивать ее, и огорченная толстуха продолжала причитать:
— Мне и в голову не пришло, что они обманывают меня. Лица ведь на ней не было, глаза закисшие, как простокваша, язык посмотрела — серый. Я и подумала, что жук ей показался по детской глупости, а болезнь-то всамделишная. Да и сестричка, глядя на нее, расхныкалась. Сказала им про строгую диету, а они давай шуметь: нет, говорят, так мы с голоду помрем…
— И вы, значит, принесли им обед?
— Принесла, милая, принесла! И только удивилась, как быстро они управились с ним и еще добавку попросили… Где же искать их теперь?
— Это уж моя забота.
— Вот спасибо, голубушка! Приходи вечерком, я тебе польское косметическое молочко дам…
— К вашему сведению, я не употребляю никакой косметики. Приберегите ваше польское молочко для Ларисы Ивановны, она не откажется.
— Ты уж начальнице не говори про беглянок…
— Не хнычьте, как маленькая! И приведите себя в порядок. Посмотрите, на кого вы похожи. Причешитесь и смените халат. Какой вы пример подаете ребятам, расхаживая в таком несвежем халате? Ведь вы не просто медсестра, мы здесь все воспитатели…
— Верно, верно, милая, правду говоришь!
Мария Осиповна бросилась к Броне и обняла ее в сердечном порыве. Броня подхватила упавшие очки и сдержанно отстранила ее от себя.
КТО ЖЕ ИЗ НИХ АЛЯ, А КТО МАЛЯ?
Экскурсия, во время которой отряд чуть было не заблудился, неожиданный исход футбольной встречи, жук в животе — все эти не связанные, Казалось бы, обстоятельства вдруг выстроились в одну загадочную цепочку и требовали расследования. И Броня не стала откладывать дела в долгий ящик.
За ужином, обходя один столик за другим, Броня пристально вглядывалась в ребячьи глаза. По мере того, как она приближалась, шум прекращался. Она наслаждалась мыслью, что за короткое время добилась авторитета не только у малышей, но и у старших ребят и даже у вожатых и воспитателей. Однако сегодняшний день считать своим педагогическим триумфом не приходилось, это надо самокритично признать, особенно этот футбол. Впрочем, он дал. ей ценный жизненный опыт — не браться за дело, в котором мало что понимаешь.
Как и следовало ожидать, Аля и Маля никуда не пропали. Они сидели за столиком, болтали ногами и жадно ели, заглядывая друг другу в тарелки и торопясь, будто участвовали в конкурсе «кто скорее съест». Совершенно очевидно, что обед, который Мария Осиповна доставила им в изолятор, был куда-то отнесен. Броня остановилась возле девочек, сняла свои новые (запасные) очки, подышала на них, потерла о локоть, надела и стала переводить глаза с одной на другую. Отец их — она уже успела узнать — был известный алтайский композитор, мать русская, преподавала в школе. Девочки были рослые, глаза узкие, горячие, волосы литые и блестящие. Броня любовалась их живыми, красивыми мордашками, стараясь определить, кто из них Аля, а кто Маля.
— Рядом с вами свободно? — спросила она.
— Бо-бодно? — переспросила одна из них с набитым ртом.
Другая поперхнулась и сделала большие глаза.
— Садитесь, — сказала первая, прожевав. Рот ее раскрылся в сияющей улыбке, зубы влажно блестели, девочка так и светилась счастьем, даже огляделась вокруг, чтобы убедиться, все ли видят, кто сидит за их столом.
— Я попрошу тебя, — сказала Броня, обращаясь к другой, не зная точно, кто из них Аля, а кто Маля, — я попрошу тебя, сходи на кухню и скажи, чтобы мне принесли ужин…
И хотя она обратилась к одной, вскочили обе. Сбивая стулья, девочки бросились к кухонному окошку и вот уже торопились обратно, неся каждая по тарелке гречневой каши с молоком.
Однако которая из них Аля, а которая Маля? Во всяком случае, первая чуть бойчее, ее нетрудно отличить: из-под пухлой губы торчит кривенький зубок, даже мешает губам сомкнуться. В ней что-то явно от мальчишки. Другая же скромнее и тише, зато сосредоточенней и наблюдательней. Видно, девочка догадывается, что Броня подсела к ним неспроста: может, уже знает, что они убегали от Марии Осиповны?
— Кому вторая порция? — спросила Броня.
— Вам.
— Думаете, справлюсь?
— Справитесь! — заверила бойкая, которую Броня прозвала «кривозубиком».
— А ты как думаешь? — обратилась она к другой, молчаливой.
И та осветилась улыбкой, вдруг обнаружив такой же кривенький зубок и на щеках такие же озорные ямочки, как у сестры. Интересно, различает ли их родная мать?
— Значит, справлюсь, считаете?
Сестры дружно взмахнули косичками.
— Однако мне хватит и одной тарелки, — решительно сказала Броня. — Мне ведь никто не помогает. В животе никто у меня не живет и есть не просит.
Девочки воровато переглянулись. Броня разделила кашу в две тарелки.
— Ешьте, — строго сказала она.
Сестры послушно стали есть, не поднимая глаз.
«Пожалуй, на сегодня хватит, — решила Броня. — Я узнаю, кому вы таскаете обеды. А сейчас оставлю вас в покое. Главное — мера. В воспитании детей нельзя переступать границы».
Броня мысленно сделала запись в блокноте: «Аля и Маля. Взять этих акселераток под особое наблюдение. Одна из них больше похожа на мальчика. Но вот которая? И не пугать их чрезмерной строгостью. Главное в педагогике — чувство меры». Записав это, она стала размышлять о влиянии личности воспитателя на ребенка. «Строгость — да. но далеко ли уедешь на одной строгости? Только в комбинации с юмором и теплотой строгость может дать нужный эффект…»
Броня поправила очки, заметив в гречневой каше что-то похожее на щепочку. Она сдвинула щепочку на сухой берег тарелки, незаметно сбросила вниз и продолжала есть как ни в чем не бывало. Она не обращала внимания на девочек и сделала вид, что не заметила, как сперва одна из них, доев кашу, тихонько выбралась из-за стола, а вслед за ней и другая, не успевшая доесть, — не могла же она задержаться и отстать от сестры.
«Ушли, не попрощавшись и не извинившись, — обиженно отметила Броня. — Но я еще узнаю про ваши тайные свидания».
Броня оглядела тарелки девочек и подумала, что зря отдала им кашу, — она вполне бы справилась и со второй порцией. И с сожалением вздохнула, когда дежурная девочка не очень-то вежливо выдернула у нее из-под носа тарелку, свалила в нее остатки из двух других тарелок и унесла, оставив на столе тепловатый чай, который Броня все же медленно выпила, заедая большими кусками хлеба. Она всегда много ест хлеба, просто неприлично много, но отчего же она такая худая? Ужасная обжора, если подумать, просто неловко так много есть на людях. Броня страдала, но ничего не могла с собою поделать. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит на нее, Броня вытащила блокнот и записала: «Педагог — человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Обратить внимание на чистоту и порядок на кухне. Дрова в каше — безобразие. Повара — кто они? Они тоже воспитатели. Театр начинается с вешалки — применимо ли это к детскому коллективу? Какая же все-таки связь между жуком и лесными людьми?»
В блокнот Броня заносила не только свои мысли, но и заметки на память, замечания, которые надо сделать тому или иному ребенку, имена ребят и их внешние приметы, планы мероприятий на ближайшие дни. Это была ее рабочая записная книжка, и таких рабочих книжек у нее накопилось несколько десятков, ибо туда же она записывала поразившие ее мысли и высказывания педагогов, писателей, классиков марксизма-ленинизма, стихи разных поэтов, слова из песен, пословицы, поговорки, услышанные в разговорах, тексты песен, которые она считала нужным заучивать наизусть, хотя не любила массовых песен и предпочитала классическую музыку. Она учила наизусть пионерские песни, чтобы не отрываться от ребячьих масс, и тщательно проштудировала несколько выпусков «Спутника вожатого», с иронией относясь к разного рода прописным истинам, которые в них содержались, и не очень осуждала их авторов, которые довольно точно ориентировали свои наставления на средних вожатых — на тех, которые, как говорится, не хватают звезд с неба. Она же, и в этом она не стеснялась признаваться себе, считала, что свою звезду должна, просто обязана схватить. Броня была человеком идеи, и она не пожалеет сил, чтобы сделаться большим, настоящим педагогом. Это была ее мечта, которой она тайно посвящала стихи — впрочем, не очень высокого качества, что она ясно понимала.
Броня решительно встала и прошла к выходу, лавируя тонким телом между стульями. Она невольно оглянулась, ощутив на себе взгляд Рустема, который сидел среди ребят, обсуждая с ними итоги лесных соревнований. Он улыбнулся Броне, она автоматически улыбнулась ему в ответ и даже кивнула. Ей было приятно заметить в его улыбке какое-то скрытое сочувствие — оно относилось, несомненно, к ее малоудачному судейству. Однако не слишком ли быстро и охотно она ответила ему улыбкой? И что это за вольности — пускать на футбольное поле каких-то парней, не имеющих никакого отношения к лагерю? «Надо владеть собой, — сказала она себе, — я слишком экспансивна. Это во мне не иначе как от сентиментальной мамочки, считающей, что если я расту без отца, единственный ребенок, так меня надо баловать. И еще от бабушки, которая во мне души не чает. И то, что я расту без отца, отражается на моем характере, слишком чувствительном. Надо бороться с этим, выжигать каленым железом. Каленым!»
Броня швырнула косу на грудь, чтобы Рустем не глазел на косу со спины. Очень уж эта коса занимала его. Она с раздражением подумала, что все-таки кончится тем, что огорчит маму и бабушку и срежет косу, просто неприлично длинную, только подчеркивающую ее худобу и неказистость. Достаточно с нее короткого вздернутого носа и слегка оттянутых нижних век — и так лупоглазое страшилище, а тут еще тяжелая коса — не коса, а змея, сползающая по спине…
ПОЛУНОЧНИКИ
Мысли о матери и бабушке, о злополучной косе пронеслись в ее голове и тут же вытеснились тревогой, которую внушали ей лесные люди. Нет ли какой-то связи между ними и тем обстоятельством, что в лагере во всякое время дня толкались сельские ребята, так что невозможно было отличить чужих от своих? Об этой бестолковщине она уже давно собиралась поговорить с Яковом Антоновичем и сделала запись в блокноте («Разговор с Я. А.»), как будто разговор уже действительно состоялся. Сегодня она была свободна от дежурства и до самой вечерней линейки караулила Якова Антоновича, который появлялся несколько раз, но каждый раз не один. После линейки он толковал с Рустемом, кого из ребят послать на колхозную стройку, где трудилась студенческая бригада. Они обсуждали возможные заработки ребят. Броня не одобряла меркантильный подход к детскому труду, но пока воздерживалась от оценки таких разговоров. В Якове Антоновиче надо было еще разобраться. Заслуженный, опытный педагог, он вот уже третий год, как может уйти на пенсию, но его все не отпускают — работник незаменимый.
Совсем затемно, когда лагерь затих и ребята укладывались спать, Яков Антонович прошел в клуб. Прежде чем войти за ним туда, Броня обошла клуб с другой стороны и прильнула к окошку. В комнате светился телевизор. На диване сидели Яков Антонович и еще какие-то люди. Броня войти не решилась, но и уйти не могла: кто же все-таки полуночничает здесь? Экран телевизора вдруг вспыхнул, наполнив светом комнату, и Броня увидела длинногривого паренька, сидевшего рядом с Яковом Антоновичем, и другого, кудлатого, лежавшего на ковре. Спиною к ней, положив руку на плечо Рустему, сидел кто-то еще. Слишком много загадок дал ей сегодняшний день, от них раскалывалась голова. Броня приподняла очки на лоб, крепко протерла глаза и почувствовала сильную усталость. Тоже мне Шерлок Холмс, горько подумала она и пошла к себе в комнату, где жила вместе с Тинкой, студенткой, работавшей в лагере мойщицей посуды. Соседки, как водится, еще не было, она раньше полуночи вообще не возвращалась, пропадая в селе, где у нее завелся сердечный друг. Броня к этому привыкла и не ждала ее, как в первые дни. Она сняла с себя свитер и джинсы, натянула ночную пижаму и нырнула в прохладные простыни. Придвинув к себе ночничок, она нащупала толстую общую тетрадь, прочла последнюю запись, стала припоминать, что следует еще записать, но рука ее с авторучкой упала, свесившись с постели. Последней ее мыслью было, что Яков Антонович похож на Сирано де Бержерака. Крупным, тяжелым своим носом в половину лица и живыми, яркими глазами…