РАЗВЕДЧИКИ КЛИАСТЫ [1](Фантастический сон)
НА ЭКРАНЕ — ЦИРВАЛЬ
Ракета заискрилась и пошла на сближение с планетой. Она опускалась ощупью, как слепая, то задерживаясь, то рывками устремляясь в обследованные участки, пока не вошла в атмосферу. И тогда сквозь туман, сменяя друг друга, закачались коричневые, зеленые, синие пятна. Медленно раздвинулись ангары спуска, и гравилет, выдавливаясь, как паста из тюбика, двумя гибкими отростками выполз из корпуса ракеты. Рывок, еще рывок — и вот гравилет пошел на снижение…
Это было чем-то вроде парашютного спуска в пропасть, о которой ничего не было известно, кроме того, что она состоит из трех физических сред — газообразной, жидкой и твердой. Но отступать было поздно. Мосты сожжены. Последнее «прости» орбитальной ракете, звездочкой мерцавшей в космическом мраке. Доведется ли ещё вернуться на нее?
Не будем, однако, предугадывать события и последуем эа Муком и Лаюмой, которые с волнением взирали на незнакомую планету Цирваль, цветным клубком проступавшую на экране, и медленно, как в теплую ванну, погружались в плотные, по виду белые, дымчатые, розовые торосы облаков. Данные микрозондных ракет, выпускаемых из гравилета, успокаивали: столкновения с облаками были безопасны. Внизу темнела холмистая поверхность планеты. Рядом с лавообразным жидким потоком раскинулась лагуна, где в скалах можно было спрятать гравилет. Выйдя из него, они смогут свободно парить в своих мягких скафандрах, связанные электромагнитным тросом. На экране уплотнялись сочные массы зелени, ослепительно яркие после галактической ночи. Лихорадочное щелканье приборов. Мягкие пробные толчки. Выключение всех двигателей. И наконец — остановка.
На этом месте наши герои могли бы радостно вздохнуть, прокричать «ура» и обняться, если бы хоть в отдаленной степени походили на людей. Увы, это было не так. При всем при том Мук и Даюма были предельно возбуждены. Бешеный поток биометрических сигналов свидетельствовал о том, что они достигли своей цели: планета Цйрваль, на которую они совершили посадку, была мощным источником жизни…
«Я СЧАСТЛИВА, Я ПЛАЧУ!.»
Мук и Лаюма долго молчали.
— Мук! Мук! Мук! — наконец застучала Лаюма, выходя из обморочного состояния и посылая серию сигналов. — Отзовись, умоляю тебя!
Мук не сразу оторвался от приборов, поглощенный анализом и обработкой информации, поступающей с поверхности планеты.
— Я слушаю тебя, Лаюма. Что-нибудь случилось?
Ему не надо было расшифровывать сигналы Лаюмы, в которых были робость, нежность и волнение, вызванные удачей, так блестяще увенчавшей их долгое и трудное путешествие. Он бросил беглый взгляд на ее проводники, разогревшиеся от возбуждения, не нашел ничего опасного и снова погрузился в сложные расчеты.
— О Мук! — продолжала Лаюма, успокаиваясь. — Я сейчас, приду в себя. Я взяла себя в руки. Мне уже лучше, Мук! Теперь совсем хорошо. Подумай только: сколько бесстрашных клиаргов [2] не вернулось, для того чтобы мы оказались здесь! Я счастлива, я плачу!.. И что бы ни случилось с нами, я хочу — ты слышишь, Мук, я хочу, — чтобы ты знал, что последней моей мыслью будет мысль о тебе. Я благословляю тебя. Мук! И если мы погибнем, если нам не суждено вернуться на Клиасту…
Поневоле приходится прибегать к высокому стилю, чтобы хоть как-то передать характер их сигнальной связи, не имеющей ничего общего с языком в нашем понимании слова. Мук оторвался от приборов и прокрутил в своем сознании последние сигналы Лаюмы.
— В чем дело, дорогая? — ласково спросил он. — Почему ты вдруг заговорила о гибели? Мы в преддверии победы, а ты вещаешь о гибели! Я настаиваю — ты слышишь? — я требую, чтобы ты перестала сомневаться. Ты должна верить в удачу! Подтверди, что ты слышишь меня! Но почему я не вижу на экране твоих сигналов? Что случилось, наконец?
ЭТОТ ХАОС, ЭТА СТИХИЯ
Долгая пауза, задержка связи. И наконец тихие позывные Лаюмы:
— Мук, я не понимаю, что творится со мной. Я не могу унять тревогу. Она уходит из бипсов, но появляется в плексах и рагдах [3]. Я боюсь, чтобы она не передалась тебе, любимый. Ты слышишь, как бушует жизнь на Цирвале? Этот хаос, эта стихия! Я боюсь! Знай, мой милый, моя жизнь — та капля энергии, которой может не хватить тебе для возвращения. Моя жизнь — твоя, мой Мук. Она твоя!
Мук звал некоторую экзальтированность своей подруги, но сейчас ее возбуждение отвлекало его.
— Лаюма, тебе хорошо известно, что твоя гибель — это моя гибель,
это наша совместная гибель, — с мягким укором сказал он. — К чему ненужные волнения, когда мы вступили в это пламя, в этот яростный огонь всерождающей жизни? Ты посмотри, как мечется, клокочет этот энергетический хаос! Но мы войдем в него, войдем неторопливо и спокойно. Мы будем разумны и предусмотрительны. Каждый шаг наш будет выверен показаниями приборов. Успокойся, милая, и доверься мне, и мы вместе пойдем навстречу победе.
«ВОЗЬМЁМ С СОБОЙ ЭТО БУЙСТВО КРАСОК. .»
Прием сигналов происходил порывами, буйное волнение вспыхивало и угасало. Приборы работали на предельных режимах, едва успевая осваивать информацию. Над Цирвалем стояло марево. Сдерживая световые лучи центральной звезды Суонг, густые клубы испарений смягчали палящий жар. Горячие потоки перемежались с прохладными, и газовые волны, возникавшие от разницы температур, раскачивали острые вершины растений. Жизнь на планете подавляла своим тираническим напором и мощью. Мук почти изнемогал, пытаясь разобраться в формулах, конвейером мелькавших перед ним. У подножия гранитного утеса, за которым покоился их гравилет, сверкали грохочущие лавы жидкости — той самой жидкости, которая, как сокровище, хранилась в витальных резервуарах Клиасты. Вскоре наступила передышка. Теперь, когда был схвачен общий масштаб кипящей под ними жизни. Мук и Лаюма уже спокойно обменивались информацией.
— Мук, смотри на эти кущи, кроны и своды, полные соков! Неужели часть этой прекрасной жизни нам удастся подарить родной Клиасте? О, возьмем с собой это буйство красок, это яркое цветение! Кровь моя, бедная, слабая кровь, вскипает от радости! А что чувствуешь ты, дорогой?
Мук оторвался от приборов.
— Все бесценное, что ты слышишь в себе, несомненно происходит и во мне, — сказал он, заражаясь ее волнением. — Хотя, возможно, и не так интенсивно. Эти зеленые волны, признаться, сильно будоражат мою мысль. Если бы только удалось дикую мощь Цирваля влить в нашу умирающую планету! Это была бы огромная удача. Нам просто фантастически повезло, дорогая! Но не будем торопиться, не будем. Разум и научная совесть говорят нам: не ликуйте до срока, дайте вызреть знаниям, рожденным в опыте, а не в полете досужих желаний! Кто знает, что сулит встреча с неизвестной жизнью? Заметь: мы увидели только верхний слой, насыщенный дикой энергией жизни. Но что нас ждет внизу?
— Мук, в твоих словах я угадываю осторожный разум наших наставников, пославших нас в глубины Галактики. О, ты достоин своего учителя, великого Мукандра! Это скудная жизнь Клиасты разжигает фантазию и торопит мечту…
— Да, да, Лаюма, как ты права — разжигает фантазию и торопит мечту. И это понятно — за нами трагедия умирающей Клиасты. За нами длинной чередой — тени погибших клиаргов. И все же не будем торопиться..
— О милый Мук, ты успокоил меня! Мне уже легко. Смотри, как мерно пульсируют мои бипсы, рагды и плексы. Во мне сейчас только радость, любовь и вера. Решай, мой милый! Твоя Лаюма верит в тебя и в нашу удачу. Я часть твоя, неотделимая часть…
«О, СПАСИ МЕНЯ, МУК!»
Два голубовато-розовых образования с мягкими ответвлениями. Две актинии, замурованные в прозрачную конструкцию и увенчанные сверху шаровидными утолщениями с локационными рожками. Это и были Мук и Лаюма — студенистые массы, включенные в систему кибернетических механизмов, иначе говоря — сращения живого и неживого вещества, давшие форму почти новому виду жизни, вызванной кризисом умирающей планеты. И надо лишь удивляться, что эти бесформенные образования были способны на столь утонченные чувства.
Гравилет был надежно пришвартован за скалой. Сверяя каждое движение с показаниями приборов, обходя растительные колонии, Мук и Лаюма осторожно снижались, заботясь не столько о собственной безопасности, сколько о жизни им неизвестной, а потому неприкосновенной. Культ жизни, всякой малости ее, крупинки, капли, крохотной частицы, вот уже многие квартумы[4] с тех пор, как клиастяне осознали начало своего упадка, стал чуть ли не религией. Так, на Клиасте уже давно были объявлены неприкосновенными не только сами клиастяне — представители высшей, разумной жизни, но и немногие животные организмы, обитавшие в заповедниках. Свято хранились и обожествлялись непонятного происхождения каменные идолы с двумя парами конечностей и конусовидной головой, чем-то напоминавшие наших кошек и собак, хотя не имели ничего общего с представителями клиастянской фауны, которые, так же как и сами клиастяне, были превращены в биопластические структуры. Святость жизни была заложена в самом генетическом коде клиастян и стала почти инстинктом. Вот почему с такими предосторожностями спускались Мук и Лаюма в нижние слои растительного покрова, пока не застыли в жестко зафиксированном положении над котловиной, заселенной иглолистыми растениями. Растения поднимались несколькими ярусами, образуя амфитеатр, чем-то похожий на древние сооружения Клиасты, собиравшие световую энергию убегавшей звезды[5]. Теснота, в которой толпились растения, превосходила самые фантастические представления клиастян о концентрациях жизни. Это была гигантская колония, производившая чудовищную по своему напряжению работу синтеза и расщепления, с динамической мощью насосов качавшая и гнавшая по внутренним каналам подпочвенные соки. Шел неутихающий взаимообмен веществ, рождавший энергию жизни. Экраны Мука и Лаюмы прямо-таки кипели и взбухали от меняющихся показателей, по которым можно было судить о незримых процессах, температурах, химических изменениях и энергетических затратах. Сбором и обработкой всей этой информации был по уши занят Мук. На помощь Лаюмы уповать не приходилось — в расчетах она была не очень сильна. Лаюма больше отдавалась внешнему созерцанию процессов, происходивших в растительном покрове Цирваля. Локационные ловушки ее трепетали, впитывая наружные проявления, осваивая, так сказать, эстетический разрез жизни — пейзажи, звуки и краски.
— О Мук, а это что такое? Какой-то странный дурман входит в меня!
Лаюму поразили запахи — совершенно неведомые раздражители. Цивилизация Клиасты, перейдя на искусственные условия существования, успела начисто утерять представление о них. Жизнь на Клиасте не знала ничего подобного. Внимание Лаюмы, поначалу рассеянное, остановилось на бледном ветвистом ростке, издававшем тревожный запах. Чтобы разобраться в нем, Лаюма чуть приоткрыла фильтры, соединявшие экран с плазмой, и чужеродные частицы, сильно ослабленные, все же прошли сквозь фильтры и достигли окончаний нервных волокон. Потрясенная Лаюма чуть было не лишилась сознания.
— Мук, Мук! — наконец опомнилась она. — О, что-то ужасно будоражит меня! Эти корпускулы источают сладостный яд. Они вонзаются в меня, как иглы, они ранят меня, вызывая боль. Они жгут меня. О, спаси меня, спаси!..
НАША ПРЕКРАСНАЯ ДОБЫЧА
Но Мук уже и сам обратил внимание на бледные ветвистые ростки. В самом деле, они излучали что-то неведомое. Но, может быть, что-то аналогичное уже было в прошлом Клиасты? Мук был методичен и нетороплив. Даже в критические минуты его не оставляла обстоятельность. Возникшее предположение надо проверить. Мук прокрутил катушки прошлого Клиасты. Одна за другой, сменяя друг друга, промелькнули три эпохи — Вечного Холода, эпоха Великих сумерек, затем возникли протуберанцы центральной звезды, она приблизилась, и на экране возникла эпоха Великого Света. Сфокусировав изображение, Мук выделил крохотный участок Клиасты, на котором ярко полыхал луг с цветущими папоротниками.
— Лаюма, ура! Я поздравляю тебя с величайшим открытием! Ты открыла здесь, на Цирвале. то. что Клиаста уже пережила когда-то. Но, увы, дорогая, хроники прошлого запечатлели только звуки, линии и краски. В них нет излучений, которые тебя так взволновали. К печали моей, я не испытываю того, что узнала ты. Но какое счастье, что ты улавливаешь эти запахи! Значит, в тебе еще сохранился дар непосредственного восприятия, и это самое ценное, что мы открыли в экспедиции. Значит, клиастяне еще не утеряли возможностей возрождения. Значит, мы еще вернем Клиасту к радостной эпохе нашего детства. Не будь я Мук, наследник великого Мукандра, открывшего стоун-движение, если мы не добьемся своего! Следи, следи внимательно за тем, что происходит с тобой. Это наше открытие, наша прекрасная добыча. Ура, Лаюма!
— О Мук, не слишком ли много возлагаешь ты на меня? О, как я хотела бы послужить тебе и возвеличить твое имя! Мук, милый мой, можно обратиться к тебе с просьбой?
— Изволь, дорогая.
— С тех пор как нам так близко открылся Цирваль, меня томит скованность. Я просто задыхаюсь от тоски, чувствуя на себе эти тяжкие латы из счетчиков и пластиков. А как бы хотелось сбросить с себя путы и подставить свое тело ласкающим прикосновениям запахов и красок. Я знаю, это риск, но я… мне кажется… изведаю такое счастье, когда уже самая смерть не страшна… Мук, возлюбленный, я должна сознаться, что я уже глотнула этого хмеля, но слишком мало, и меня гнетет оттого, что мало… Мне надо открыть фильтры, иначе… иначе… Я не знаю… Я не хочу тебя тревожить, но я… могу… я уже… О Мук, спаси меня, мне плохо!
Мук отбросил в сторону расчеты. Сумятица показаний на приборах Лаюмы, удесятеренный ритм бипсов, плексов и рагд свидетельствовали о наступившем внезапно бесчувствии — асфиксии. Муку пришлось срочно взять на себя управление ее движениями. Он чуть приоткрыл электромагнитный щиток, закрывавший Лаюму от внешней среды, и сразу же приободрился — в едва шевелящейся и посиневшей фигуре Лаюмы появилась розовая дымчатость, испещренная змейками капилляров, и где-то чуть левее от центра оранжевым комком проступило сердце, окруженное губчатым пластиком…
— О Мук, возлюбленный мой! — вздохнула Лаюма. — Я, кажется, была в беспамятстве. Но сейчас я снова живу, вижу и слышу… запахи! О, как они благоуханны!
— Да, милая, не зря мудрейшие отправили нас в просторы Галактики. С тех пор как мы вместе, у нас не было еще такой удачи. Я должен признать за тобой заслугу первооткрытия…
— Мук, я просто люблю тебя, вот и вся моя заслуга…
Надо было срочно обработать информацию и послать на орбитальную станцию, летавшую вокруг Цирваля. Мук погрузился в расчеты, но Лаюма снова отвлекла его:
— Смотри, смотри, Мук, смотри! Что за диво, что за чудо летит к нам? О Мук, задержи — оно летит к нам! Что это? Что это?
КРЫЛАТОЕ ЧУДОВИЩЕ
Экран (вернее, комбинация экранов) мягко оплывал по углам, не вмещая существа, двигавшегося навстречу Лаюме. Трудно было с чем-то сравнить растущее на глазах чудовище. Отдаленно оно напоминало давным-давно вышедшее из обихода клиастян летательное сооружение. Но только отдаленно. Чудовище было бесподобно. Четыре прозрачных крыла, натянутые на перепончатый каркас, размахнулись по сторонам и дрожали, держа на весу узкое и загнутое к концу тяжелое туловище. Крылья подчинялись изумительной по совершенству автоматической системе управления. Прикрепленные к нижней части головного устройства, они раздвигались и сужались под любым углом, превращаясь то в биплан с жестким расположением параллельных плоскостей, то в сложные подъемные геликоптеры, дававшие абсолютную свободу маневра в пространстве. У Мука прямо дух захватило от этого инженерного совершенства. В отличие от древних клиастянских летательных аппаратов, неведомое существо обладало гибким, чутко вибрирующим туловищем, покрытым бархатной шерсткой изумрудной расцветки. С боков свисали полужесткие членистые конечности, служившие, очевидно, для фиксации тела на твердых покрытиях, склонах скал, валунах и стеблях растений. Нет, летательные аппараты древних клиастян были много проще. Такую свободу маневра, которую давали существу гибкое туловище, шесть конечностей и система перепончатых крыльев, могла придумать только сама природа. Мук был в восторге. Что касается Лаюмы, она не могла прийти в себя от красок. О, эти краски, эти волшебные краски! Фисташковые круги на крыльях, яркие, мерцающие, зовущие, словно бы из них смотрела чья-то живая душа!
Крылатый красавец висел над ними, давая себя рассмотреть с разных сторон. И пока Лаюма, взволнованная, вбирала в себя таинственные резонансы, исходившие от него, Мук включил всю съемочную аппаратуру, фиксируя его во всех фазах движения, поворотов, прыжков и падений. Биоизучающие приборы дрожали как в лихорадке, насыщаясь информацией о циркуляции жидкостей, таинствах реакций, происходивших в теле красавца, в его сердце, мозгу, кишечнике, мышцах и легких. Все это — сконцентрированное, запечатленное, разъятое на сотни разных показателей — станет их первым биологическим трофеем, который они доставят на Клиасту. Привезти красавца живым было бы невозможно, убить его, прихватив с собой мертвое тело, не позволяла этика клиастян, но био-записи, видеограммы, фоноленты позволят создать кибернетический дубликат, которого хватит клиастянской науке надолго.
Следя за работой приборов, Мук не сразу заметил, как стали прерываться сигналы от Лаюмы. Дело в том, что крылатый разбойник обратил внимание на зыбкую розовую туманность, менявшую свои очертания в ка-ком-то хаотическом ритме. Обманутый радужной раскраской, напоминавшей ему, очевидно, родственное или враждебное существо, он стал толчками приближаться к Лаюме, избрав ее своей жертвой. Лаюма замерла в тревожном ожидании встречи и даже чуть приоткрыла экран, ловя исходящие от него призывы. Времени оставалось слишком мало, чтобы что-то предпринять. Охотник стремительно приближался, проецируясь на экранах в сотни раз увеличенными капиллярами, узлами, волнообразными толчками внутренних биофракций. Бездействие Мука было достойно удивления. Вместо того чтобы тут же перекрыть экраны Лаюмы, он все еще не мог оторваться от пришельца. Произошло столкновение. Забились крылья. Цепочкой прогрохотала серия чудовищных разрядов. Исполинские трещины накладывались на изображение розового круга. Возле него возник темный, бурый вихрь сцеплений.
— О, черт возьми! — заорал Мук. Он опомнился наконец и закрыл экраны Лаюмы.
Наступила тишина, на фоне которой возникали удары угасающей грозы. Лаюма находилась в долгом обморочном торможении. Из строя вышли ее сигнальные системы, но продолжали функционировать биофракции в пластических структурах. Внешне она пострадала немного. Зато умирание пришельца являло собой страшную картину. Оно шло судорожными толчками. Шумы то бурно усиливались, то затихали. Путались, рвались пленчатые крылья. В агатовых глазах угасал блеск. От крыльев остались цветные лохмотья…
ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ
Смерть торжествовала. В покое застыли обломки еще недавно красивой, яркой, буйной жизни. Останки тела смешивались с опавшей листвой, принимая вид окружающей среды. С разных сторон уже торопились на пиршество смерти новые существа — грудобрюхие карлики. Они суетились, обнюхивали, изучали своими усами тело покойника, окостеневшего, ставшего похожим на мертвый обломок среди мертвых обломков, рассеянных на поверхности планеты. Вокруг него уже бесчинствовала новая жизнь. Коричневые, в крепких панцирях, мощно сбитые, с крохотными головками, оснащенными страшными челюстями, с хорошо скоординированной системой ног, карлики проворно сновали вокруг поверженного великана, сбивая слюдяные участки, крыльев, отсекая все лишнее, что может мешать движению. Уцепившись с разных сторон, они с поразительной легкостью сдвинули с места и поволокли великанскую тушу.
И все это в сладострастии любознания, которое заглушает даже страх смерти, в сильнейшем возбуждении наблюдал Мук, клокоча от жажды нового — самой сильной страсти, оставшейся клиастянам в наследство от прошлых поколений. Только этой страсти клиастяне были обязаны тем, что сохранились и не погибли на охладевающей планете. Дерзание мысли устремляло их в будущее, в котором сверкала тайна, разогревая тлеющие искры жизни, оправдывая и придавая смысл их скудному, лишенному соков существованию. Ибо что же еще могла им дать бедная, бедная, бедная жизнь? В утешение и радость им остался только разум, мысль, тонкой плесенью расцветшая на зыбкой плазме, мысль бессмертная, самородящая, живущая за счет нераскрытых тайн Галактики. Мысль жила и росла, питаясь этим единственным источником — голодом познания, приобревшим силу инстинкта…
«О ГОРЕ МНЕ, ГОРЕ!»
Теперь мы поймем, почему Мук, захваченный разыгравшейся перед ним трагедией, забыл о страданиях Лаюмы. Он вспомнил о ней лишь тогда, когда свирепые карлики скрылись с тушей крылатого великана.
С ней случилось что-то непоправимое. Ее экраны были плотно закрыты — об этом он успел позаботиться, — но плазма утеряла свою прозрачность и подернулась синевой, и это он заметил только сейчас. Это были признаки болезни, нарушавшей стыковку органических фракций с пластиковой тканью, той самой болезни несовместимости, которая была побеждена еще на заре Холодной эры в истории Клиасты благодаря открытиям медицинской биохимии. И вот эта болезнь — Мук, по совместительству еще и магистр медицины, сразу определил ее — проступала на нежных тканях Лаюмы.
— О горе мне, горе! — вскричал Мук, когда понял, что про'-изошло. — Вот до чего довела меня беспечность!
Мук направил на Лаюму поток биостимуляторных лучей, но они вызвали только реакцию в пластиках. Пульсация органических частей была лишена полноты. До самой нижней отметки упали ритмы бипсов, плексов и рагд. Это была клиническая смерть. Мук в отчаянии метался. Что делать? Блеснула мысль — включить последнюю запись, сделанную тогда, когда он не слышал ее, увлеченный своими наблюдениями. Вот она — шероховатая, стершаяся запись, исполненная сокровенной силы страдания:
«Я умираю, Мук, но знай, мой любимый, когда ты раскрыл экраны, чужая жизнь, ворвавшись в меня, дала мне такое счастье, что выше его только смерть. Мое последнее желание: лети на Клиасту! Чужая жизнь полна соблазнов, они увлекут тебя в пропасть. Улети на Клиасту и сохрани память о любящей тебя Лаюме. И дай тебе счастье найти себе новую Лаюму…»
— Я протестую! Что хотела ты сказать своими последними словами? Нет, нет и нет — никто не сможет заменить мне мою Лаюму! Я требую, чтобы ты взяла свои слова обратно!
Это было смешно, конечно, взывать к Лаюме, которая находилась уже в плену небытия, но Мук мало что соображал…
ЧТО ТАКОЕ ЛИЧНОСТЬ КЛИАСТЯНИНА?[6]
В незапамятные времена, примерно тогда же, когда царствовал легендарный царь Горох, Клиаста была вполне цветущей планетой. Она обеспечивала себя за счет собственных ресурсов, и жизнь на ней творилась самопроизвольно и в формах себе подобных. Хуже стало, когда Клиаста сильно удалилась от центральной звезды Суонг, главного источника тепла. Но и тогда перемены пришли не сразу. Эпоха медленного угасания стала для Клиасты периодом бурного расцвета науки и техники. Своих совершенных форм достигли механические, физико-химические и физиологические устройства, кибербиология в конечном итоге породила принципиально новые конструкции, которые дали клиастянам редкое долголетие. Частично обновляя, пластически видоизменяя организмы, устраняя болезни и вредоносное действие бактерий, клиастяне довели длительность своей жизни до практического бессмертия. Они жили тысячелетия, почти не старея, лишь частично самовозобновляясь. Но все же — и это становилось событием всепланетарного значения — в жизни клиастянина наступала пора, когда истощалась и могла погибнуть самая тонкая ее часть — эманат личности, ее вершинная субстанция, ее невоспроизводимая часть: та самая доминанта, которая придавала клиастянину индивидуальность.
Эта доминанта — обозначим ее для удобства словом «личность» — почиталась величайшей ценностью и возводилась чуть ли не в культ. Может показаться странным, что в процессе длительного угасания жизни личностная неповторимость все время повышалась в цене. Что может быть неуловимее, призрачнее и отвлеченнее, чем качества, входящие в понятие личности? Представьте, что на базаре, где торгуют мясом, рыбой, овощами и фруктами, вдруг вам станут предлагать запахи, цвета, линии и формы. А между тем именно неосязаемые, недоказуемые, не имеющие веса и плоти, не поддающиеся никаким измерениям качества личности стали цениться на Клиасте необычайно высоко. Почему бы это? Дело в том, что клиастяне перешили печальную страницу в своей истории. На одной из ранних стадий происходила своеобразная выбраковка клиастянского рода. Грустная практика, говорящая о временном затмении, когда на самих себя клиастяне смотрели, как коневоды, озабоченные выведением чистых пород. Что может быть расточительней! Полные творческих сил, они с беспечностью транжир относились к биологическим потерям: несколькими тысячами клиастян меньше или больше — какое это имеет значение! Период этот был осужден потом и строжайше приостановлен рядом запретов. Проще говоря, клиастян, в которых обнаруживались блоки личности совершенно одинаковые (скажем, склонность к однотипному образу мыслей или шаблонных реакций), отделяли и поселяли в специальные заповедники — генозаповедники. где они, лишенные привычных условий, медленно вырождались. Это было негуманно, чудовищно и недостойно развитой цивилизации, это было что-то вроде болезни, которой надо было переболеть, чтобы осудить духовное помрачение, в которое они впали, и вернуться к простой и нетленной истине о святости всякой жизни.
Однако таким радикальным способом клиастяне значительно уменьшили свое народонаселение. И тогда каждый клиастянин был возведен в ранг суверена, охраняемого обществом как своим величайшим достоянием. Именно поэтому смерть клиастянина, а это иногда случалось, сопровождалась долгим трауром, во время которого замирала вся общественная жизнь планеты. Постепенно, однако, с течением тысячелетий, с максимальным удлинением жизни клиастянина, объединенными усилиями самых гениальных клиастян удалось практически приостановить процесс истощения биологического фонда планеты. На генетической основе умирающего клиастянина, по существу, создавался новый клиастянин. На старом фундаменте как бы строился новый дом, хотя это и не совсем точно. Личность умирающего клиастянина прививалась новой особи. Сложной системой инъекций, пересадок удавалось создать нечто вроде подобия угасающего клиастянина, причем делалось это не после кончины, а еще во время угасания, так что возрождение клиастянина в новой своей модификации происходило постепенно и незаметно. Новая личность, сохраняя качества своего предшественника, в процессе жизнедеятельности приобретала какие-то свои индивидуальные черты, углублявшие и расширявшие пределы ее своеобразия…
БРАЧНЫЙ ИНСТИТУТ НА КЛИАСТЕ
В истории, следующей дальше, не все может оказаться ясным, если не рассказать о некоторых общих установлениях и обычаях на Клиасте, в частности об отношениях в браке. В ренессансный период развития клиастянской науки, когда все силы были брошены на то, чтобы сохранить биологический род, преимущественное значение придавалось мужским качествам. Проще говоря, женщин считали низшими существами. Но постепенно, по мере того как гасли и терялись связи с природой, роль женского начала возрастала, ибо в женском способе восприятия, как выяснилось, больше изначальных — эмоциональных и эстетических — элементов. Повысилась ценность женской особи — ее окружали особым культом, боготворение женской личности превратилось чуть ли не в религию, и брачный институт имел своей целью стимуляцию, с одной стороны, интеллектуальной энергии мужчины, а с другой — и это едва ли не главное — создание женщине условий для расцвета всех ее дарований. Брак был высшим отличием в жизни клиастян, признанием особых заслуг и достижений. Факел и цветок — внешние знаки — почитались символами брака, прочность которого освящалась авторитетом традиции, имевшим силу гораздо большую, чем любое законодательное установление. В брак мужчины вступали, соответственно обычаю, по достижении очень зрелого возраста, а поскольку зрелость определялась интеллектуальным вкладом в общую научную сокровищницу Клиасты каким-либо крупным открытием, молодой клиастянин, еще не достигший мудрости, морально считал себя не вправе вступать в союз и брать на себя ответственность за свою подругу, тем более руководство ею ради развития в ней качеств, наиболее ценимых и почитаемых на Клиасте. Годы, непосредственно предшествовавшие вступлению в брачный союз, назывались периодом Великой Надежды. Требования, которые предъявлялись мужчинам, вступавшим в брачный союз, не считались обязательными для женщин, которые могли вступить в брак, а точнее — под высокое покровительство мужчин, в сравнительно юные годы, когда ее эмоционально-эстетические программы находились еще в стадии формирования. С течением времени личностная ценность каждой женской особи возрастала.
Угасание биологических функций у клиастян, завершавшихся так называемой смертью, при всей регламентированности этого процесса и предсказуемости его, приобретало характер и размер народного бедствия. На всей планете объявлялся траур, выключались все энергетические станции, клиастяне впадали в состояние летаргического сна. Таким образом, траур становился заодно и периодом экономии энергии.
Брак, как правило, сопровождался космическим свадебным путешествием под девизом: «Найдись, звездочка малая, найдись, звезда большая». Супруг использовал путешествие, чтобы сделать новый вклад в науку, а для юной жены это было начальной школой и первым опытом сотрудничества. Иные из этих свадебных путешествий заканчивались плачевно — гибелью и невозвращением на Клиасту. В поисках высокоразвитой жизни, которая могла бы послужить источником возрождения для истощенной Клиасты, трагические случаи были неизбежны, но все же каждая потеря являлась колоссальным, невозвратимым уроном. В космические поиски уходили самые одаренные, самые выдающиеся из исследователей, гибель их становилась трагедией всех клиастян, в их честь создавались научно-исследовательские центры, их именами назывались новые звезды, их наследие тщательно собиралось, изучалось и разрабатывалось. Таким выдающимся, подававшим великие надежны светилом, звездой первой величины был и Мук, наследник великого Мукандра, ставший мужем молодой клиастянки Лаюмы, блистательного, поэтического создания, обладавшего всем очарованием юной непосредственности. Горе Мука было безмерно.
НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ
Муку ничего не оставалось, как последовать предсмертному совету Лаюмы — прекратить дальнейшее внедрение в новую биологическую среду и вернуться восвояси. Перемещение в пространстве теперь усложнилось. Объединенные электромагнитным тросом, раньше Мук и Лаюма обладали некоторой автономией маневра, теперь система связи становилась жесткой, приходилось соблюдать величайшую осторожность, чтобы тело Лаюмы не повредить механическим сотрясением.
Поглощенный болью близких воспоминаний, Мук не обращал внимания на гудение локационных устройств, принимавших хаос сигналов, в которые вплетались тонкие звуки маленьких крылатых существ, населявших растительные колонии. Запоминающие устройства фиксировали каждое их движение, но для Мука они существовали сейчас лишь в одном качестве — преград, которые надо было обойти, не столкнувшись. Больше всего Мук был занят скалой, за которой таился их гравилет — он должен был доставить его с бесценной покойницей на орбитальную станцию, летавшую вокруг Цирваля, чтобы затем уйти в долгий путь к Клиасте.
Мук облетел скалу и повис над гравилетом. Легкой, изящной конструкции гравилет был совершенным образцом ракет, после длительных испытаний пришедших на смену неуклюжим топливным гигантам. Немало таких махин, пущенных на тяжелые планеты, не вернулись обратно лишь потому, что не сумели оторваться от поверхности и соединиться с орбитальной станцией. Гравилет же был изящен, как этажерка, к тому же рассчитан на любые притяжения. Цирваль оказался легкой планетой, сила притяжения на нем была в 1,7 раза меньше, чем на Клиасте. Эта «весовая» близость двух планет и придавала Цирвалю особую ценность для обитателей Клиасты.
На экране появились контуры гравилета. Мук включил систему координации, чтобы максимально точно войти в боковые отсеки. В первые мгновения стыковки разразилась, однако, буря, состоявшая из мощного потока сигналов, которые невозможно было свести в единую и ясную картину. Что случилось?
Только поднявшись над гравилетом, Мук понял, что в нем находятся какие-то совершенно новые биологические комплексы. Они в тысячи раз крупнее крылатого существа и панцирных карликов — первых представителей цирвальской фауны, попавших в поле наблюдения клиаргов. Мук долго не мог прийти в себя от ужаса и потрясения. Самое же скверное — не исключено, что эти комплексы принадлежат к разряду разумных существ. Иначе как объяснить, что они проникли в гравилет и сидят там, скрюченные, в боковых отсеках? Как же они все-таки проникли туда? Мук молниеносно прокрутил все фазы посадки, все манипуляции закрепления на площадке за скалой и ничего не мог понять. Неужели вся эта система, проверенная в многочисленных галактических экспедициях, скандальным образом вышла из строя? Так или иначе, но в гравилет проникли два цирвальца, существа биологически незнакомые, и этим одним было доказана, что на Цирвале существует не только флора и простая фауна, но и высокоразумные существа. Это было чрезвычайной важности открытием, которое, несомненно, составило бы целую эпоху в истории науки Клиасты, если бы фатальным образом не осложнилась задача отвоевания гравилета у непрошеных гостей. Возникала проблема беспрецедентной трудности — изгнать их, в то же время не нанося им никакого ущерба. Ни им, ни гравилету! И это было во сто крат труднее задач, неразрешимость которых вошла в поговорку «выйти сухим из воды»…
СИМВОЛ ВЕРЫ
О том, чтобы подвергать опасности жизнь цирвальцев, у Мука не возникало и мысли. Гибель их была чревата эскалацией, которая, кто знает, могла бы привести к исчезновению жизни на Цирвале вообще. К тому же убить жизнь, находящуюся в самом своем расцвете, было бы ни с чем не сообразным нарушением всей философии клиастян, их мировоззрения, основанного на глубочайшем уважении к любым проявлениям жизни. Какая-нибудь инфузория и та имела право на неприкосновенность. Если бы Мук и совершил грех убийства, то он тем самым отрезал бы себе путь к возвращению на Клиасту. Истребление живого существа относилось на Клиасте к разряду непрощаемых преступлений, покушением на самую основу клиастянской цивилизации, на их символ веры. Такого рода злодеянием Мук превратил бы себя в отщепенца.
Возможная чья-то гибель осложнялась для него еще катастрофической судьбой Лаюмы, которая роковым образом расплатилась за невольную встречу с представителем примитивной цирвальской фауны. Если встреча с примитивом завершилась так плачевно, то чем же кончится схватка с разумным существом? Трагическая вина Мука была в том, что, поддавшись страстным призывам Лаюмы, он разрешил ей разэкранироваться, и если Лаюма еще не окончательно погибла — это было неизвестно, — то возрождение ее составит одну из труднейших задач для клиастянской науки. Но для этого Муку надо было еще позаботиться о том, чтобы вернуть ее на родину. — Удастся ли это? Гравилет при всех своих совершенствах был еще недостаточно проверен на длительное пребывание в условиях типа цирвальских. Могли возникнуть новые факторы, определяемые не только внешней средой, но и действиями живых разумных существ. Цирвальцы, очевидно, способны на любую дерзость, если могли без ущерба для себя проникнуть в гравилет, нейтрализовав его антигравитационную оболочку..
БЕГЛОЕ ИЗУЧЕНИЕ ЗАХВАТЧИКОВ
Не обладая способностью непосредственного созерцания объекта, Мук покачивался над гравилетом и планомерно рассекал излучения, исходившие от захватчиков, затем собирал их в изображения, примерно соответствующие тем, какие возникают на телевизионном экране. Как водится, работа увлекла его, он забыл на время о Лаюме, отдаваясь радостям открытий, а открытия сыпались, как из рога изобилия. Так, например, анализируя материальный субстрат захватчиков, он никак не мог обнаружить пластиковые части. Вот так так! Было от чего прийти в замешательство. Кроме грубого покрывала из растительных и синтетических волокон, служившего, очевидно, для теплоизоляционных целей, никаких пластических вкраплений в их телах, сколько Мук ни бился, он не нашел. Захватчики представляли собой на редкость чистые органические образования, которые свидетельствовали об очень высоком и в то же время сравнительно раннем этапе эволюции разумной жизни на Цирвале.
Первый вопрос — действительно ли разумны существа, проникшие в гравилет, — отпадал как лишенный смысла. Для того чтобы проникнуть в ракету, налетчикам не могла бы помочь даже случайность, ибо надо было разгадать целую систему открывающих механизмов, а это невозможно без научно-технического опыта. Надо было, кроме того, разобраться в диспетчерском пульте — кнопки там были не простые, а дистанционного действия. Открыть входные отверстия ровно настолько, чтобы обеспечить абсолютно плотное вхождение с последующей полной герметизацией, — задача тоже необычайной сложности, но и она не остановила цирвальцев. В довершение всего гравилет не стоял на старом месте. Захватчики не только проникли в гравилет, но и сумели решить задачу по некоторому его перемещению! Непостижимо! Судя по всему, пришельцы не принадлежали к разряду киберангов — у них были и чисто внешние различия. Так, например, на верхней шарообразной части туловища у одного из них индикаторы были темно-коричневого цвета, а у другого — голубые. Также и локаторы по бокам были разной величины. Индикаторы и локаторы, очевидно, предназначались для приема зрительных и звуковых сигналов. Сильно различались покрытия шаровидных образований — темные, длинные у одного, короткие, рыжие у другого. Можно полагать, что это были локационные щупальца для принятия сигналов из ближайшей окружающей среды. Они свободно болтались у одного, у другого были жестко закреплены. Они могли служить также экраном для температурно-изоляционных целей. Примечательны были длинные устройства с пятью гибкими хватающими отростками на конце. Видно, они-то и были главными механическими орудиями захватчиков. Обращал на себя внимание находящийся ниже зрительных индикаторов выступающий нарост с двумя дырочками, которые ритмически подергивались, издавая сопящий звук. Нарост находился в какой-то связи с расположенным под ним щелевидным отверстием.
Судя по всему, газ, проникавший в организм захватчиков, подвергался химическому разложению. Действительно, произведенный Муком сравнительный анализ входящего внутрь и исторгаемого наружу газов показал существенное между ними различие — вводился кислород и азот, исторгался углекислый газ, и эта реакция, надо полагать, восстанавливала энергетические затраты. Мук ограничился тем, что заснял на пленку внешние особенности захватчиков и, очень довольный, спрятал всю полученную информацию в блоки своей походной научной лаборатории. Изучение этих чрезвычайно сложных биологических комплексов имевшимися у него анализаторами было невозможно. Да ему и недосуг было заниматься этим.
Предстояло обдумать главную задачу — задачу выдворения захватчиков. Он предвкушал творческую радость и волнение, на какое-то время заглушившие даже боль и тревогу за судьбу Лаюмы.
НЕОЖИДАННЫЕ ТРУДНОСТИ
Сложность, повторяем, состояла в том, чтобы заставить пришельцев убраться, не нарушив их жизнедеятельности. В распоряжении Мука был целый набор так называемых «пугачей» — световых, звуковых и электромагнитных сигналов, которыми он мог придать любую мощность, но какое влияние могут оказать сигналы такого рода на цирвальцев? Мук стоял перед задачей небывалой еще, уникальной в своем роде, однако оставлять все как есть, не пытаясь изменить ситуацию, было опасно. Знают ли захватчики, как выйти из гравилета? Отдают ли они себе отчет в своих действиях? Некоторые признаки внушали Муку на этот счет сомнения. Пришельцы не сидели в гравилете, спокойно, а беспорядочно суетились, ощупывая переборки, трубки, приборы управления, обмениваясь при этом возбужденными звуковыми сигналами, которые, по всей видимости, были основным средством связи и общения между цирвальцами. Чрезвычайная суматошливость, крики, гам, препирательства свидетельствовали о том, что это еще очень юные, малосознательные существа. Зрелости и старости свойственна осторожность. Здесь ее не было и в помине. Это сильно осложняло дело. Предоставленные самим себе, они могут случайно напасть на комбинацию сигналов к отлету, оторвать гравилет от площадки и послать его в космос, где незадачливых юнцов ждет неминуемая гибель, вслед за которой неизбежно погибнет и Мук. Но самое страшное другое: не станет ли это причиной непредвиденных катаклизмов на Цирвале? То, что незваные гости были не единственными обитателями Цирваля, было ясно из целого роя радиоволн. Между различными точками планеты шел усиленный обмен сигналами. Дальнейшее бездействие Мука было опасно тем, что о случае проникновения двух цирвальцев в гравилет могло стать известно всей планете, и какое-то время спустя можно было ожидать общепланетарного возмущения, если цирвальцы решат, что это — вторжение космических пришельцев. Мук погибнет, это несомненно, но разве собственная гибель имела какое-нибудь значение перед фактом возможного уничтожения двух цирвальцев, если только те не успеют удрать из гравилета? Как отнесутся цирвальцы к гибели двух их соплеменников? Достигла ли цивилизация на Цирвале той высокой степени, когда жизнь в любой своей малости является неприкосновенной? Судя по гибели крылатого существа и по тому, как быстро и проворно сожрали труп грудобрюхие карлики, смерть на стадии низших органических систем не является чем-то редким и случайным в круговороте природы Цирваля. Но так же ли обычна она среди высокоорганизованных систем? Не находятся ли они на той допотопной стадии эволюции, когда от переизбытка биологических ресурсов, а также слабо развитых центров совместного управления цирвальцы еще предаются оргиям самоистребления? Эту печальную, хотя и обусловленную стадию развития, увы, когда-то знала и Клиаста. Высокий биологический потенциал, жалкий уровень экономического благосостояния, раздробленность этнических групп, стоящих на разных ступенях социального и культурного развития, наука и техника, делавшие еще только первые шаги, — все это вызывало центробежные тенденции, приводившие к периодическим распрям, которые являлись своего рода варварским и чрезвычайно дорогостоящим регулятором взаимоотношений между различными группами клиастян. Впоследствии, когда экономический и интеллектуальный потенциалы поднялись достаточно высоко, а первичные потребности клиастян получили возможность полного удовлетворения, биологические резервы были уже настолько истощены, что эта безумная роскошь взаимного истребления была объявлена самой мрачной и постыдной страницей доистории. Конец этим оргиям взаимоистребления и ознаменовал собой начало исторической эры существования, благополучная фаза которого продолжалась сравнительно недолго — полтора миллиона квартумов, пока космическая катастрофа, оторвавшая Клиасту от прасистемы центральной звезды, не стала началом угасания планеты. Истощение ресурсов привело к введению жесткого режима жизнедеятельности клиастян и к постепенной замене органических частей пластиками, соотношение которых дошло до катастрофического уровня 1 X 79, что грозило полным исчезновением жизни на Клиасте…
ОПЕРАЦИЯ ВЫДВОРЕНИЯ
Расчет всех вариантов привел Мука к решению: не откладывая пресечь дальнейшую самодеятельность двух пришельцев. Поднявшись над ними на достаточно безопасное расстояние, он дал оптическую вспышку самой низшей фазы. Окрестности подернулись ослепительным сиянием. Захватчики, ярко освещенные в полупрозрачных системах гравилета, обнаружили признаки беспокойства. Послышались звуковые сигналы, зафиксированные фоноприборами экрана…
— Кажется, будет гроза. Но какая-то странная гроза, ты не находишь, Базиль? Нет почему-то облаков. Наверно, это зарница. А это хорошо или плохо? Не может ли зарница спутать показания приборов и испортить нам полет?
— А ну-ка не вертись под рукой и не толкайся…
— Прости, Базиль, я буду осторожнее. Итак, гроза отпадает. Зарница тоже не очень правдоподобна. Ба! Да ты знаешь, что это такое? Это не гром и не зарница, а на Байконуре запускают перехватчик! Не иначе, как кто-то уже донес о нашем отлете. Я чувствую, что кто-то все время за нами следит. Проклятые шпионы! Или, может быть, это кто-то из наших проболтался? Юргис трепло, я тебя предупреждал об этом. Смыг тоже не вызывает большого доверия. Единственный человек, в котором я абсолютно уверен, это… э…
— Мимоза, что ли? А Оза? Разве ты их различаешь? Они же одинаковые.
— Ой, неправда! Они очень даже разные. Это только кажется, что одинаковые… Озе ничего не стоит сболтнуть, а Мимоза будет молчать как могила…
— Ладно, хватит болтать. Сейчас начинаем.,
— Все. Молчу. Внимательно смотрю на все твои движения и запоминаю. Если вдруг тебя укокошат, я должен тебя заменить.
— Внимание: включаю ускоритель!
— Прощайте, девочки! Прощай, Земля! До свидания, мамуля! Летим!
ПОПЫТКА № 2
Некоторое возбуждение, вызванное световым сигналом, к радости Мука, не привело ни к каким повреждениям. Цирвальцы вскоре успокоились и стали снова манипулировать конечностями, жизнерадостно дергая рычаги управления и колотя по кнопкам как попало. Вместе с тем Мук был озадачен тем, что световой удар оказался недостаточно сильным, чтобы вышвырнуть их из гравилета. К тому же двигательная их активность увеличивала опасность случайных контактов, которые могли спровоцировать старт и отлет. Муку ничего не оставалось, как дать новый, более сильный заряд света. Он сделал это с большим хладнокровием, чем в первый раз. Огромный купол голубого фосфорического света поднялся над Цирвалем и потом долго рассеивался, создавая мистические пейзажи, знакомые Муку по его давним, еще учебным полетам на астероиды. Пейзажи вызвали в нем поток сентиментальных воспоминаний. Он с радостью прокрутил бы сейчас несколько эпизодов ранней юности, если бы снова не начался усиленный обмен звуковыми сигналами.
— Прямо что-то непонятное творится! Откуда этот жуткий свет? Может, это северное сияние?.. Ага, я, кажется, начинаю понимать. Это не иначе, как результат электромагнитных бурь в атмосфере. Красотища, кто бы только знал! Расскажешь — не поверят. А вообще-то говоря, в кабину можно бы еще одного, места вполне бы хватило…
— Это кого же?
— Ну, хотя бы… э… и нас бы не очень стеснила…
— Мимоза, что ли?
— Базиль, я прошу тебя… э… ну зачем ты так…
— Чего ты краснеешь, лопух? То болтаешь так, что тебя не остановишь, а как о Мимозе заговорим, так словно каши в рот набрал… «Э» да «э»!
— С тобой, Базиль, вообще… на некоторые темы… э… говорить нельзя. Грубый ты человек и, между прочим, легкомысленный — то дружишь с одной, то с другой. Конечно, можно дружить с несколькими, но очень неудобно… э… начиная дружить с новой, тут же забывать прежнюю. Ты скажешь конечно: «А что я, на них молиться должен?»
— Ну, пошел-поехал!. Ладно, я поговорю с Мимозой, а то она так и не узнает, как ты сохнешь по ней…
— Базиль, я прошу тебя… Кстати, дай мне, пожалуйста, подержаться за штурвал, а то захватил, как будто ты здесь один! Ты странно ведешь себя. Летишь, не заглядывая в приборы, а ведь недолго сбиться с курса. Мы сделали одно упущение — не захватили подзорной трубы. С нею я мог бы вести корабль прямо по звездам. Когда мы будем пролетать мимо Луны, обрати внимание на обратную сторону — там есть моря, еще никак не названные, и мы могли бы с тобой… э… как-то назвать их… э… в честь…
— Мимозы, что ли?
— Ну зачем же… Впрочем, там есть еще и другие моря…
— Ну что ж, тогда и в честь Озы…
— Ну, если ты так считаешь, я не стану возражать, назовем их «Море Озы» и «Море Мимозы»… Понимаешь, как здорово — там столько морей: Море Кризисов, Море Изобилия, Море какого-то Смита, а ни одного детского моря там нету… Минуточку, минуточку! Кажется, навстречу нам летит какой-то астероид… Тпр-р-р-ру-у-у! Отклонился, черт, не успел разобрать. Пролетел, как зверь! А… а… может быть, это космический корабль? Может, это… к Земле летят… пришельцы? Ты не заметил, как нас встряхнуло, когда ракета пролетала мимо? Мне почему-то кажется, что нас засекли и теперь следят за нами. И не исключено, что нас обойдут и увяжутся за нами вслед. Вот это да! Вот это будет встреча! Надо хорошенько подготовиться к ней! Алю-вилюй! Сант-вуаля! Постой, не сбивай меня, пожалуйста, это слова космического языка… Надо же вступить в контакты с пришельцами… Алю-вилюй! Вы слышите нас? Сюда! Милости просим! Будьте как дома, дорогие гости!
НАСЛЕДНИКИ ПО КРОВИ, ПО РАЗУМУ
Реакция на вторую световую вспышку оказалась в высшей степени странной. Возбуждение цирвальцев длилось очень недолго и протекало спокойнее, чем в первом случае. Сидя в непринужденных позах, они вели сейчас самый размеренный сеанс болтовни, манипулируя главным образом расположенными в шаровидном образовании красными клапанами, за которыми блестели два ряда белых кальцитных деталей и шевелился гибкий розовый отросток. Однако самым деятельным органом связи были цветные — голубые у одного и рыжие у другого — индикаторы, в которых получали свое внешнее выражение различные состояния: готовности к действию, радости и неудовлетворения, стыда и благодушия. Индикаторы менялись в своих параметрах, округлялись, расширялись или уменьшались за счет подвижных предохранителей. Но менялись — и это самое интересное — не только параметры, но и глубина внутреннего свечения, которое невозможно было определить интенсивностью цвета, а приобреталось, очевидно, за счет какого-то внутреннего магнетического поля. Мук больше интуитивно, чем экспериментально, пришел к гипотезе, что эти оптические индикаторы и являются главным внешним выразителем сложной, глубоко спрятанной интеллектуальной деятельности, сконцентрированной в шаровидном образовании, покрытом растительной шапкой ороговевших длинных отростков. И вообще, если внимательно приглядеться, было в них отдаленно что-то похожее на клиастян. Аналогия с клиастянами показалась настолько плодотворной, что навела Мука на потрясшую его догадку: а нет ли вообще чего то глубинно общего между цирвальцами и клиастянами? Не могли они оказаться в космическом отношении родственными существами, отражающими только разные ступени одного и того же типа эволюции? Едва Мук об этом подумал, как его ошеломила новая догадка: а не занесла ли жизнь на Цирваль с Клиасты одна из ранних экспедиций в те незапамятные времена, когда Клиаста еще находилась в орбите центральной звезды и жизнь на ней была еще в самом расцвете? Догадка Мука могла бы стать плодотворной гипотезой. Он честолюбиво подумал о том фуроре, который она произведет среди маститых членов Клиастянской академии. Теория космического происхождения цирвальской жизни как результат посещения одной из ранних экспедиций клиаргов могла положить начало новой науке. После стоун-движения, открытого великим Мукандром, это было бы самым фундаментальным завоеванием клиастян.
Конечно, гипотеза еще не имела никаких подтверждающих ее фактов но какова эмоциональная сила досужих вымыслов! Мук уже смотрел на двух беспечных цирвальцев, ведущих сеанс связи, как на потомков древних клиастян. Парадокс в том, что цивилизация развивалась на Цирвале гораздо медленней, чем на Клиасте именно в силу того, что на Цирвале были необыкновенно благоприятные условия, никакие похолодания — своего рода моторы цивилизации — не стимулировали там развития науки и техники. Смятение, вызванное предположением, что перед ним его кровные прародичи, его малые братья, сохранившие в себе свойства его диких предков, наполнило Мука такой нежностью, что он ослабел от старческого волнения. Шутка ли — оказаться архипрадедом таких отчаянных сорванцов! Да в ком не шелохнется родственное чувство! Смутное желание погладить своих юных сородичей нарастало в Муке с неудержимой силой и требовало немедленного облегчения. То был род помешательства. Мук понимал, что становится на роковой путь своей подруги, пошедшей навстречу своей гибели. Он понимал это, и в то же время энтузиазм не покидал его. Он видел сейчас в своем потрясенном сознании образ Лаюмы и слышал ее, и зов ее рвался к нему из небытия:
«О Мук, любимый!..»
— Я слышу тебя, Лаюма! — с внезапной силой, словно бы увидел ее наяву, вскричал Мук. — Неужели это всего лишь голос твой, а не ты сама? И не совершилось ли чудо и ты ожила? Я узнал наконец то, что ты давно испытала! Чужая жизнь пробудила во мне то, что, казалось, давно уже умерло. Я слышу твой зов! Ярость жизни охватывает меня! Ты посмотри на этих юных нахалов! Они чувствуют себя в нашем гравилете, как у себя дома. Я узнаю в них собственную хватку, черт возьми! Когда я думаю о том, что в них, быть может, течет кровь наших древних клиаргов, что это наша жизнь, посеянная здесь нами, чувство одиночества и страха покидает меня. Значит, мы не одни в Галактике! Ура! Значит, бессмертна наша клиастянская ветвь на вечном древе жизни! Ура и еще раз ура! И если даже случится страшное — тлеющая наша планета Клиаста погаснет, — мы не исчезнем, черт возьми, ибо есть Цирваль, есть цирвальцы, наследники наши по крови, по разуму. Что ты на это скажешь, Лаюма? Мы не погибнем, не правда ли? О, как хочется мне, чтобы свет, открывшийся мне, вошел в тебя и объединил нас снова! Ты слышишь меня, Лаюма? О, я задыхаюсь, радость моя…
ВОСКРЕСЕНИЕ ЛАЮМЫ
Экран содрогался в суматохе показаний. Стрелки плясали в причудливом танце хаоса и смерти. Это была агония, вершившая свой последний буйный праздник. Кровь яростно набухала от напряжения вливающейся чужой жизни. Но Мук еще владел собой. Он следил за новым возмущением, возникавшим в нем, не теряя контроля. Душа металась, но разум был настороже. Когда же стрелка биорезервов заколебалась на нулевой отметке, он чуть приоткрыл свои экраны. И сразу же пламя жизни хлынуло в него, сверкая взрывами рождающихся звезд. И вздох, глубокий, мучительный, сладостный, освобождающий вздох наполнил все системы Мука страстной энергией обновления. И ярким светом видения — или это показалось так? — Лаюма засветилась розоватым светом и стала оживать.
— О Мук, где я и что со мной? Я, кажется, спала? Мне снилось, что я падаю в холодную бездну, но сейчас мне тепло. Ты спас меня, любимый, как я благодарна тебе!
Стрелки приборов действовали синхронно и мягко. Радость освобождения была столь велика, что Мук позволил себе несколько расслабиться. Они были снова вместе, какое блаженство! Но внезапная мысль смутила Мука. А как там юные цирвальцы? Он вспомнил об озорниках, упорно не желавших покидать гравилет…
ОПЕРАЦИЯ ВЫДВОРЕНИЯ. ПОПЫТКА № 3
На этот раз Мук решил отказаться от световых «пугачей», не возымевших на цирвальцев никакого действия. Он перешел на ультразвук. Бесшумный взрыв был достаточным, чтобы выбросить из гравилета и не таких упрямых ослов, как эти цирвальцы. Воздушная волна всколыхнула растительные колонии Цирваля. Жидкие потоки плеснули на скалы белопенными валами. Крылатые существа брызнули в разные стороны, как осколки. Эхо долгой цепочкой носилось вокруг скалы, за которой таился гравилет. Но взрыв этот, увы, только едва расшевелил цирвальцев…
— Где-то грохочет, а где — непонятно… С чего бы это? А вдруг зто космические пришельцы? Тогда нам нужно установить с ними связь. Алю-вилюй, вы слышите меня? Я вас не слышу! Какой-то жуткий шум и грохот. Что бы это значило, Базиль? А вдруг это пролетевшая ракета пустила в нас магнитный залп? Очень просто — чтобы сбить нас с курса…
— А ну-ка руку убери!
— Есть убрать руку! Да, о чем это я? Значит, мы попали в магнитный ураган и кто-то за нами следит… А тебе, Базиль, не кажется?
— Не ори в ухо…
— Хорошо, я отодвинусь… Значит, за нами кто-то следит. Во всяком случае, мне так кажется… А если даже кажется, то это не зря. Надо учитывать субъективный фактор. Будем рассуждать. Отчего показалось? Почему? Ты занят, тебе некогда смотреть по сторонам, я же свободен и поневоле наблюдаю. Логично? Логично. В космосе что-то происходит. Тебе некогда думать, отчего и почему, но я анализирую явление и делаю вывод, что за нами слежка… Поскольку мы недалеко ушли от Земли, отклонение от курса там могли не заметить. Логично? Логично. Но мы попали в магнитную бурю, и наши сигналы не доходят до станции связи. Наши приборы вышли из строя. Видишь, как мечутся стрелки? В шлемофоне сплошной шум — ничего нельзя разобрать…
— Не толкайся…
— Есть не толкаться! Я буду сам говорить. Алю-виЛюй! Вы слышите меня? В космосе катастрофа! Срочно принимайте меры! Если погибнем, то знайте: мы выполнили долг! Привет всем, всем! У нас остаются считанные секунды… Мы отправляем сейчас капсулу с последней записью… Там что-то важное для тебя, Мимоза! Не забывай меня! Это я, Боб!
— Значит, Мимозу выбрал? Окончательно? Ладно, тогда Оза будет моя.
— Ты хочешь сказать, что они одинаковые, но как ты ошибаешься, Базиль! Когда Мимоза говорит что-нибудь, она смотрит в глаза и кивает, а Оза больше сама говорит…
— Ну, значит, Мимоза твоя: ты будешь болтать, а она — тебя слушать.
— Ой, что ты! Я с ней даже слова сказать не могу… Мы с ней как-то остались одни, так целых пять минут молчали. Хорошо, тут Оза подошла, а то я чуть не сгорел со стыда…
— Ну ладно, хватит. Давай повторим распорядок управления. Только не рви на себя, а то еще свалимся в речку, костей не соберешь потом.
— Значит, летим? Да здравствует…
— Стоп!
ПОПЫТКА № 4
Положение становилось безысходным. Две световые вспышки и один звуковой разряд не произвели на цирвальцев никакого впечатления. Мук был в отчаянии. Все анализаторы, имевшиеся в его распоряжении, не давали объяснения происходящему. Было ясно только одно: повторение сделанных уже сигналов не дадут эффекта. Очевидно, подобные возмущения на Цирвале столь обычны и часты, что защитные механизмы цирвальцев давно к ним адаптировались. У Мука были еще кое-какие средства — электронно-магнитные разряды различной силы, а также простейший прибор для производства термоядерных взрывов. Но употребить прибор было невозможно, потому что от термоядерных взрывов не были защищены сами клиарги, а защитные покрытия оставались на орбитальной станции. Термоядерный взрыв был исключен еще и потому, что нельзя было подвергать почву и атмосферу, растительный и животный мир Цирваля опасности радиоактивного заражения. В распоряжении Мука оставался единственный способ — магнитно-термическая бомбардировка вакуумного действия…
Мук бросил взгляд на экран, на тот его участок, где аккуратно регистрировался щебет Лаюмы. Запись была велика, и для ее расшифровки сейчас не было времени, этим он займется на обратном пути. Мук включил предохранители и дал направленный магнитно-термический заряд. Возник стремительный поток горячих газовых масс. Засвистели растительные колонии цирвальской поверхности. Поток достиг гравилета, беспрепятственно проник сквозь экраны. Юные цирвальцы словно бы очнулись. Они не ожидали бури, но при этом повели себя не так, как рассчитывал Мук. Вместо того чтобы покинуть гравилет, они стали расстегивать свои оболочки, обмениваясь при этом сигналами.
— Да, космическую турбазу! Скажем, прилетят с Водолея усталые, грязные, худые, еле живые, ведь сколько лететь пришлось, а мы им — пожалуйста!
— Может, искупаемся?
— Нет, мне чего-то не хочется. Интересно, как там поживает наш язик? Жив еще?
— А чего с ним сделается?..
— Он уже привык к нам… Когда мы были там вчера, он к краешку приплыл, как дрессированный. А ведь рыбы тоже очень умные твари. Мы только сейчас начинаем изучать психологию рыб. Нам удалось установить контакты только с дельфинами, да и то потому, что они не рыбы, а млекопитающие. А почему удалось? Потому что они понимают, что мы тоже млекопитающие, и тянутся к нам. Чувствуют, что мы родные для них. А вот с акулами трудно, и мы о них ничего не знаем. Знаем только, как их добывать, разделывать, а про живых ничего не знаем, потому что живых наблюдать очень трудно. А что мы знаем о маленьких рыбках, которых легче наблюдать? А тоже — ничего. Только и знаем, как поймать ее, а потом — в уху… Ты понимаешь, как человек глуп? Он изучает животных только как хищник, как эгоист, а если животные не годятся в пищу, так нам они неинтересны. Вот язик приплывает, когда мы приходим. А что ему надо? Что он думает? Мы ему ничего не приносим, а он все равно приплывает. Может, ему вовсе не корм нужен, а он хочет поиграть с нами? Может, он скучает один?
— Поймать бы ему, подружку, сразу бы повеселел. А корму ему не надо. Там камни в зеленой плесени, он пощиплет и сыт, ему это то же, что травка для теленка…
— Насчет подружки я с тобой согласен. Ведь у него тоже душа, а душа не может без дружбы… А вдруг у него страшная тоска, когда он один? Особенно ночью, когда темно и ничего не видно. Забьется под камешек и дрожит-дрожит… Нет. надо его в речку отпустить… Или выпустить к нему несколько рыбок…
— Чего это ты вдруг замолчал? Вспомнил чего?
— Чего-то вдруг спать захотелось…
— Давай поспим немного.
— Гуд бай!
— Гуд бай!
ПОПЫТКА № 5
Мук обратил внимание на то, что в сеансах связи между цирвальцами начинают повторяться комбинации сигналов, связанные с фонограммой «Оза и Мимоза». Очевидно, в этой фонограмме для них заключалось что-то неясное, какие-то неизвестные функции гравилета, какой-то узел, который позволил бы им оторваться от Цирваля. Несомненно, они готовились к отлету, и это было бы катастрофой, ибо, оторвавшись, они не смогли бы вернуться. Мысль присоединиться к ним, взять на себя руководство полетом и привезти их в качестве пленников на Клиасту при всей соблазнительности отпадала ввиду неизвестных последствий полета для цирвальцев. Да и технически это неосуществимо. Условия для их жизни существовали только в кислородно-азотной атмосфере, но как они себя почувствуют за пределами ионосферы, где проходят разнородные жесткие излучения, — выживут ли цирвальцы? Конечно, их можно было бы законсервировать и доставить сперва на орбитальную станцию, а потом и на Клиасту, но тогда для их реанимации надо захватить весь комплекс условий окружающей среды, а это даже при высочайшей технике и науке Клиасты было невозможно. Нет, ничего другого не оставалось, как все-таки попытаться выставить их, и Мук, выведенный из себя, пустил в действие еще один поток, на этот раз вызванный не пучком высокой температуры, а наоборот — резкой и внезапной заморозкой газовой среды.
Эффект был опять не тот, на который он рассчитывал: цирвальцы вовсе не заторопились из гравилета, они просто стали кутаться, натягивая на себя покровы, прятать конечности под мышки и дышать в открытый ворот одежд. Но не убирались! Укрывшись с головой, они застыли в неподвижности. На экране видно было, что все их системы жизнедеятельности работают на ослабленных режимах, и такое состояние делало их нечувствительными к любым колебаниям внешней среды. Целая серия взрывов, менявших температуру с высокой на низкую и наоборот, а также свист, гул, ураган были растрачены впустую — цирвальцы спали глубоким сном. Вместо выдворения Мук добился их полного успокоения, и неизвестно, сколько это их состояние будет продолжаться.
Самым неожиданным после всех этих манипуляций явился поток жидкостных струй. Они обрушились сверху, застали Мука и Лаюму врасплох. Под их освежающим воздействием Мук словно бы очнулся и услышал голос Лаюмы. Лаюма фосфоресцировала, вяло шевеля ответвлениями, как бы плывя навстречу потоку. Мук чуть разэкранировал себя и Лаюму. Свежий заряд ворвался в их истощенные бессильной борьбой системы и принес облегчение. Но только на время. Потоки влажных струй не прекращались, стоял неумолчный грохот. Но даже эти смертоносные потоки не действовали на цирвальцев, которые мирно почивали, демонстрируя тем самым чудовищные запасы биологической прочности. Это были поистине совершенные биокомплексы, которым предстояла ясная, долгая, хотя, быть может, и не без рецидивов взаимоистребления, но все же победоносная эволюция к вершинам цивилизации.
ПОСЛЕДНЕЕ РЕШЕНИЕ
Истощались силы клиаргов. Бури, врывавшиеся в раскрытые участки экранов, делали свое разрушительное дело. Вспышки биологического возбуждения сокрушительно опустошали все их ресурсы. Лаюма была провидицей, предчувствуя гибель… Однако мысль о ее неизбежности несла в себе тайную надежду смертью приобщиться к празднику жизни, который им суждено было испытать хотя бы на миг. И пусть им не удалось донести факел жизни до Клиасты, но жизнь — она есть, та жизнь, которая останется и которая может спасти их планету. И теперь оставалось лишь дать последнюю информацию о ней на орбитальную станцию — такой резерв был предусмотрен. Немного информации, меньше той, которая была у них, но все же достаточной, чтобы донести до Клиасты основные факты, открытые ими на Цирвале. На это уйдет последняя энергия клиаргов. Мук даст команду автоматическим приборам орбитальной станции — и ракета уйдет в долгий и многотрудный полет к берегам погибающей, бесконечно дорогой им Клиасты. Ценою смерти на Цирвале Клиаста получит волшебно заманчивую гипотезу о родстве клиастянской и цирвальской цивилизаций.
Мук обратил свой последний радостно-вдохновенный взгляд на Лаюму. Лаюма мягко светилась в потоках струй и была прекрасна. Сферические очертания ее, наполненные розоватым свечением, были законченны и хороши особой жертвенной красотой. Лаюма догадывалась о его решении: система, которая связывала их, нередко делала мысли и чувства одного мыслями и чувствами другого. И тем не менее она с нетерпением ждала полного разэкранирования…
Мук в последний раз оглядел мирно спящих отроков.
Сейчас будут полностью израсходованы энергетические ресурсы грави-лета, практически он перестанет существовать.
Но тихая, ликующая уверенность, что этот взрыв не затронет мирно спящих детей, давала смелость для последнего шага. Тогда же Мук решился и на другую акцию — инъекцию собственных личностей в юных цирвальцев.
Это была заурядная операция облучения, которая не требовала прямых контактов — два или три энергопучка, направленных в верхние шаровидные образования цирвальцев, равные примерно двум или трем подзатыльникам, могут вызвать легкое сотрясение, совершенно безопасное для здоровья.
Перестав существовать в своих собственных системах, Мук и Лаюма своими геноэлементами войдут в измененный состав личности цирвальцев. Добрые подзатыльники, таким образом, принесут самый благотворный результат. Как ни парадоксально, такие средства воздействия на личность были уже известны во времена домостроя. Поистине новое — это хорошо забытое старое!
Итак — последний обмен информацией.
Последнее излияние чувств.
Последние взаимные благодарности за счастье хотя и не вечного, но довольно-таки редкого по своему благополучию союза любви.
— Лаюма, приготовься!
— Любимый, я готова, я жду!
Луч направлен. Информация на орбитальную станцию собрана в эвако-узел для передачи. Осталось довести автомат до нулевой отметки, за которой последует взрыв. А между тем поток струй не прекращался. Вспыхивали молнии. Громыхал гром. Дальние горизонты дымились от испарений. Жизнь шла своим чередом — вечным, неистребимым, бессмертным водоворотом. Стрелка дрожала, снижаясь к своей смертельной отметке. Ярко и устрашающе прекрасно проносились буйные картины Цирваля. Жизнь чужая вот-вот ворвется и рассеется в клиаргах чудовищным разрядом. Все ниже и ниже опускается стрелка…
И возникают какие-то последние апокалипсические видения. Сияя и переливаясь сиреневыми огнями, летит табун гривастых животных с тихим и заливистым ржанием. Они несутся мимо, словно энергетический вихрь, оставляя за собой длинные, легкие и прозрачные тени. Навстречу далекой звездочкой мерцает орбитальная станция. Тонким зуммером гудит музыка потревоженных сфер. Это звучит время, это гудит пространство, ожившее в звуке. Это летит ракета навстречу угасающей Клиасте как благовестник возрождения..
ЗАНИМАЛОСЬ УТРО
После сильного ночного ливня в пещере было сыро и мрачно. Сквозь туман пробивалось теплое дыхание солнца. Из пещеры видна была яркая голубизна неба. Мимо скал плыли волокнистые клочья облаков. Внизу грозно гудела река, разбухшая после ночной грозы.
Занималось утро, полное следов замершей битвы. Осыпи на склонах, вывернутые из старых гнезд валуны, сосны, упавшие в реку ветвями. Но спокойно и величественно поднимались вдали синие ярусы леса. Утро занималось, как песня победы жизни над смертью. Звуки горна летели над долиной и дробились эхом в скалистых уступах предгорья..
Броня открыла глаза и долго моргала, продираясь сквозь сон к свету. Она пошарила рукой, ища очки у изголовья. Что-то мягкое и горячее уткнулось ей в пальцы. Блестящие, темные, огромные глаза Рустема плавали возле ее плеча. Она спала у него на руке и сейчас, трудно возвращаясь в себя, старалась припомнить, как она оказалась здесь. Когда заснула?
Броня вскочила на ноги.
— Ах ты ёрш-гаврилка! — закричала она, почуяв в сердце жалость к этому взлохмаченному страдальцу. Он чуть ли не всю ночь неподвижно лежал, оберегая ее сон, не смея шевельнуть рукой, и вот был наказан за свою воспитанность. — А ну, пошевели пальцами!..
В глазах Рустема еще качались ночные сны. Он мотнул головой, губы страдальчески кривились. Пальцы не повиновались. Броня взяла его за руку, энергично развернула к себе ладонь и стала растирать пальцы. У нее были цепкие руки массажистки, они умели делать больно. Рустем чуть не всхлипывал. Рука, вялая, бледная, порозовела и ожила — пальцы растопырились. Он дул на них, корежась от колотья. Броня перехватила его руку повыше запястья и долго трясла ее, пока боль в пальцах не прошла.
— Хороши же мы будем, когда объявимся в лагере, — рассмеялась Броня. — А какие пойдут разговорчики! Ради чего, собственно, мы придумали эту романтическую ночь с грозой и дождем?
Рустем взял ее за руку и, припадая, повел по тропе. Метрах в десяти, за скалистым выступом, в глубокой пещере, замаскированной кустами и лапником, темнел грот с извилистым входом.
Опираясь о стену, Рустем осторожно пробирался вперед. Он приоткрыл завесу из плюща, остановился, поджидая Броню.
Некоторое время они стояли, привыкая к сумеркам, пока не рассмотрели в глубине пещеры скрюченные фигуры, по самые макушки спрятавшиеся в спальных мешках. Из одного мешка торчали длинные девчоночьи волосы.
Обращал на себя внимание хлам, собранный, очевидно, в разные исторические эпохи. Диковинные коренья, звериные маски, дуплянки разных размеров, сиденья из корчеванных пней, рога архаров, выбеленные временем кости животных — все эти вещи словно пришли сюда из прошлого.
А вот транзисторный приемник, гитара, удочки, фотоаппарат, бинокль, пневматическое ружье с не меньшей безусловностью свидетельствовали о том, что здесь жили наши современники. В свою очередь, помятый горн, кухонные судки, санитарная аптечка, авиамодели, лобзики и теннисные ракетки наводили на подозрения о каких-то нелегальных торговых связях с пионерским лагерем.
Кто же все-таки они, лежащие здесь в позах летаргического сна? Кто они, эти пришельцы из неизвестности, захваченные ошеломляющим сном бессмертия, возможным только в детстве, когда у людей нет прошлого и вся их жизнь — нетерпеливое будущее?
Над пещерными людьми стояла Броня, как судья. Глаза ее щурились уничтожающей любознательностью. Губы змеились в торжествующей ухмылке охотника, настигшего зверя. Эти пещерные жители, эти романтические разбойники местных лесов, о которых ходили легенды, эти устроители лесных пожаров и диверсанты, совершавшие набеги на лагерь, эти лесные партизаны, имевшие свою агентуру среди сельской и лагерной ребятни, — вот они, оказывается, где обосновались!
— Все это экзотично, мальчики, но вам придется прекратить хулиганское своеволие. Вам придется оставить ваши дикарские штучки. Ха-ха, недурно устроились! И все же, не пора ли вам вставать? Уже была побудка, детки, петушок пропел давно! Ха-хо-хэ! Эй-ой-ай!
Резонанс еще катил звуки куда-то в глубину подземелья, еще не вернулись эхом последние восклицания, как Рустем схватил Броню за руку и потащил, дергая ее и волоча, как тянут за веревку упрямую козу. Он шел, не разбирая дороги, вытолкнул ее на скалистую площадку, со свистом развернул ее, как пастух раскручивает бич, дернул на себя, но тут же оттолкнул, глядя на нее побелевшими глазами:
— Как ты смела? Да кто тебе… д-д-дал право? Они… здесь… свой космос… будущее… А ты одним… Какая подлость… Это же убийство… Да это ведь… Ах… Что же это такое… Показать… А ты во зло… Безумие… Но ты не смеешь… И ты мне клятву… Слышишь?.. Я привел тебя сюда… Но ты ничего не увидела… Ты молчишь… Я сказал..
Это был какой-то безумный бред, ужасный, дикий, ни с чем не сообразный. Броня кусала губы от стыдной боли, от беспардонной этой выволочки. Она хотела кричать от страха, но кто бы ее услышал здесь, кроме этих ребят, в защиту которых вопил этот взбесившийся кавказец? Ведь он же мог убить ее! Ведь от него не знаешь, чего ожидать! Вспышка его была как удар из-за угла, как свист оплеухи. Все существо Брони было потрясено обидой, как это бывает в детстве, когда кажется, что избавление — только в смерти своей или обидчика. Без повода схватить, протащить позорно и потом… этот бессвязный бред…
На счастье, эта детская обида, короткая, как вздох, опалившая ее, тут же погасла. Опустошив себя безумной тирадой, Рустем вдруг увял, глаза погасли в муке стыда. Весь обмякший, он повернулся и побрел вперед, жалко ссутулясь и проваливаясь, — увечный мальчик, больной, несчастный. Обида, не чувствуя сопротивления, выдохлась. И только тогда Броню осенило: в то время как она безмятежно спала у него на руке всю эту странную ночь, из нее, из этой ночи, шли безумные, непонятные слова о каком-то мире, космосе, будущем, и что между Рустемом и ребятами существует тайная связь, о которой она, Броня, не ведала, потому что отгородила себя стеной, а он жил в одном с ними мире, и ей он, этот мир, был непонятен и чужд.
Внезапное раскаяние пронзило ее. Спотыкаясь, Броня побежала за ним, обессиленная боязнью встретить ненависть.
— Рустем! — жалобно, со всхлипом позвала она и остановилась. — Рустем!..
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ