с Новым годом?
– И что я надеюсь, что мы останемся друзьями! – добавляю я, закусив губу.
– Ты надеешься, что мы останемся друзьями? – повторяет он, и в его голосе слышатся нотки сарказма, которых я не понимаю, и мне это не нравится.
– Именно так.
Я начинаю вставать. Я надеялась, что он отвезет меня домой, но теперь не хочу даже спрашивать. А на улице так холодно! Может, если намекнуть… Дыша на руки, я говорю:
– Ну, мне пора домой.
– Погоди! Давай вернемся к извинениям. За что именно ты просишь прощения? За то, что выгнала меня из своего дома, или за то, что считала меня козлом, который всем вокруг рассказывает о том, как переспал с тобой, хотя этого не было?
У меня комок подступает к горлу. Когда он так говорит, это звучит действительно ужасно.
– И за то и за другое. Я за все хочу извиниться.
Питер склоняет голову набок, приподняв брови.
– А еще за что?
Я начинаю сердиться. Еще за что?
– Больше ни за что. Это все.
Слава богу, я не отдала ему письмо, раз он так себя ведет. Как будто мне одной есть за что извиняться.
– Слушай, ты сама пришла просить прощения и предлагать остаться друзьями. Но ты не можешь заставить меня принять твое недоделанное извинение.
– В любом случае желаю тебе счастливого Нового года! – Теперь я тоже говорю с сарказмом, и мне это нравится. – Всего тебе хорошего. Живи долго и счастливо, и все такое.
– Ладно. Пока!
Я разворачиваюсь. Утром я была полна надежд. У меня в глазах зажигались звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок! Скатертью ему дорога!
– Погоди!
Надежда запрыгивает мне в сердце, прямо как Джейми Фокс-Пикл, когда он забирается ко мне на кровать: быстро и без приглашения. Я оборачиваюсь, но всем своим видом говорю: «Ой, ну что еще тебе нужно?», чтобы Питер ничего не заметил.
– Что у тебя в кармане?
Я залезаю в карман рукой.
– Это? Да так, ничего. Рекламная листовка. Она лежала рядом с твоим почтовым ящиком. Не волнуйся, я по пути ее выброшу.
– Давай мне, я сам выброшу, – говорит он, протягивая руку.
– Нет. Говорю же, мне не сложно. – Я стараюсь затолкать конверт поглубже в карман, а Питер пытается выхватить его у меня из рук. Мне удается увернуться, и я сжимаю письмо изо всех сил. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, облегченно вздохнув. Тогда-то он и бросается вперед, вырвав у меня добычу.
– Питер, отдай! – кричу я, запыхавшись.
– Вскрытие чужой корреспонденции является федеральным преступлением! – говорит он беспечно, а потом смотрит на конверт. – Это же мне! От тебя!
В отчаянии я снова пытаюсь выхватить письмо, чего Питер не ожидает. Какое-то время мы боремся, и мне даже удается схватиться за уголок, но он не отпускает.
– Прекрати, ты его порвешь! – кричит он, освобождая конверт от моей хватки. Я пытаюсь тянуть сильнее, но слишком поздно. Он победил.
Питер держит письмо у меня над головой, открывает его и начинает читать. Какая же это пытка, стоять перед ним, смотреть и ждать. Чего ждать? Сама не знаю. Как будто мало мне унижений! Может, лучше просто уйти? Как же медленно он читает!
Наконец-то закончив, Питер спрашивает:
– Почему ты не стала мне его отдавать? Почему собиралась просто уйти?
– Не знаю. Потому что ты был не слишком рад меня видеть, – говорю я, и мой голос предательски дрожит.
– Да брось, я набивал себе цену! Глупышка, я все ждал, что ты мне позвонишь. Шесть дней прошло!
– О! – Я только и могу, что выдохнуть.
– О! – повторяет он, притягивая меня к себе за воротник пальто. Достаточно близко, чтобы поцеловать.
Он так близко, что я вижу пар, идущий у него изо рта. Так близко, что я могла бы сосчитать его ресницы, если бы захотела.
– Значит… я все еще тебе нравлюсь? – спрашивает он тихим голосом.
– Да, – шепчу я. – Вроде того.
Мое сердце бьется быстро-быстро. У меня кружится голова. Это сон? Если так, я не хочу просыпаться.
Питер смотрит на меня с выражением «Признай уже, что я тебе нравлюсь». Да, нравишься. Потом он мягко говорит:
– Ты же веришь, что я никому не говорил, будто мы занимались сексом в школьной поездке?
– Да.
– Хорошо. – Он делает вдох. – И еще… после того как я ушел в тот вечер, между тобой и Сандерсом что-нибудь было?
Он ревнует! Одна мысль об этом согревает меня, как горячий бульон. Я собираюсь сказать ему, что нет, конечно, но он быстро добавляет:
– Стой, не отвечай мне. Я не хочу знать.
– Нет! – говорю я твердо, чтобы он понял, насколько я серьезна.
Он кивает, но молчит.
Потом он наклоняется, и я закрываю глаза. Сердце трепещет в груди, будто крылья колибри. По сути, мы целовались всего четыре раза, и только один раз по-настоящему. Я хочу уже перейти к делу, чтобы больше не волноваться. Но Питер меня не целует. Не так, как я ожидала. Он чмокает меня в левую щеку, потом в правую. У него теплое дыхание. А потом – ничего. Мои глаза широко открываются. Что это за поцелуй такой? Почему он не может поцеловать меня как следует?
– Что ты делаешь? – шепчу я.
– Растягиваю предвкушение.
– Просто поцелуй меня уже! – говорю я нетерпеливо.
Он наклоняет голову, наши щеки соприкасаются, но вдруг открывается входная дверь, и на пороге появляется Оуэн, младший брат Питера. Он стоит, скрестив руки. Я отскакиваю от Питера, как будто только что узнала, что у него смертельная заразная болезнь.
– Мама хочет, чтобы вы зашли и угостились сидром, – заявляет Оуэн, ухмыляясь.
– Через минуту, – говорит Питер, притягивая меня обратно.
– Она сказала, сейчас! – настаивает Оуэн.
Господи! Я в панике смотрю на Питера.
– Я лучше пойду, пока папа не начал волноваться…
Он подталкивает меня к двери подбородком.
– Загляни на минутку, потом я отвезу тебя домой.
Когда я захожу в дом, парень снимает с меня пальто и тихо спрашивает:
– Неужели ты собиралась идти домой в этом платье? Пешком, по такому холоду?
– Нет, я планировала давить на жалость, чтобы ты меня подвез, – шепчу я в ответ.
– Что на тебе надето? – интересуется Оуэн.
– Так корейцы наряжаются на Новый год, – отвечаю я ему.
Мама Питера выходит из кухни с двумя дымящимися чашками. На ней длинный кашемировый кардиган, свободно подпоясанный на талии, и вязаные тапочки кремового цвета.
– Какая красота! – восхищается она. – Ты шикарно выглядишь! Очень ярко!
– Спасибо, – отвечаю я, смущенная вниманием.
Оуэн убегает на кухню, а мы втроем усаживаемся в гостиной. Кажется, я все еще красная из-за чуть не случившегося поцелуя и мысли о том, что мама Питера догадывается, чем мы занимались. Мне интересно, много ли ей известно о наших отношениях? Что именно Питер рассказывал ей, и говорил ли о нас вообще?
– Как ты провела Рождество, Лара Джин? – спрашивает меня его мама.
Я дую на горячую жидкость.
– Очень хорошо. Папа подарил моей сестренке щенка, и мы дрались из-за того, кто будет его держать. Еще из колледжа приехала моя старшая сестра, это просто замечательно. А как ваши праздники, миссис Кавински?
– О, чудесно! Очень спокойно, – она показывает на свои тапочки. – Смотри, что подарил мне Оуэн. А как праздничная вечеринка? Твоим сестрам понравилось печенье с изюмом, которое испек Питер? Я, если честно, его терпеть не могу.
Я удивленно смотрю на Питера, который вдруг начинает сосредоточенно изучать что-то в телефоне.
– Ты же говорил, их испекла твоя мама.
Миссис Кавински улыбается гордой улыбкой.
– О нет! Питер все сам сделал. Он был настроен очень решительно.
– А на вкус получились отбросы! – кричит Оуэн из кухни.
Его мама снова смеется, и потом наступает тишина. Я отчаянно перебираю в голове возможные темы для разговора. Может, планы на новый год? Или снежная буря, которую обещали на следующей неделе? От Питера никакой помощи: он снова уткнулся в телефон.
Миссис Кавински встает.
– Рада была тебя повидать, Лара Джин. Питер, не засиживайтесь допоздна.
– Не будем, – обещает он и поворачивается ко мне. – Я сейчас, только ключи возьму.
Когда Питер уходит, я говорю:
– Простите, что вот так заявилась в праздничный день. Надеюсь, я вам не помешала.
– Мы рады тебе в любое время.
Она наклоняется, кладет руку мне на колено и, одарив меня многозначительным взглядом, говорит:
– Просто будь осторожней с его сердцем. Это все, о чем я прошу.
У меня внутри все сжимается. Неужели Питер рассказал ей о том, что между нами случилось?
Похлопав меня по колену, женщина встает.
– Доброй ночи, Лара Джин.
– Доброй ночи, – отзываюсь я эхом.
Несмотря на ее теплую улыбку, я чувствую, что сделала что-то не так. В ее голосе я отчетливо услышала нотку упрека. «Не тронь моего сына», вот что она говорила. Неужели Питер был так расстроен из-за того, что между нами случилось? С виду не скажешь. Может, раздражен или слегка обижен, но не настолько, чтобы обсуждать это с мамой. Хотя, возможно, они очень близки. Только этого мне не хватало! Произвести плохое впечатление на маму Питера, еще даже не начав с ним встречаться.
На улице кромешная тьма, звезд на небе почти не видно. Похоже, скоро снова пойдет снег. Дома на всем первом этаже горит свет, а наверху – только в спальне Марго. Через дорогу, в окне дома мисс Ротшильд, светится маленькая рождественская елка.
Нам с Питером тепло и уютно в его машине. Из кондиционера дует теплый воздух.
– Ты рассказывал маме о том, как мы расстались? – спрашиваю я его.
– Нет. Ведь мы не расставались, – говорит он, выключая печку.
– Нет?
Он смеется.
– Нет, потому что мы даже не были вместе, так ведь?
«А теперь мы вместе?» – думаю я, но не задаю этого вопроса, потому что он обнимает меня за плечи и наклоняет мою голову к своей. Я снова нервничаю.
– Не волнуйся, – улыбается Питер.
Я быстро целую его, чтобы доказать, что совсем не волнуюсь.