— Неплохо… — ответил Макс. — Довольно необычно… — Он ещё раз обвёл глазами помещение (чтобы не смотреть на неё): — Мраморные… Будто попал в древний Рим… Фригидарий — так в римских термах назывались похожие помещения, — заметил он. — Только, там вода в бассейнах была прохладная, а здесь…
Макс перевёл взгляд на исходившую паром купальню, по-прежнему избегая рассматривать обнажённое тело женщины.
— …тёплая… почти горячая. — Ангелика повела вокруг тонкими руками, вызвав разошедшиеся по воде слабые волны. — Такие тёплые бассейны иногда устраивались в кальдариях — более жарких, чем это, помещениях.
— Похоже, вы тоже интересуетесь древней историей… — заметил Макс, посмотрев на её лицо. Только на лицо.
— Не меньше твоего, — женщина снова улыбнулась.
— Вам и это известно…
— Знать своих подчинённых — обязанность всякого хорошего управляющего… — Она слегка пожала худыми угловатыми плечами.
— Возьму это на заметку, — сказал Макс.
— И всё-таки, ты смущён, Макс, признайся! — (она тепло улыбнулась) — Ведь я тебя смущаю?
— Скорее, удивляете, — ответил Макс. — И… — он помедлил — …восхищаете… — он посмотрел в глаза женщины.
— Вот как! — (Ангелика заломила тонкую бровь — при этом её улыбка стала теплее) — Чем же я тебя удивляю и восхищаю?
— Ваш возраст… — Макс продолжал смотреть на неё, ожидая, что тёплую улыбку сменит возмущение его бестактным началом, но её лицо ничуть не изменилось, и тогда он продолжил: — Многие женщины в вашем возрасте стараются выглядеть лучше… моложе, красивее… И у некоторых получается — они выглядят моложе и привлекательнее сверстниц… Но вы… не стремясь, это вполне очевидно, обмануть окружающих относительно вашего возраста… выглядите великолепно.
Сказанное Максом произвело впечатление: с минуту Ангелика молча смотрела на него, — Макс больше не отводил взгляда, — после чего сказала:
— А ты искусный льстец, Макс! — Её улыбка не утратила ни капли прежней теплоты и расположения.
— Вовсе нет, — спокойно возразил Макс. — Я лишь сказал то, что думаю… Никогда не любил лести и льстецов.
— Что ж, если так, то, похоже, ты действительно лучше своего предшественника и я в тебе не ошиблась…
— Надеюсь, что это так, — сказал Макс. — Буду стараться соответствовать.
— Конечно будешь! Куда тебе деваться? — сказала Ангелика и скользнула со ступени, на которой сидела. Она проплыла до средины бассейна и встала на дно ногами. Глубина была небольшая — вода едва скрывала её плечи. — Хочешь искупаться, Макс? — Спросила она, глядя на Макса снизу-вверх своими большими и круглыми, в опушении длинных чёрных ресниц глазами. В этом её взгляде была покорность.
Перед Максом стояла женщина, — не управляющий директор одной из ведущих мировых компаний, а просто женщина, — ростом довольно высокая — примерно метр семьдесят пять; её худоба была прилична скорее юной девушке, нежели женщине, которой исполнился уже пятьдесят один год. Кожа её была гладкой, груди аккуратны. Касались ли Ангелики руки пластического хирурга — о том Макс не знал. Но, если бы Ангелика вздумала скрывать свой возраст, Макс не дал бы ей больше тридцати.
— Одежду можешь оставить там… — Она указала пальцем в сторону от Макса.
Макс обернулся: позади, вдоль граничившей с кабинетом стены стояла деревянная скамья, на которой лежало небрежно брошенное серое платье.
— Прошу меня извинить, Ангелика, — сказал Макс, — но я не могу… Думаю, это плохая идея…
— В чём дело, Макс? Разве я… — (Ангелика коснулась кончиками больших и указательных пальцев твёрдых сосков) — …тебе не нравлюсь? — Она плавно развела руки в стороны и оказалась ещё ближе. — Или, может быть, ты меня… боишься? — Ангелика сделала шаг на ступень, другой, и вот уже потоки воды стекают с её плеч… меж торчавших с вызовом грудей… вдоль тонкой талии… Ещё шаг, и над водой показалась чёрная полоска аккуратно подстриженных волос внизу плоского как у девочки живота; на миг несколько запутавшихся в завитушках капель блеснули в солнечном луче. — Признайся, Макс, ты ведь хочешь, желаешь меня… Я заметила, как ты смотрел на меня тогда… два дня назад… — Ещё шаг, и вот она уже стоит перед Максом. Белое с лёгким загаром тело женщины всё покрыто гусиной кожей.
Ангелика была хороша. Очень хороша. Макс невольно залюбовался ею.
Окинув женщину взглядом, он посмотрел ей прямо в глаза и сказал:
— Желать вас, Ангелика — нормально. Было бы странным вас не желать… Во всяком случае, мне так кажется.
Макс стоял прямо, опустив руки, не отводил взгляда.
— Тогда я тебя не понимаю, Макс… — сказала Ангелика без раздражения, скорее с грустью.
— Я люблю другую, — произнёс Макс.
Он ещё не успел привыкнуть к роли управляющего (он даже ещё не бывал в своей новой квартире). И если сейчас эта оскорблённая его отказом женщина скажет ему, что он больше не начальник отдела, или даже, что от теперь вообще безработный и может убираться вон, он не станет сожалеть о том, что не запрыгнул тотчас в бассейн, как только она ему это предложила.
Ангелика улыбнулась:
— Ты говоришь о той девчонке из первого уровня, что прикидывается, будто она из пятого?..
Макс не удивился. В конце концов, Ангелика — директор, первое лицо в компании. У неё есть специальные работники, есть служба безопасности… Он кивнул утвердительно:
— Да. Я говорю о Рине. Я не могу, Ангелика… Прошу простить меня!..
— Прощаю, — ответила Ангелика, глядя на Макса с неожиданной для ситуации теплотой и вместе с тем с едва уловимым укором. — Ты действительно лучше своего предшественника, — добавила она после короткой паузы. — Айн был напрочь лишён твоего благородства.
Макс не нашёл, что на это ответить и потому молчал. Твёрдо зная, что поступает правильно, он чувствовал себя неловко — словно это он обидчик этой красивой стареющей женщины (только сейчас он заметил на её лице маленькие морщинки), а не она только что пыталась его соблазнить.
Быстрым движением Ангелика приблизилась к нему на шаг и, встав на цыпочки, чмокнула в лоб влажными губами, отпрянула, грустно улыбнулась:
— Иди уже к своей Рине, Макс…
Глава 12. Двадцатью двумя годами ранее. История маленькой Рины
Она не любила засыпать одна. Нет, совсем одна она, конечно, никогда не засыпала. Ведь всегда, сколько она себя помнила, рядом был Зевс — её рыжий друг.
Утробно урча и чуть подёргивая во сне толстым с густым подшёрстком хвостом, Зевс обычно дрых рядом с ней на её старенькой кровати.
Когда Рина была совсем маленькая, и когда папа ещё жил с ними, мама не одобряла этих, ставших впоследствии привычкой, повадок Зевса, но потом смирилась и уже не ругала старого кота за то, что стоявшей в углу их маленькой комнатушки специальной кошачьей лежанке тот предпочитал кровать своей маленькой хозяйки.
Вместе с официальным разрешением на переселение Зевса, Рина получила и первую в своей жизни обязанность — убирать с кровати линялую шерсть при помощи специальной липкой ленты, к которой девочка отнеслась со всей ответственностью.
Рина любила усатого друга, — если бы не его уютное урчание, ей наверняка было бы страшно оставаться дома одной. Как тогда… год назад, когда Зевс заболел, и мама отнесла его к доктору.
В те две ночи, когда Зевса не было дома, Рина не засыпала до возвращения матери с работы. Врач тогда вылечил Зевса, и на третий день мама принесла его обратно домой. Рина заботилась о друге: меняла ему воду в миске, гладила его и говорила ему все ласковые слова, какие знала, и вскоре Зевс окончательно поправился.
Днём семилетняя Рина училась в корпоративной начальной школе для детей из семей специалистов шестого и пятого уровней. Рано утром мама, приходившая с работы поздно ночью, отводила дочь на остановку школьного троллейбуса, а сама возвращалась домой спать до времени, когда нужно было встречать девочку. Потом они проводили время вместе: гуляли в парке, ходили в кино, посещали кафетерии на верхних этажах самых высоких башен, откуда любовались закатом за порцией вкусного мороженного. С наступлением вечера они возвращались домой, в маленькую квартирку на двенадцатом этаже старого сорокаэтажного здания в спальном районе на окраине Полиса, где их ждал заскучавший Зевс, и мама собиралась на работу…
Шёл третий год как Дейл, отец Рины, оставил их. Девочка росла — росли и траты на содержание ребёнка, и заработка Лейсен стало не хватать… Так писавшая до того статьи для еженедельника районного уровня Лейсен стала проституткой.
Нет, не той проституткой, каких можно встретить в дешёвых барах и на ночных бульварах. Лейсен была слишком хороша для этого. Она устроилась на официальную работу в фирму и оказывала услуги респектабельным господам и госпожам, любые сведения о которых, согласно трудовому контракту, ей запрещалось раскрывать каким-либо способом — будь то личные сообщения в Сети или даже разговоры с коллегами по работе — под страхом увольнения с последующими судебными разбирательствами.
Работа отнимала силы, истощала Лейсен физически и эмоционально. Порой ей приходилось терпеть унижения со стороны клиентов (разумеется, в пределах оплачиваемого тарифа), но зато теперь она могла позволить себе устроить дочь в приличную школу и не бояться, что, случись ей незапланированно потратить часть из их некогда скудного бюджета, и они с дочерью окажутся на улице.
Так, к примеру, случилось, когда рыжий любимец дочери внезапно заболел, и Лейсен отдала за его лечение в ветеринарной клинике две с половиной сотни терракредитов (без малого почти двухмесячная плата за аренду квартиры). И это того стоило! Радостный блеск больших карих глаз дочери заставили Лейсен отбросить последние сомнения и сожаления о потраченных деньгах.
В тот вечер, когда маленькая Рина в последний раз видела мать, она по обыкновению прижалась к её щеке своей пухлой щёчкой, обняв мать за шею, запустив пальцы в её иссиня-чёрные волосы. «Я уже по тебе скучаю, мамочка!» Лейсен крепче прижала к себе дочь. В такие минуты она прилагала все усилия, чтобы не позволить солёным капелькам выступить на её глазах. «И я по тебе, моя милая». «Мамочка, я тебя люблю, сильно-пресильно!» «И я тебя, доченька. Не сиди допоздна. И не забудь покормить Зевса».