— Чего ж он в кухню не спустился?
— В какую тут кухню, если дышать не можешь?
— А я запросто могу себя по спине похлопать, смотрите.
Мы долго, вдумчиво разглядывали Кевина, хлопавшего себя по спине.
— Слабовато, — высказался наконец Эйдан, и мы все принялись лупить себя по спине для тренировки.
— Вот нагородят, вот наплетут, слушай их больше, — возмутилась мама, и уже мягче добавила:
— Лейкемия была у бедного мальчика.
— Как это лейкемия?
— Такая болезнь.
— От того, что воды наглотался?
— Нет.
— А от чего?
— Не от воды.
— От морской воды?
— Говорят тебе, вообще не от воды.
Вода, как утверждал мой папаня, была на самом деле великолепная. Эксперты Корпорации изучили её всесторонне и оценили на отлично.
— Вот так вот, — сказала маманя.
Дедушка Финнеган, маманин папаня, работал в Корпорации.
Мисс Уоткинс, учительница, которая была у нас до Хенно, однажды принесла вымпел с вышитой Декларацией Независимости. Была пятидесятая годовщина революции. В центре текст, а вокруг расписались семеро основателей Ирландской республики. Мисс Уоткинс развернула вымпел на доске, и мы попарно подходили и читали. Кое-кто из мальчиков осенял себя крестом.
— Nach bhfuil sé go h'álainn [1], мальчики? — приговаривала она всякий раз, как мимо неё проходили очередные двое.
— Tá [2] — бросали мы через плечо.
Я рассмотрел подписи. Томас Дж. Кларк — гласила самая первая. Надо же, однофамилец!
Мисс Уоткинс, взяв bata[3], прочла воззвание вслух, указывая на каждое слово:
— В этот высокий час ирландский народ должен отвагой, и солидарностью, и готовностью детей своих пожертвовать собой ради общего блага оказать себя достойным великого предназначения, к которому его призываем. Подписано от имени и по поручению Временного правительства: Томас Дж. Кларк, Шон МакДиармада, Томас МакДонах, Падрайг Пирс, Имон Кент, Джеймс Коннолли, Джозеф Планкетт.
И мисс Уоткинс захлопала в ладоши, а мы захлопали вслед за нею и захохотали. Она зыркнула грозно, мы прекратили хохот и захлопали дальше.
Я обернулся к Джеймсу О'Кифу:
— Томас Дж. Кларк — мой дед родной. Передай дальше.
Мисс Уоткинс постучала bata по доске.
— Seasaígí suas[4].
И мы маршировали на месте, выйдя из-за парт.
— Clé — deas — clé deas — clé — [5]…
И стены сборного домика-времянки дрожали. За школой было несколько сборных домиков. Под ними интересно было ползать. Масляная краска на фасадах домиков облупилась от солнца, и мы слущивали её, как коросту. В нормальной, каменной школе нам не хватило класса. Только когда нас начал учить Хенно, год назад, мы перешли в нормальную школу. Мы обожали маршировать. Половицы под нами аж подпрыгивали. Мы топали с огромной силой, хоть и вразброд. Мисс Уоткинс заставляла нас шагать пару раз в день, когда считала, что мы что-то заленились.
Так мы маршировали, а мисс Уоткинс читала воззвание:
— Ирландцы и ирландки! Во имя Господа и минувших поколений, от которых восприняла древнюю национальную традицию, Ирландия нашими устами призывает детей своих под знамёна и выходит на бой за их вольность.
Марш разладился, мы шагали как попало, и мисс Уоткинс вынуждена была замолчать. Она постучала по доске:
— Suígí síos.[6]
Мина у неё сделалась разочарованная и кислая.
Кевин поднял руку.
— Мисс!
— Sea?[7]
— Мисс, а Падди Кларк говорит, что Томас Кларк, который на вымпеле, ему дедушка, мисс.
— Это он сейчас так сказал?
— Да, мисс.
— Патрик Кларк!
— Я, мисс.
— Встань, чтобы все тебя видели
Целую вечность я неуклюже выкарабкивался из-за парты.
— Томас Кларк — твой дедушка?
Я заулыбался.
Я спрашиваю, Томас Кларк — твой дедушка?
— Да, мисс.
— Который на вымпеле?
Мисс Уоткинс указала на Томаса Кларка, вышитого в углу вымпела. Он и вправду был похож на дедушку.
— Да, мисс.
— А где он живёт?
— В Клонтарфе, мисс.
— Где-где?
— В Клонтарфе, мисс.
— Поди сюда, Патрик Кларк.
За партами стояла гробовая тишина.
Она ткнула указкой в надпись под портретом Томаса Кларка.
— Прочти вслух, Патрик Кларк.
— Рас-рас-расстрелян британскими палачами третьего мая 1916 года…
— Что означает «расстрелян», Дермот Граймс, который ковыряется в носу и считает, что учительница его не замечает?
— Убили, надо понимать, мисс.
— Совершенно верно. И может ли Томас Кларк, расстрелянный в 1916 году, жить в Клонтарфе и быть твоим дедушкой, а, Патрик Кларк?
— Да, мисс.
Я с преувеличенным вниманием уставился на портрет.
— Ещё раз спрашиваю, Патрик Кларк: это твой дедушка?!
— Нет, мисс.
Три удара по каждой руке.
Вернувшись за парту (парты у нас были вроде театральных кресел), я не смог опустить сиденье. Руки прямо отсохли. Джеймс О'Киф пнул моё сиденье. Оно громко стукнуло, и я испугался, что сейчас получу от мисс Уоткинс добавки. Сел себе на руки — проверенное средство. Я не скрючился от боли только потому, что мисс Уоткинс не разрешала. Болело так, будто кисти рук напрочь отхлестнуло; а поскольку ремень был мокрый, через какое-то время разболится ещё хуже. Ладони потели как ненормальные. Ни звука. Я посмотрел на Кевина и осклабился, но застучал зубами. Лайам повернулся к Кевину, ждал его взгляда, его ухмылки.
Я любил дедушку Кларка больше, чем дедушку Финнегана. Бабушки Кларк уже не было в живых.
— Бабушка на небесах, — объяснял дедушка, — вкушает райское блаженство.
Когда мы навещали дедушку Кларка или он заходил к нам, мы всегда получали по полкроны. Однажды он даже приехал на велосипеде.
Раз вечером, когда по телевизору шёл «магазин на диване», я копался в ящиках комода. Нижний ящик так забили фотографиями, что, стоило дверь открыть, как они поползли на пол и рассыпались. Я собрал фотографии. Сверху лежал портрет дедушки Кларка и бабушки Кларк. Сто лет мы не ездили к дедушке в гости.
— Пап, а, пап?
— Что, сын?
— Когда мы поедем к дедушке Кларку?
Папаня стал странный, как будто бы потерял что-то, потом нашёл, а это оказалось совсем не нужно. Сел, вгляделся мне в лицо.
— Так дедушка Кларк же умер! Разве ты не помнишь?
— Не-а.
Я и правда не помнил.
Папаня взял меня на руки.
Руки у папани были огромные, пальцы длинные, но не толстые: можно было легко нащупать косточку. Одной рукой он барабанил по столу, а другой — держал, допустим, книжечку. Какие чистые, белые ногти! Только один грязный, а ведь у папани ногти длинней моих. На костяшках пальцев — морщины, от которых кожа вроде цемента, которым скрепляют кирпичи. Из каждой кожной поры, похожей на ямку, росла волосинка. Особенно густые тёмные волосы высовывались из-под манжет рубашки.
«Нагие и мёртвые» — так называлась книга. Но солдат на обложке был вполне живой и одетый в форму. Физиономия чумазая-чумазая. Американский солдат.
— Про что книга?
Папаня рассмотрел обложку:
— Про войну.
— Хорошая?
— Хорошая. Очень хорошая.
Я кивнул на картинку с солдатом.
— Про него?
— Ага.
— И какой он?
— Пока не понятно. Пойму — расскажу.
Третья мировая война у ворот.
Я покупал «Вечернюю газету» каждый будний день, чтобы папаня, придя с работы, мог почитать. И в субботу тоже покупал. Деньги мне давала маманя. И вот однажды…
Третья мировая война у ворот.
— У ворот — это значит вот-вот придёт? — обратился я за разъяснениями к мамане.
— Наверное, так. К чему ты спрашиваешь?
— Третья мировая война вот-вот придёт, — объявил я, — Вот посмотри.
Маманя прочла заголовок и отмахнулась:
— Ой, ну это ж газета. Журналисты вечно преувеличивают.
— Так воевать-то будем? — не отставал я.
— Нет, — отрезала мама.
— А почему нет?
— Потому что война не начнётся.
— А ты жила во Вторую мировую войну? — полюбопытствовал я.
— Жила, конечно.
Маманя варила обед и напускала на себя вид «уйди-я-занята».
— И как оно?
— Не конец света, — пожала плечами маманя, — Разочарую тебя, Патрик, но Ирландия вообще в войну не вступала.
— А почему не вступала?
— Ну, это сложно; не воевали мы, и всё. Иди к папочке, папочка тебе объяснит.
Я дождался папани возле задней двери.
— Вот смотри, Третья мировая война у ворот.
— Третья мировая война у ворот, — прочёл папаня вслух, — Во как, у ворот, значит.
Он даже не удивился.
— Ружьё-то пробочное почистил, Патрик?
— Маманя говорит, войны не будет, — заметил я.
— Дело говорит маманя.
— Почему же дело?
Папане то нравились подобные «почему», то совсем не нравились. Если нравились, он скрещивал ноги (если сидел, конечно) и слегка откидывался в кресле. Вот и сейчас откинулся. Сначала я даже не слышал папаниных слов, — достаточно было, что скрестил ноги и откинулся в кресле — значит, случилось по моему хотенью.
— Я слышал, воюют евреи с арабами.
— А почему?
— Ну, не в восторге они друг от друга, — изрёк папаня, — притом изначально. Старая история, видишь ли.
— А зачем тогда в газете пишут, что всё, Третья мировая у ворот? — задал я закономерный вопрос.
— Во-первых, чтоб газеты продавались, — улыбнулся папаня, — С таким заглавием расхватают как горячие пирожки. И потом, американцы за евреев, а русские — за арабов.
— Евреи и израильтяне — это одно и то же.
— Представь себе, я в курсе.
— А кто такие арабы?