— А арабы — это все остальные. В смысле, соседние страны: Иордания, Сирия…
— Египет.
— Молодец, разбираешься.
— Святое Семейство скрывалось от царя Ирода в Египте.
— И это правильно. На юге всегда плотник найдёт халтурку.
Мне было невдогад, к чему папаня сказал про халтурку, но наверняка мамане эта фраза пришлась бы не по душе. Впрочем, мамани с нами не было, и я спокойно посмеялся.
— Евреи побеждают, — продолжал папаня, — В хвост и в гриву бьют этих мусульман. Удачи им.
— Евреи, они ходят к мессе по субботам, — сообщил я папане.
— Ну да, в синагогу.
— И во Христа не верят.
— Ну да.
— А почему они во Христа не верят?
— Э-э…
Я подождал.
— Ну, люди в разное верят.
Хотелось более развёрнутого ответа.
— Кто-то верит в Бога, кто-то нет.
— Коммунисты в Бога не верят, — блеснул я познаниями.
— Точно, — удивился папаня, — А кто тебе рассказал?
— Мистер Хеннесси.
— Молодец этот ваш мистер Хеннесси, — сказал папаня. Я догадывался, что сейчас он прочтёт какие-нибудь стихи; папаня часто обращался к поэзии.
— И вся толпа в молчании дивилась, сколь много в малой голове вместилось. Кто-то верит в то, что Иисус — сын Божий, кто-то не верит.
— Ты-то веришь?
— Я-то? — переспросил папаня. — Верю. А к чему ты спрашиваешь? Мистер Хеннесси поручил разузнать?
— Что ты, нет, — сказал я.
Лицо папани изменилось.
— Израильтяне — народ великий и удивительный, — проговорил он, — Гитлер истреблял их и почти ведь истребил, а посмотри, как сейчас живут. Расстреливали их, жгли, газом травили. И всё равно они победители. Иногда думается: не переехать ли в Израиль? Хочешь, Патрик, в Израиль?
— Не знаю, папаня. Почему бы и не в Израиль?
Я не только знал, где расположен Израиль, но и помнил его очертания на карте. Израиль был похож на стрелу.
— Там жарища, — опять проявил я познания.
— Угу.
— А зимой всё равно снег.
— Вот! Красота в разнообразии. А здесь зимой дождь, летом дождь, тьфу…
— Они без ботинок ходят.
— Новое дело, а в чём же они носят?
— В сандаликах.
— Как этот… Как его?
— Теренс Лонг.
— Во-во, Теренс Лонг.
Мы оба засмеялись.
— Теренс Лонг — дурачок,
Как китаец, без носок.
— Бедняга Теренс, — сказал папаня, — Ехал бы в Израиль, там сандалии в порядке вещей.
— Вторая Мировая — какая она? — спросил я.
— Долгая, — ответил папаня.
Даты я знал.
— Когда началось, я был совсем младенец, — сказал папаня, — А в сорок пятом я уже школу заканчивал.
— Шесть лет.
— Вот именно. Шесть долгих лет.
— Мистер Хеннесси рассказывал: впервые в жизни бананы увидел, когда ему было лет восемнадцать.
— И знаешь, я ему верю.
— Люк Кэссиди жутко опозорился. Спрашивает: «Мистер Хеннесси, а если бананов не было, что же всю войну обезьянки кушали?»
— И что мистер Хеннесси? — заинтересовался папаня, отсмеявшись.
— Побил он Люка-то.
Отец молчал.
— Шесть ударов.
— Сурово.
— Люк сам бы не додумался. Это Кевин Конрой его подучил.
— Да-а, оказал товарищу услугу.
— Люк аж плакал.
— Вот тебе и бананы.
— Кевинов брат поступил в FCA[8].
— Серьёзно? Научат его там по струнке ходить.
Я не понял, что папаня имел в виду. Не в канатоходцы же Кевинов брат записался.
— А ты служил там?
— Где, в FCA?
— Ну?
— Нет же.
— Во время…
— Отец мой служил в ВМО.
— А что значит?
— Войска местного ополчения.
— А ружьё у него было?
— Было, надо думать. Но домой он его не носил. Кажется.
— Вот вырасту и поступлю туда. Можно?
— В FCA?
— Ага. Можно?
— Естественно, можно.
— А Ирландия воевала?
— Никогда.
— А как же битва при Клонтарфе?
Я терпеливо ждал, пока папаня отсмеётся.
— Какая же это война?
— Не война, так что ж?
— Сам же говоришь — битва.
— А чем они отличаются?
— Ну, как бы тебе объяснить? Войны — они долгие.
— А битвы — они короткие.
— Ага.
— А зачем Брайан Бору сидел в шатре?
— Богу молился.
— А зачем в шатре? Ты же вот не ставишь шатёр Богу молиться.
— Жрать охота, — сказал вдруг папаня, — А тебе?
— И мне охота.
— Что на обед-то сегодня?
— Рубленое мясо.
— В точку.
— Как умирают от газа?
— Травятся.
— Как это травятся?
— Вдохнуть нельзя, лёгкие не справляются. К чему ты спрашиваешь?
— Насчёт евреев, — напомнил я.
— А, точно.
— А вдруг война? Ты пойдёшь воевать?
— Да не будет никакой войны.
— А вдруг? — упрямился я.
— Нет, никаких вдруг.
— Третья мировая война у ворот, — протянул я.
— Повоюем, значит.
— Пойдёшь на войну?!
— Пойду…
— Ну, тогда и я пойду.
— Молодчина. И Фрэнсис пойдёт.
— Куда ему? — отмахнулся я — Молод ещё.
— Да ты не боись, войны не будет.
— Да я и не боюсь.
— Молодец.
— Папаня! А ведь воевала Ирландия-то! С англичанами? Правда?
— Правда
— И это была не какая-нибудь там битва, — сказал я, — Это война была.
— Ну, думаю, да. Война настоящая.
— И мы победили.
— Победили. Прогнали их в шею. Задали перцу, век не забудут.
Мы оба засмеялись.
Обед удался, рубленое мясо ничуть не разлезлось. Я сидел на Синдбадовом месте, напротив папани, и Синдбад не возникал.
Не Адайдас, надо говорить, а А-ди-дас.
— Сам ты Адидас. Адайдас.
— Сам ты Адайдас. Адидас. И!
— Нет, ай.
— Кретин такой. И-и-и.
— Ай, ай, ай, ай, ай, ай, ай.
Бутсов «Адидас» ни у того, ни у другого не было. Я хотел их в подарок на Рождество: специальные, с серебряными гвоздиками. Даже заказал бутсы Санта-Клаусу, в которого нисколько не верил. Но писать всё равно пришлось — ради Синдбада и потому, что маманя велела. Синдбад хотел саночки. Маманя помогала ему сочинить письмо, а что касается меня, я своё уже давно дописал и в конверт положил. Но маманя не позволяла заклеить конверт: «ещё братиково письмецо вложим, и тогда…» Нечестно. Я хотел свой собственный конвертик.
— Не хнычь, — поморщилась маманя.
— Я не хнычу.
— Нет, хнычешь; не хнычь.
Я не хныкал. Идиотство — пихать два письма в один конверт. Санта-Клаус подумает: ага, письмо одно и то же, Синдбаду подарок принесёт, а я в пролёте. Притом я не верил в Санта-Клауса, в него одни детишки верят. Ещё раз скажет, что я хнычу — расскажу Синдбаду, что не бывает никакого Санта-Клауса. Весь день пропадёт на то, чтобы мелкий опять в него уверовал.
— Вряд ли Санта-Клаус саночки в Ирландию повезет, — втолковывала маманя Синдбаду.
— А почему-у?
— Снегу-то у нас мало, — вздохнула маманя, — Не покатаешься…
— Зимой же снег, — упрямился Синдбад.
— Раз в год по обещанию.
— А в горах?
— Ну, горы, — сказала маманя, — горы — это ехать и ехать.
— А на машине?
Как у неё терпение не лопалось? Я устал слушать и потащился на кухню. Если подержать почтовый конверт над паром, например, над кипящим чайником, можно распечатать его и опять запечатать без ведома окружающих. Чтобы достать чайник, пришлось вставать на стул. Я тщательно проверил, хватает ли в чайнике воды: не просто взвесил на руке, а заглянул под крышку. Потом отодвинул стул. Потом поставил стул на место, чтобы не мешался.
Когда я пришёл обратно в гостиную, Синдбад ещё ныл, хотел саночки.
— Он же обязан приносить, что попросят…
— Он и принесёт, — уговаривала маманя.
— А тогда как же?..
— Не хочет тебя разочаровывать. Санта-Клаусу нравятся такие подарки, чтобы играть с ними зимой и летом.
Даже голос не изменился. Нет чтобы пристрожить мелкого хорошенько.
Я ушёл на кухню, вынул письмо из конверта, положил его на стол — подальше от белого круга, оставленного молочной бутылкой. Я лизнул клейкую полоску, наклеил и сильно прижал. Пар тянулся из носика чайника тонкой струйкой. Повременим — пусть клей подсохнет. Теперь ещё пару! Чайник запел и засвистел. Я сунул конверт прямо в струю пара, но так, чтобы не обвариться. Слишком близко; бумага тут же намокла. Высоко задрав руку, я занёс конверт над паром. Ненадолго; конверт как-то поник, словно уснул. Я опять приставил стул, снял чайник и поставил на прежнее место — около чайницы. На чайнице сплетались хвостами и клювами японские птицы. Конверт слегка отсырел. Я вынес его на задний двор и там, в условиях строжайшей конспирации, поддел ногтем уголок. Ага, приподнимается. Сработало. Прижимаю клейкую полоску — приклеивается. Сработало. Когда я собрался домой, уже темнело, поднялся холодный ветер. Темноты я не боялся, разве что в ветреную погоду. Затем положил своё письмо в конверт.
Синдбад домучивал послание Санта-Клаусу.
— Кон-струк-тор, — диктовала маманя по слогам.
Да, в письмах мелкий был не дока. Маманя разрешила мне самому убрать Синдбадовы каракули в мой личный конверт. Я свернул его письмишко отдельно, чтобы сразу стало понятно — вот два письма совершенно разных людей.
Вернувшись с работы, папаня первым делом положил письмо в трубу. Он специально присел у камина так, чтобы мы не видели, с кем он разговаривает.
— Санта, ты получил письмо? — прокричал папаня в трубу и сам себе ответил глубоким басом, изображая Санта Клауса:
— Получи-ил.
Я покосился на Синдбада. Похоже, он и вправду верил, что это Санта Клаус откликается. Потом я покосился на маманю. Я-то не верил.
— Как подарки, справляешься? — гулко раздавался обычный папанин голос в трубе.
— Посмо-отрим, — завывал бас. — В основном справляюсь. А сейчас до свиданья. Мне ещё столько домов обойти. До свиданья.
— Скажите Санта Клаусу до свиданья, мальчики, — подыграла мама.
Синдбад заорал: «До свиданья!» Пришлось и мне прощаться с Санта Клаусом. Папаня вылез из трубы, так что мы смогли попрощаться как следует.