У них была другая тётя, которая оказалась вовсе и не тётя. Кевин разболтал нам подслушанный разговор своих папани с маманей. У мистера О'Коннелла была девушка! Ну, не то чтобы девушка, а женщина средних лет. Звали её Маргарет. Эйдану она нравилась, а Лайаму не нравилась. Заходя в гости, она всегда угощала братьев пакетиком карамели «Кларнико» и строго следила, чтобы они поделили и белые, и розовые конфетки поровну, хотя по вкусу белые от розовых не отличались. Маргарет готовила ирландское рагу и яблочный тертый пирог. Лайам утверждал, что однажды, когда все они вместе смотрели по телевизору «Беглянку», Маргарет громко пукнула.
— Дамы не пукают.
— Ещё как пукают.
— Чем докажешь?
— Моя бабка вечно пердит, — сообщил Иэн Макэвой.
— Старушки-то, конечно, пукают, но молодые?
— Маргарет — старуха, — заявил Лайам.
— Полезны чёрные бобы — от них пердёж как звук трубы!
Однажды Маргарет уснула при Лайаме с Эйданом, тоже перед телевизором. Лайам подумал, что она падает в обморок, но нет — прикорнула и громко захрапела. Мистер О'Коннелл зажал Маргарет нос; она хрюкнула и перестала храпеть.
В каникулы, Лайам с Эйданом только отпраздновали Рождество, и пришлось уезжать в Рахени к тёте, которая родная тётя. Мы сто лет с ними не виделись. Потому что Маргарет переехала к мистеру О'Коннеллу. Потому что у них в доме одна спальня пустовала. Дом был такой же планировки, как наш. Лайам с Эйданом делили одну спальню на двоих, а сестрёнок-то у них не было, вот одна спальня и пустовала. Теперь Маргарет стала там жить.
— Вот ничего подобного, — посмеивался Кевин.
Родная тётя забрала Лайама с Эйданом к себе. Приехала посреди ночи с письмом из полиции. Там было сказано, что, мол, забирайте, потому что в доме Маргарет, которая быть в этом доме не имеет права. Это все мы знали. Я присочинил, что тётя посадила Лайама с Эйданом в кузов корпоративного грузовика и увезла. Кошмарная получилась сплетня, когда я её приукрасил. Собственное враньё я считал враньём, но остальной сплетне верил безоговорочно.
Лайама с Эйданом дядька раз прокатил нас в кузове своего личного грузовичка. Но потом заметил, что мы бегаем по кузову, и вытурил нас — опасно да опасно, да ничего удивительного, если мы эдак вылетим из кузова один за другим и размажем черепушки по асфальту.
Мы потопали пешком в Рахени. Долго топали: набрели на сарай с опорами электропередач компании E.S.B.[9], который почему-то остался без присмотра, забрались наверх и устроили потасовку. Повсюду громоздились, как поленницы, телеграфные столбы, и пахло битумом. А ещё ломали замок на сарае, только не получилось. Ну, мы не всерьёз ломали, так, для смеху, я и Кевин. А потом пошли искать Лайама с Эйданом тётю.
Еле нашли мы дом этой тёти: крошка-коттеджик возле самого полицейского участка.
— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратился я к тёте, — а Лайама с Эйданом можно?
Та буркнула из-за двери:
— Они на пруд пошли, уткам прорубь прорубить.
Пошли мы на этот пруд, в Сент-Эннз. Лайам с Эйданом оказались не на пруду, а на дереве. Лайам забрался высоко, на гибкие ветки, и отчаянно тряс дерево. Эйдану туда было не залезть.
— Эй! — заорал Кевин.
Лайам знай шатал дерево.
— Эй!
Лайам замер.
Они к нам не спустились. Да и мы к ним не полезли.
— Почему вы с тётей живёте, а не с папаней? — выкрикнул Кевин.
Лайам с Эйданом ничего не отвечали.
— Вот почему?
Мы пошли через поле для гэльского футбола. Я обернулся и еле разглядел Лайама с Эйданом на дереве. Они ждали, пока мы уйдём. Поискал я камней, не нашёл.
— Мы знаем, почему!
Я тоже кричал «Мы знаем, почему», хоть даже не догадывался.
— Мы знаем, почему!
— Брендан, Брендан, глянь сюда!
У меня в пуху манда!
Это мистера О'Коннелла так звали — Брендан.
— Брендан, Брендан, глянь сюда!
У меня в пуху манда!
— Кстати, — сказал папаня мамане, — что-то давно мистер О'Коннелл на луну не воет. Маргарет шла из магазина… Мы караулили у Кевиновой изгороди. Узнали её по шагам, по мельканию пальто сквозь изгородь.
— Брендан, Брендан, глянь сюда!
У меня в пуху манда!
Брендан, Брендан, глянь сюда!
У меня в пуху манда!
Хотелось воды, не из умывального крана, а кипячёной, с кухни. После ночничка, который в спальне, на лестнице было ни зги не видать. Спускался я ощупью.
Я спустился на три ступеньки, и тут… Переговаривались. Какое переговаривались: ругались! Я застыл как вкопанный. Было очень холодно.
На кухне, вот они где, взломщики. Я спасу папаню. Он заперт в спальне!
Но телевизор работал.
Я присел ненадолго. Замёрз, встал.
Телевизор работает; следовательно, маманя с папаней ещё не легли. Они внизу. А значит, нет на кухне никаких взломщиков. Уф.
Кухонная дверь была не заперта: свет оттуда сочился на ступени прямо мне под ноги. Никак не получалось разобрать, что они там толкуют.
— Перестаньте.
Только это я и смог прошептать.
Сначала я подумал, что один папаня кричит. Шепотом кричит, как все, кто старается говорить тихо и вдруг забывает.
Я стучал зубами, не сдерживаясь. Мне даже нравилось стучать зубами.
Маманя тоже кричала. Папанин крик я чуял нутром, а маманин — слышал ушами. Опять они дрались.
— А ты-то что же, Падди?!
Только эту фразу мамани я расслышал чётко.
И снова шепнул:
— Перестаньте.
Затихли. Сработало: я разнял их! Папаня вышел, уселся к телевизору. Я узнал тяжесть его шагов, особенные промежутки между ними, а увидал — только потом.
Дверьми они уж не хлопали.
Сто лет я сидел на лестнице, слушая, как маманя возится на кухне.
У здорового пони шкура мягкая и гибкая, а у больного — тугая, грубая. Телевидение изобрёл шотландец Джон Логи Бэйрд в 1926 году. Дождевые облака обычно называют нимбостратусы. Столица Сан-Марино — Сан-Марино. Джесси Оуэнс завоевал четыре золотых медали на Олимпийских играх 1936 года в Берлине. Гитлер ненавидел чернокожих, а Джесси Оуэнс был чернокожий. Берлин — столица Германии. Это всё я знал, это всё я читал. Читал я под одеялом с фонариком, притом не только ночью, но и днём: так было веселее, будто бы я шпион и прячусь, чтоб не поймали.
Я перевёл домашку на язык Брайля. До чего ж это оказалось трудно: не проткнуть бумагу иголкой, а лишь наметить пупырышки. Пока я управился, весь кухонный стол истыкал. А потом показал домашку папе.
— Это ещё что?
— Брайлевский шрифт. Для слепых.
Отец закрыл глаза, пощупал страницу, поинтересовался:
— И что там написано?
— Домашнее задание, — втолковывал я, — По английскому. Сочинение «Моё домашнее животное». Пятнадцать строк.
— Учитель что, ослеп?
— Да нет. Я просто для интересу. Обычным шрифтом я тоже написал.
Хенно бы меня изничтожил, вздумай я притащить в класс брайлевский текст.
— Так у тебя же нет домашнего животного.
— Разрешили выдумать.
— Кого ж ты выбрал?
— Собаку.
Папаня посмотрел страницу на просвет. Я тоже смотрел её на просвет.
— Молодец, — сказал он и вновь пощупал пупырышки с закрытыми глазами. — Но разницы не ощущаю. А ты?
— И я.
— Надо понимать, когда зрение пропадает, остальные чувства как-то обостряются…
— Ага. Брайлевский шрифт изобрёл Луи Брайль в 1836 году.
— Точно?
— Точно. Он был француз и ослеп в детстве в результате несчастного случая.
— И назвал шрифт в собственную честь?
— Ага.
Я учился. Учился читать пальцами. Уже заучив, что написано, я нырял под одеяло без фонарика. Касался страницы: ямочки, пупырышки. Моё любимое животное — собака. Так начиналось сочинение. Но читать по Брайлю не получалось — пальцы не различали, где начинается и где кончается буква.
Я учился быть слепым, но открывал и открывал глаза. Завязывал их платком, узел получался неудачный, а просить кого-то, объясняться мне было стыдно. Тогда я поклялся себе, что если ещё раз открою глаза, прижму палец к горячей плите, но чувствовал, что не сделаю так, и продолжал подглядывать. Однажды Кевин подучил меня прижать палец к плите. Ожог не сходил несколько недель, и от пальца пахло палёным.
Средняя продолжительность жизни домовой мыши — восемнадцать месяцев.
Маманя завизжала.
Я шевельнуться не мог, куда там пойти посмотреть.
Маманя пошла в туалет, а там мышь в унитазе бегает. Папаня был дома. Он бросился на помощь, спустил воду, но поток не смыл мышонка, потому что мышонок спрятался под ободок. Папаня сунул ногу в унитаз и ну спихивать мышь в воду. Тут уж и я захотел посмотреть, в честь чего маманя так визжит. Бедная мышь тонула, захлёбывалась, выплывала, а папаня ждал, пока наполнится бачок.
— Ой, Господи Боже ты мой, — причитала маманя, — Падди, сдохнет или не сдохнет?
Папаня молчал. Вода шумела. Он считал, скоро ли наполнится бачок. Губы его шевелились, отсчитывали секунды.
— Средняя продолжительность жизни домовой мыши — восемнадцать месяцев, просветил я родителей. Совсем недавно я прочел книжку о мышах.
— Только не в моём доме! — прогремел папаня. Маманя чуть не расхохоталась, но спохватилась и дала мне подзатыльник.
— А можно мне посмотреть?
Маманя заступила мне дорогу.
— Пусть его, — разрешил папаня.
Мышь плавала хорошо, но не хотела плавать, а выбиралась и выбиралась из воды.
— Салют! — воскликнул папаня и вновь спустил воду.
— Можно оставим мышонка? — сказал вдруг я, — я о нем заботиться стану. — Эта мысль пришла мне в голову неожиданно. А что, чем не домашнее животное, чем не друг?
Тем временем мышь засасывало в воронку всё глубже, и вот затянуло в трубу. Синдбад лез посмотреть.
— Ничего. Мышонок выплывет на очистных, — сказал я. Синдбад не сводил глаз с воронки.
— Ему там понравится, — подтвердила маманя, — Мыши и должны жить на очистных. Он там приживётся.
— А можно мне мышку? — заныл я.