— Вот, милейший Галактион, еще работка… Христом-богом прошу, реставрируй.
— То есть как это? Легче новый сделать, а этот на дрова, — отмахнулся Перинин.
— Нельзя! Кощунство. Святотатство! Этот крест должен стать главной реликвией храма. Он, как намагниченный, будет притягивать молящихся. У него знатная биография: от старожилов слышал о целебных свойствах дерева, из которого сделан крест. Из Палестины привезено то дерево, с самой Голгофы, где был распят вседержитель… Нет, голубчик, такими вещами швыряться нельзя!
— Ясно, будет сделано. Только надо края выровнять. Я не столяр. Пусть столяр на искусанные кромки креста заплатки поставит, зашпаклюет. А ноги к распятому, так и быть, я приделаю, дело невеликое.
— Постарайся, голубчик, постарайся, чтоб полная иллюзия была. Из-под гвоздей чтоб краска, аки кровь Христова, источалась. Сумеешь?
Пока столяр ремонтировал крест, Перинин листал книгу Вазари, изучая репродукции всяких распятий. Нашел две подходящие иллюстрации работ знаменитых мастеров эпохи Возрождения Дуччо и Лоренцо Монако. Тот и другой в свое время, изображая Иисуса на кресте, ноги Христовы на узких столбах поместили расчетливо: нога на ногу, и тот и другой обе ноги спасителя пригвоздили к кресту экономно, одним гвоздем.
Подражая великим мастерам, Перинин поступил точно так же.
Стал сдавать свою «реставрацию» попу. Тот чуть от ярости не произнес трехэтажных слов, не подобающих священному сану. Сник, успокоился и сказал:
— Вот что, голубчик, это не работа. Где это видано, чтобы одним гвоздем? Что у нас, гвоздей не хватает?.. Или как? Не понимаю!..
Перинин молча подсунул ему раскрытого Вазари. Поп взглянул.
— Так я же тебе сказал, что это не эталон. То, что годится католикам, то не годится нам. Дурья голова! Ох уж эта молодежь! Требую переделать обе ноги, прибить на два гвоздя и чтоб от крови Христовой — полная иллюзия. Клади сурика погуще!..
— Ясно, отец Александр! Будет сделано, как тобой сказано…
И приступил Галактион к переделке. Обе ноги Христа переписал. Добавленные к старому изображению туловища, ноги выглядели слишком ярко и были похожи на протезы. В ступни ног Перинин вбил два настоящих, с широкими шляпками, гвоздя, для прочности загнул их на обратной стороне креста.
— Вот это да! — восхищался Галактион своей сметливостью. — Будет полная иллюзия. И могут боговы старушки и прочие, не шибко сознательные, целовать теперь Христовы ступни хоть сто тысяч лет — гвозди не износятся, не сотрутся. А кровь, истекаемую из-под шляпок гвоздей, можно подновлять по мере потребности.
Слыхал от кого-то Перинин, что в Петербурге до революции в церкви у «Спаса на крови» лежал за перегородкой камень, окровавленный в момент убийства царя. Конечно, царской крови не осталось на том камне следа, но для иллюзии, по подсказу главного пастыря церкви, сторож раз в неделю резал петуха и петушиную свежую кровь поливал на камень. Вот что значит иллюзия!.. Прав поп. Надо угодить ему в самую жилу, размышлял Перинин.
Как думал — так и сделал: шляпки гвоздей покрыл черным лаком. Изобразил стекающую кровь. И по густо наложенному и не успевшему засохнуть сурику несколько раз мазнул кровью зарезанной курицы.
Поп с восхищением принял работу.
— Успеет ли засохнуть? До воздвиженья два дня осталось… — усомнился он.
— Не успеет — не беда. Сцелуют с ног эту «кровь» — можешь сам подмазать, подкрасить. Это нетрудно.
— Отлично! — сказал поп. — С меня коньяк пять звездочек.
— И лимоны на закуску… — добавил Галактион.
— Ох и ловкач! Так, говоришь, куриной кровью? Ловко!.. Кровь из ног — и никаких гвоздей! Нет, и гвозди есть. Самые настоящие. Пусть задумываются — ведь оттого и кровь… То-то вот, — радовался поп, — а ты советовал такое сокровище на дрова. Этот крестик еще и грызть и кусать будут. Приезжай через год — убедись…
В день воздвиженья приурочено было освящение стенных росписей. Поп кропил «святой» водой стены и особенно старался около креста, стоявшего посреди церкви между двух клиросов.
— «Кресту твоему поклоняемся, Христе, и святое воскресение твое поем и славим. Ты бо еси бог наш, и, кроме тебя, иного не знаем…» — Поп пел восторженно. И волосы его полуседые, смазанные гарным маслом, и лицо, натертое зеленой кожурой свежего огурца, — все лоснилось и сияло божественно. Глаза светились ярче горения восковых тощих свечек.
Анюта неистово крестилась впереди всех молящихся. Поминутно вставала на колени и била лбом об пол. Вспоминала покойного мужа Илью, искала глазами среди богомольцев Галактиона и не находила его. «Поди-ка, сидит на станции в буфете и винище хлещет с больших-то заработков», — думала она, и, пожалуй, безошибочно. Потом взглядывала на попа, усердно поющего и за себя и за дьякона, ибо дьякон в эту пору — будь он неладен — уехал не то в Сергиеву, не то в Александро-Невскую лавру на переподготовку для повышения духовных знаний. И тут сам черт, не иначе, подсовывал Анюте в голову дурные мыслишки: «А как же ты, окаянная, пойдешь к попу каяться, если блудный грех делили пополам?» И черт же ее поучал: «Не будь дурой, кайся только ему, не ты, он в ответе. Он ближе к богу, оправдается…»
Взглядывала Анюта на попа и млела, чувствуя, как краснеет от прилива дурной крови. «Какой дородный крепыш, какой упитанный и весь сияет, что те поднос начищенный. И ризу новую справил…»
Поп артистически вел себя на амвоне. Перед крестом и раскрытыми вратами яростно возглашал:
«На древе крестном пригвоздившегося, и мир от прелести избавлявшего, согласно Христа все воспоем… Снизошел еси в преисподняя земли. И сокрушил еси вереи вечные, содержащие во связании Христа, и тридневен, яко от кита Иона, воскрес еси от гроба…»
При этих словах поп сделал особый нажим на голосовые связки и показал на стену, где кит по велению бога, подавясь пророком Ионой, чудесно выплевывал его на берег…
Сотни прихожан ринулись целовать подножие обновленного креста. Раньше всех удостоилась приложиться Анюта. Староста, пыхтя в пышные усы, еле сдерживал толпу. Запах краски и ладана наполнял церковь. Из верхних окон, из-под купола струились солнечные лучи, прорезая мутный, тяжелый, спертый воздух.
Первые Христовы «целовальники», прикладываясь к кресту, разнесли на своих губах краску и незапекшуюся, куриную кровь. Кто-то сделал замечание Анюте:
— Гражданочка, посмотрись в зеркальце, краска по губам размазана, вытри.
— Не вытру! Это кровь Христова! Сподобилась!.. Удостоилась. Первая сподобилась…
И понеслось по церкви:
— Чудо господне, чудо!
— Из креста кровь пошла!
— Из ножек, из-под гвоздиков…
— Вот они, страсти господни!..
— Что предвещаешь, милостивый Христе?..
И понеслось, и понеслось…
Сначала слух по церкви. Дальше — больше. Прошел слух по всему району.
Перинин задержался еще на недельку. Надо было сделать добавления в росписях, слегка прикрыть наготу пьяного Ноя и Марии Египетской. И в это, следующее, воскресенье случилось чрезвычайное происшествие, явившееся совершенной неожиданностью для попа и прихожан. Невзирая на то что воскресенье было обычное, к церкви отовсюду потянулись толпы молящихся и праздно любопытствующих.
Староста выглянул в окно: за оградой — несколько грузовых машин. Церковь переполнена. Невошедшие теснились на паперти и толпились на улице.
Староста обрадованно доложил попу:
— Будет доходец изрядный… Одним этим воскресеньем мы оправдаем весь расход по реставрации церкви.
— Так-то так, но я что-то начинаю беспокоиться, — сказал поп. — Есть предчувствие и опасение, как бы чего не вышло. Хорошо, что не от меня исходят слухи о чуде. Да и ты не смей болтать об этом. А народ? Что ж, пусть говорит. Не наше дело православным на язык наступать. И сказано: глас народа — глас божий. Многонько понаехало, многонько, — дивился поп и не очень уверенно начал литургию.
Литургия не есть предмет для описания. Стоило бы подробней рассказать о происшествии с последствиями, но пусть этим делом занимается следователь, так как реставрированный Перининым крест наделал немало хлопот органам юстиции.
Если рассказать об этом происшествии в «чистом виде», как было, как хлынула толпа к лобзанию креста, как старушка Фекла и охнуть не успела — была раздавлена и как потом из церкви выносили изувеченных давкой, складывали их на трехтонку и отвозили в больницу, — все это получилось бы натурально. Но, робея перед критикой, автор не хочет подвергаться разносу за «натурализм» и потому предоставляет возможность читателю домыслить, как это происходило в размалеванных стенах каменной церкви. Тут и «чудотворный» крест не помог, ибо под напором густой толпы он был повергнут под ноги. Попа прижали к иконостасу. Испуганный и припертый, он не мог подать обычного голоса, а только шептал бледными, помертвевшими губами:
— Изыдите, оглашении, оглашении, изыдите!..
Но «изыдти» было невозможно. Скованные железом двери, открывавшиеся внутрь, захлопнулись. Толпа качнулась от иконостаса к выходу. Притиснутые к дверям взревели. И тогда люди догадались нарушить «святое» правило, отхлынули и прорвались через «царские врата» в алтарь, стали прыгать на широкие подоконники, на престол, на жертвенник, хватались за решетки в окнах, но решетки были незыблемы.
Обедня испорчена, как никогда. Поп не сумел ее довести до конца, да и никто не видел в этом надобности.
На место происшествия явились представители местной власти и констатировали вышеизложенное…
В тот же день, не дожидаясь развязки, Галактион Перинин поспешно складывал в чемодан свои пожитки. До отхода поезда оставалось четыре часа. «Как бы успеть, пока не прицепились ко мне, а ведь могут! Не хочу, даже свидетелем быть не хочу», — думал он, позабыв обо всем на свете, кроме того, что произошло в этот день.
— Н-да, вот это да! — не без робости в голосе говорил Галактион, расставаясь с Анютой. — Кто бы мог подумать, что люди напрут так неорганизованно. Стены еле выдержали! Шутка ли, одна старушка задавлена, скончалась, а сколько изувечено! Черт знает что такое! Это не баран начихал, это тебе не козья рожа!..