— Понимаю, — сказал я.
— Эти ублюдки Бродяги сами напросились, — повторил он, решив специально для меня вновь перечислить свои основные аргументы. — Вот на Брешии они выдрючивались — и довыдрючивались. А теперь выдрючиваются на этом... как там его...
— В системе Гипериона, — подсказала жена, не сводя с меня глаз.
— Во-во, — подхватил ее повелитель и муж, — в системе Гипериона. Они, значит, все выдрючиваются, строят из себя деловых. И пора показать им, что с Гегемонией шутки плохи. Понимаешь?
Я вспомнил, как меня, восьмилетнего, послали учиться в частную школу Джона Кларка в Энфилде, где хватало таких вот тупоумных задир с кулаками-окороками. Впервые попав в школу, я то пытался избегать их, то гнул перед ними шею. Когда умерла моя мать и мир перевернулся, я сам начал их преследовать. Зажимая в кулаках камни, даже с разбитым носом и выбитыми зубами, я поднимался с земли, чтобы продолжить бой.
— Понимаю, — прошептал я. Моя тарелка между тем опустела. Подняв бокал с остатками скверного шампанского, я провозгласил последний тост за Дайану Филомель.
— Нарисуйте меня, — сказала она.
— Простите?
— Нарисуйте меня, господин Северн. Вы же художник.
— Маляр, — ответил я, выразив жестом свою полную беспомощность. — И боюсь, не захватил мое стило.
Дайана Филомель покопалась в пиджачном кармане своего мужа и вручила мне световое перо:
— Пожалуйста.
Портрет возник в воздухе между нами. Линии взмывали вверх, ныряли и сами себя пересекали, подобно неоновым нитям накала в электроскульптуре. Вокруг собралась кучка зевак. Когда я закончил, раздались робкие аплодисменты. Рисунок и впрямь был неплох. Он точно передавал чувственный изгиб длинной шеи, очертания высокой прически, выдающиеся скулы... даже легкий двусмысленный блеск глаз. Пожалуй, это было лучшее, что я мог создать после РНК-терапии и уроков рисования, подготовивших меня к роли художника. У настоящего Джозефа Северна получалось лучше. Помню, как он рисовал меня на смертном одре.
Лицо госпожи Дайаны Филомель просияло. Господин Гермунд Филомель покосился на меня.
Раздался крик:
— Вот они!
Толпа зашумела... затаила дыхание... замерла. Осветительные шары и садовые фонари медленно потускнели, потом погасли. Тысячи гостей обратили взоры к небу. Я стер рисунок и сунул световое перо в карман Гермунду.
— Это армада, — сказал представительный пожилой мужчина в черном мундире ВКС. Он поднял руку с бокалом, указывая на что-то своей молодой спутнице: — Портал только что открыли. Первыми пойдут разведчики под эскортом факельщиков.
С места, где мы находились, не было видно военного нуль-портала: думаю, даже из космоса он выглядел бы всего лишь как прямоугольный участок, на котором нарушен привычный рисунок созвездий. Зато четко виднелись огненные следы кораблей-разведчиков — сначала подобно рою светлячков или кружеву лучистой паутины, потом, когда корабли включили маршевые двигатели и пронеслись по окололунному транспортному коридору системы Тау Кита, в виде ослепительных комет. Нового дружного «ах!» удостоилось появление из портала факельных звездолетов, с огненными хвостами во сто крат длиннее, чем у разведчиков. Ночное небо ТКЦ словно расчертили красно-золотыми полосами от зенита до горизонта.
Кто-то первым захлопал в ладоши, и через несколько секунд площадки, лужайки и аллеи Оленьего парка захлестнула буря неистовых рукоплесканий, прямо-таки цунами хриплых «ура!». Толпа сверхэлегантных миллиардеров, правительственных чиновников, аристократов сотен миров, позабыв обо всем, отдалась патриотическому угару и жажде вражеской крови — чувствам, дремавшим почти полтора века.
Я не аплодировал. Никем не замечаемый, я мысленно произнес тост — теперь не за леди Филомель, а за неистребимую глупость моих собратьев — и допил остатки шампанского, уже выдохшегося.
Теперь в систему Тау Кита входили основные корабли флотилии. Из нескольких легких прикосновений к инфосфере (ее поверхность, бугристая от всплесков информации, к этому моменту уже походила на штормовое море) я узнал, что костяк космической армады ВКС составляют сто с лишним крупных спин-звездолетов: матово-черные ударные авианосцы с разведенными старт-пилонами; штабные корабли класса три-С, красивые и хрупкие, как метеоры из черного хрусталя; луковицеобразные эсминцы, напоминающие раздутые факельщики, каковыми, по сути, они и были; силовые заградители — скорее сгустки энергии, чем нечто материальное. В серебристом зеркале их силовых щитов, работающих сейчас в режиме полного отражения, зрители увидели саму Тау Кита и серпантин огненных шлейфов. Тут были скоростные крейсеры, шнырявшие, как акулы, среди своих медлительных собратьев, громоздкие войсковые транспортники, в чьих трюмах бултыхались в невесомости тысячи морских пехотинцев, и множество вспомогательных кораблей: сторожевики, истребители, торпедные катера, ретрансляторы мультисвязи и, наконец, корабли-«прыгуны» с мобильными порталами — огромные додекаэдры со сказочным оперением из тысяч зондов и антенн.
А вдалеке, удерживаемые на безопасном расстоянии диспетчерами, порхали яхты, гелионакопители и мелкие частные корабли, ловя парусами солнечный свет и россыпи огней армады.
Гости в садах и парках Дома Правительства из последних сил кричали «ура!» и аплодировали. Господин в черном мундире ВКС беззвучно плакал. Скрытые камеры и широкополосные имиджеры транслировали волнующий момент на все миры Сети и — по мультилинии — на десятки внесистемных планет.
Я качал головой, не вставая со своего бревна.
— Господин Северн? — надо мной стояла охранница.
— Да.
Она кивком указала на резиденцию правительства:
— Секретарь Гладстон ждет вас.
Глава вторая
В эпохи смут и потрясений на политической сцене появляются руководители, самим небом, казалось, предназначенные для этой роли и, как оказывается впоследствии, связанные неразрывными узами с судьбами своего времени. Для нашей Эпохи Конца таким руководителем стала Мейна Гладстон. Правда, в те дни никому бы и в голову не пришло, что именно мне придется писать правдивую историю ее жизни и ее времени.
Гладстон так часто сравнивали с бессмертным Авраамом Линкольном, что, представ перед этой великой женщиной, я даже удивился, не увидев на ней цилиндра и черного сюртука. Секретарь Сената и председатель правительства, заботящегося о ста тридцати миллиардах граждан, была одета в костюм из тонкой шерсти: брюки и жакет, по швам и манжетам отделанные скромнейшими красными выпушками. Она не показалась мне похожей ни на Авраама Линкольна, ни на Альвареса-Темпа, второго по популярности древнего героя, именуемого в прессе «прошлым воплощением Мейны», а скорее на обычную старую даму.
Да, Мейна Гладстон была высока и худа, но лицом напоминала скорее орлицу, чем Линкольна: крючковатый нос, высокие скулы, крупный выразительный рот с тонкими губами и седые, кое-как подстриженные волосы — не волосы, а перья. Но главным в ее лице были глаза: большие, карие, невыразимо печальные.
Наша встреча проходила в длинной, неярко освещенной комнате, вдоль стен которой тянулись деревянные полки с сотнями печатных книг. Огромный голоэкран, стилизованный под окно, позволял наблюдать за происходящим в садах. Совещание близилось к концу, и десятка полтора мужчин и женщин стояли и сидели, образуя неровный полукруг перед столом Гладстон. Скрестив руки на груди, она полусидела на краешке своего стола и, когда я пошел, вскинула голову:
— Господин Северн?
— Да, это я.
— Благодарю, что согласились прийти. — Голос секретаря Сената был знаком мне по тысяче дебатов Альтинга: огрубевший с годами и в то же время вкрадчивый, как дорогой ликер. Ее манера говорить была знаменита — безупречно точный синтаксис сочетался в ней с непринужденностью земного английского, который теперь можно услышать лишь в долинах рек ее родной планеты Патофы.
— Господа и дамы, позвольте представить вам Джозефа Северна, — произнесла она.
Некоторые из присутствующих учтиво кивнули, очевидно, теряясь в догадках относительно причин моего появления. Гладстон никого не стала мне представлять, но, заглянув в инфосферу, я познакомился со всеми: три члена кабинета, включая министра обороны, два высоких штабных чина ВКС, два помощника Гладстон, четыре сенатора, и среди них могущественнейший Колчев, а также проекция советника Техно-Центра, известного под именем Альбедо.
— Миссия господина Северна — взглянуть на нашу работу под художественным углом зрения, — объявила Гладстон.
Генерал Морпурго насмешливо хрюкнул:
— Художественный угол зрения? При всем моем уважении к вам, госпожа Гладстон, — что это еще за чертовщина?
Гладстон улыбнулась и, не отвечая генералу, повернулась ко мне:
— Что вы думаете о смотре армады, господин Северн?
— Очень мило, — ответил я.
Генерал Морпурго издал носом какой-то звук.
— Мило? Видеть величайшую в истории галактики концентрацию космической огневой мощи и говорить, что это мило?! — Повернувшись к своему соседу, он иронически покачал головой.
Улыбка не покинула губ Гладстон.
— А война? Как вы оцениваете нашу попытку спасти Гиперион от варварских орд?
— Это глупость, — ответил я.
Воцарилась полная тишина. Последнее голосование в Альтинге показало, что 98 процентов граждан Гегемонии одобряют решение секретаря Сената объявить войну Бродягам. От исхода этого конфликта зависела и участь Гладстон как политика. Люди, собравшиеся в этой комнате, определяли политическую линию и разрабатывали стратегию военных действий. Именно они должны были принять окончательное решение о высадке войск. Пауза затянулась.
— Почему? — тихо спросила Гладстон.
Я сделал неопределенный жест рукой.
— Гегемония ни с кем не воевала семь веков, со времен своего основания. Глупо испытывать прочность ее устоев таким путем.
— Как это «не воевала»?! — вскричал генерал Морпурго, упершись огромными лапищами в колени. — А как же вы назовете мятеж Гленнон-Хайта, милостивый... государь?