Международная и российская шкала:
23,03 млн л. н. – миоцен: аквитанский век – 20,44 – бурдигальский век – 15,97 – лангийский век – 13,82 – серравальский век – 11,63 – тортонский век – 7,246 – мессинский век – 5,333 – плиоцен: занклский век – 3,6 – пьяченцский век – 2,58
Миоцен. 23,03–5,333 миллиона лет назад: мир – лес
Миоцен – предпоследняя тёплая остановка перед ледяным ужасом современности. В эту эпоху окончательно сложился наш мир; вернее, то, что нас окружает, является замороженным осколком миоцена. Ландшафты и растения, животные и их взаимосвязи – всё в миоцене было крупнее, обильнее и чуточку экзотичнее, чем ныне. Окажись современный человек в тогдашней реальности, он, наверное, решил бы, что просто попал в очень богатый, даже несколько сусальный заповедник. Лебединая песнь кайнозоя – будет ли когда-то планета ещё столь же обильной?..
Граница палеогена и неогена, как и положено рубежу периодов, ознаменовалась климатическими прыжками: после позднеолигоценового потепления, когда даже Антарктида оттаяла, температуры рухнули, затем опять подскочили, а потом снова упали. После такой тряски температуры несколько миллионов лет медленно росли, будучи даже выше среднеолигоценовых, в середине эпохи достигли нового максимума, а затем уже окончательно покатились вниз, в очередной раз заморозив Антарктиду и к концу миоцена достигнув значений лишь на пару градусов выше современных.
Ландшафты миоцена становятся всё контрастнее и в целом окончательно похожими на современные. В жарких поясах распространяются тропические леса, по их краям – саванны, на севере – первые равнинные бореальные леса, а под конец эпохи и на самом крайнем севере – даже лесотундры. Конечно, процесс шёл неравномерно: в первой половине эпохи на фоне общего потепления просторы начали было зарастать лесами, но во второй окончательно возобладали степи.
Да и карта вполне узнаваема – как будто её рисовал по памяти достаточно старательный, но нерадивый школьник: вроде бы всё на месте, но Панамы нет, Чёрное и Каспийское моря слиты воедино, а на месте россыпи островов Индонезии – единая Сунда, присоединённая к Азии тонким перешейком. Америка чуть западнее нынешнего положения, Австралия чуть южнее – вроде всё и так, но самую чуточку иначе.
В самом конце эпохи из-за похолодания уровень океана стал стремительно падать, открывая новые участки суши. Так, если в первой половине миоцена Средиземное море, слитое с Чёрным и Каспийским, тянулось аж до Урала и чуточку дальше, то в последние полмиллиона лет эпохи оно почти полностью пересохло, на его большей части раскинулись солончаки, и лишь в центре Евро-Африки сохранялась пара грустных замкнутых озёр наподобие нынешнего Арала, да продолжали плескаться прообразы Чёрного и Каспийского морей. Уровень вод на месте нынешнего Средиземного моря был на полтора километра ниже современного, солей же на бывшем дне за несколько циклов обсыхания осело местами до 1,5–2 км толщины! В остававшихся бассейнах сложились свои специфические биоты, которые в начале плиоцена при воссоединении с Мировым океаном были полностью вытеснены пришельцами из большого мира. Мессинский кризис – классический пример региональной катастрофы. Судьбы растений и животных Средиземноморья и ближайших окрестностей типа Чёрного моря радикально поменялись несколько раз, тогда как на биоте Мирового океана эти события никак не сказались.
Шикарный источник знаний о экосистемах миоцена – мелочь, жившая в древесной листве, а о ней мы знаем из доминиканского янтаря. В янтарных камнях отлично сохранились мухоморы Aureofungus yaniguaensis, пауки-фрины, цикадки-горбатки и множество других существ. Из термита Mastotermes electrodominicus даже удалось добыть ДНК – в полном соответствии с технологией «Юрского парка». Правда, как всегда в случаях с древней генетикой, многие специалисты относятся к этим данным крайне скептически.
С приближением к современности мы, как ни странно, всё меньше знаем о морских экосистемах. Парадокс прост: чем древнее дно, тем больше вероятность, что в какой-то момент оно перестало быть дном и поднялось наверх, дав возможность изучить его; за последние же два десятка миллионов лет очертания побережий изменились минимально, всё, что падало на дно, там и лежит – глубоко под водой, недоступное нашему взору. Где-то в тёмных пучинах таятся чудесные коралловые рифы и отпечатки рыб, скелеты китов и тюленей, только вот занырнуть туда, раскопать и достать все эти богатства мы не способны. Возможно, ещё через миллионы лет тектонические силы поднимут океанические жёлобы на вершины новых горных хребтов, их склоны растрескаются и осыплются, а учёные будущего найдут там свидетельства жизни миоцена и нашего времени (включая пару подлодок и водолазов), как мы изучаем отложения ордовика или юрского периода. Возможно. Но сейчас мы знаем, по сути, про жизнь лишь побережий миоценовых морей.
Конечно, диалектически действуют и обратные тенденции: миоценовые днища ближе к поверхности, слабее перекрыты более молодыми отложениями, местами они уже вполне обсохли, но ещё не съедены прожорливой геологией, зато там и сям несколько сморщились и вздыбились, что облегчает поиск окаменелостей.
Только с неогена достоверно известны пресноводные губки типа современной бадяги Spongilla, хотя предполагается, что они могли отделиться от прочих ещё в мезозое – мелу или даже юре, а родственные формы известны и из эоцена. Шестилучевые кораллы Hexacorallia в миоцене и плиоцене сокращаются к экватору, спасаясь от надвигающихся холодов.
Carcharodon megalodon
Самые известные морские монстры миоцена – гигантские акулы-мегалодоны. Их латинское название определяется по-разному, первоначальное название Carcharodon megalodon исправлялось на Otodus, Carcharocles и разные прочие; впрочем, суть самих акул от игр систематиков не меняется. Как и от большинства акул, от мегалодонов сохранились только зубы – зато какие! Длина по режущему краю этих смертоносных треугольников достигает восемнадцати сантиметров! Исходя из пропорций современных белых и прочих акул, мегалодоны должны были вырастать в среднем до 10,5 метра, а в пределе – до 14–20 метров, а это вдвое больше белой акулы – самой большой и разрекламированной хищницы из современных (есть, ещё, конечно, китовые и гигантские акулы, сопоставимые с мегалодонами, но это фильтраторы планктона). Мегалодоны, судя по следам их зубов на костях, охотились на китов. Конечно, некоторые критики уже выдвинули версию, что мегалодоны были всего-навсего падальщиками; такое предположение не обходит никаких впечатляюще-гигантских зубастиков прошлого, однако для акул такое предположение не кажется обоснованным. В миоцене мегалодоны чувствовали себя преотлично, ведь моря в это время наполнились просто-таки стадами китов. С другой стороны, немножко странно, что успех одной из самых примитивных и тупых рыб базировался на еде в виде крайне специализированных и умных млекопитающих. Китам это должно быть даже обидно.
Конечно, в морях водились не только кровавые монстры: у берегов Словении среди морской травы прятались морские коньки – большой Hippocampus sarmaticus и маленький H. slovenicus.
Рептилии не поменяли сути, но могут впечатлить масштабом: морские кожистые черепахи Pacifichelys urbinai из Перу и P. hutchisoni из Калифорнии представляют группу самых больших черепах современности. Впрочем, в пресных водоёмах черепахи вырастали ещё крупнее: Stupendemys geographicus из Венесуэлы и S. souzai из Бразилии имели панцирь длиной от 2,4 м до 3,3 м. Прекрасны и австралийские суперчерепахи Warkalania carinaminor и Meiolania brevicollis – огромные, рогатые и с шипастыми хвостами.
Под стать черепахам были и крокодилы. В роду кайманов Purussaurus самым выдающимся был бразильский вид P. brasiliensis – с длиной черепа 1,45 м и общей длиной 11–13 м! Это близко к крокодильим рекордам всех времён. Его короткая широкая полукруглая морда была крайне утолщена спереди, видимо, для утяжеления укуса, а толстые зубы явно предназначались для охоты на крупных животных. Другой южноамериканский род кайманов – Mourasuchus – может похвастаться не только длиной 11–12 м, но и вытянутой головой с закруглённым рылом и мелкими зубами, сквозь которые он процеживал воду, выхватывая мелкую рыбу и донных беспозвоночных; не всем же быть ловцами больших зверей. Голова Gnatusuchus pebasensis была почти столь же коротка, как и широка, а редкие зубы – почти шаровидны, ими этот странный полутораметровый крокодил трескал двустворок.
Совсем иначе специализировались многие виды южноамериканских гавиалов Gryposuchus, Piscogavialis jugaliperforatus и прочие, кстати, тоже немаленькие, до 10–11 м: их челюсти превратились в очень длинные и очень узкие пинцеты для точечной ловли рыбы. На суше продолжали злодействовать высокоголовые крокодилы-себекозухии Barinasuchus arveloi – экологические аналоги динозавров. Иногда создаётся впечатление, что мезозой в Южной Америке никогда вполне не заканчивался!
Впрочем, и в Старом Свете мезозой местами давал о себе знать. В Индии гавиалы Rhamphosuchus crassidens тоже вырастали до 10–11 м, а по смелым оценкам – и до 15–18 м!
Другие гигантские рептилии ползали по Австралии: крайне примитивные питоны, принадлежащие к семейству Madtsoiidae, появившемуся ещё в меловом периоде, – Yurlunggur camfieldensis и Wonambi barriei вырастали до 5–6 м. При таких размерах и на фоне скромных сумчатых змеи были главными хищниками материка!
Благодаря шикарной сохранности хроматофоров ужа Colubridae из испанских отложений десятимиллионолетней древности удалось реконструировать его окраску. Правда,