Донской был значительно старше отца, но их удивительно искренние и совершенно откровенные отношения, вскипевшие почти мгновенно на чисто человеческой, явно взаимной симпатии, уравнивали возрастную разницу.
В шахматы Донской проигрывал отцу постоянно. И это его заводило к новым и новым попыткам взять реванш. Тут, как говорится, встретились два равновеликих азарта.
И вот однажды Донской подловил отца. Во время блицпартии с часами (пять минут на всю игру) отца оторвал важный звонок. Часы остановили, выровняв никелированные кнопки-рычажки. Донской, используя счастливую паузу, сосредоточил весь свой шахматный гений и, когда отец вернулся, быстро сделал коварный ход. Папа глубоко задумался, и это привело Донского в такой восторг, что он вскочил и, потирая руки, забегал вокруг стола, выкрикивая счастливым голосом: «Ну что?! Что?! Как вам мой ход?! А?! Это же гениально, а? Это гениально? Вижу, вижу — гениально! А-а-а, задумались! То-то! Какая блестящая западня, а, Георгий Иванович?» Отец взял фигуру и... его флажок упал...
Сколько потом отец ни пытался отыграться, ничего не вышло. Донской говорил одно и то же: «Не-ет, дорогой Георгий Иванович, нет! Хочу остаться победителем! Буду хвастаться, что последняя с Куницыным партия — за мной!»
И ведь сдержал слово Марк Семенович, не сыграл больше с отцом ни единой партии, оставив за собой последнее слово. Поступок режиссера, между прочим! Как считают итальянцы — великого...
Большая разница
19 февраля 2017 года, на 94-м году ушел из жизни академик Игорь Ростиславович Шафаревич. Выдающийся математик. И мыслитель трудного пути. Запомнил с ним один «личный» эпизод. Году в 87-м в «ЛГ» проводился «круглый стол», на который позвали Шафаревича, Юрия Афанасьева, экономиста-писателя Николая Шмелёва и еще несколько человек. Фамилии забыл. Наверняка помнит Светлана Селиванова (тогда член редколлегии «ЛГ»), которая и организовала эту встречу. И вот ровно в назначенный час, секунда в секунду, появляется Игорь Шафаревич. К слову, известность его в ту пору была широченная. Для многих он, бывший математик, успел стать настоящим авторитетом в сфере отечественной мысли.
Попозже пришли остальные участники. Кроме одного — Юрия Афанасьева. А именно он, по драматургии «стола», должен был возглавить «либеральный полюс» дискуссии. Афанасьев уже прославился своей формулировкой «послушно-агрессивное большинство», своим яростным антикоммунизмом, митинговой активностью. Пикантность его тогдашней славе придавало то, что совсем еще недавно Афанасьев был членом редколлегии журнала ЦК КПСС «Коммунист», проректором по учебной работе ВКШ при ЦК ВЛКСМ...
Селиванова и я оказались в идиотской ситуации: время идет, весь чай выпит, уважаемые люди как мальчишки ждут одного-единственного человека. Через полчаса унизительного сидения, особенно, конечно, для известного на весь мир профессора, членкора РАН, почетного члена престижных американских академий, Шафаревич встал и сказал, что, пожалуй, пора и домой. Мы вцепились в его рукава, я стал вновь названивать по телефону Афанасьеву (мобильных тогда не было, как дико для кого-то это ни прозвучит), телефон по-прежнему молчал... Афанасьев появился через 40 минут после прихода Шафаревича. Как звезда первейшей величины...
Я запомнил этот эпизод потому, что несуразное унижение, невольно пережитое мною за Шафаревича, воспринял почти как личное. Сам математик никак Афанасьеву своего отношения к случившемуся не выразил. Он был — Шафаревич — и внешне, и по сути утонченно аристократичен. И красив.
Юрий Афанасьев был тоже, как считали некоторые дамы, красив, но тут совпадения между ними заканчиваются...
Секрет
— Михал Иваныч, правду говорят, что вы с моей бабушкой Катериной пятьдесят шесть лет вместе прожили?
— Правду, Сергей Алексеевич, правду.
В электричке народу мало, эти двое сидят наискосок от меня, прижавшись друг к другу. Интересно, троллят они или всерьез так взаимно величаются?
— Как-то долго что-то, — говорит внук с подозрением.
— Надо, Алексеич, уметь выбрать женщину для жизни. — Дед обнимает весь в наклейках рюкзак внука, держа его на груди. — Я тебе свой секрет скажу. На Катерине я женился потому, что она ночью, как только я свою ногу приподымал, свою под нее тут же подкладывала, для мягкости. Даже если глубоко спала. Ключевое слово — «спала». Понял?
— Понял.
Встречный скорый ударил по окнам нежданной волной, в открытые форточки запенило внутрь ветер, взлохматило чубы. Встречный перекрыл солнце, и оно заполошно стало пересчитывать вагоны, бросая узкие полоски света в разрывы. Шум откатился. Вернулось солнце.
Внук сидел задумчивее, чем дед, подставивший вернувшемуся солнцу свое «чеховское», сказал бы я комплиментарно, лицо.
Они вышли, пошли по перрону. Дед — с пестрым рюкзаком за плечами, внук — сунув ему руку в ладонь, оба косолапили, как бывшие кавалеристы...
Мгновения с Бондаревым
Спросите сегодня: чем отличился перед «человечеством» Юрий Бондарев? — и не только молодые начнут чесать малообразованную репу. Найдутся постарше люди, помнящие имя, да не ведающие — а жив ли вообще Юрий Васильевич Бондарев, не так давно считавшийся едва ли не самым знаменитым из современных русских писателей, слывший могущественным «папой» в «литературном Ватикане»! Потеснивший в тень даже «матерого лиса» Сергея Владимировича Михалкова, заместителем которого числился в Союзе писателей РФ долгие годы и в 1989 году занявший добровольно освобожденное Михалковым «первое» кресло.
А ведь он автор таких прогремевших романов, как «Батальоны просят огня», «Тишина», «Горячий снег», трилогии «Берег» — «Выбор» — «Игра», философских «Мгновений» и многого еще. Я уж молчу об удачных фильмах по его сценариям: «Батальоны просят огня», «Тишина», «Горячий снег», о его участии в грандиозном международном кинопроекте о Второй мировой войне — «Освобождение». До сих пор этот фильм смотрится как откровение, хотя, когда вышел, подвергался эстетами критике. Время расставило акценты — сегодня это едва ли не самый величественный гимн советскому солдату, русскому многонациональному государству и Победе, рассказавший с почти документальной дотошностью, как все было на самом деле и кто на самом деле сломал хребет фашизму, спасая не только себя, но и весь мир. Ведь теперь это надо доказывать и на Западе, и дома.
Родился Юрий Васильевич Бондарев в 1924 году, в 2018-м ему исполнилось 94 года, и оставил он позади «заблудившуюся» свою легендарную славу. А может быть, временно они разминулись на трагическом переломе времен и еще обретут друг друга в будущем, когда уйдет едкий дым с «полей сражений» и тексты писателя Бондарева вновь очнутся, как от страшного сна...
У меня, как у многих, Бондарев свой. В 1985 году отца, Георгия Куницына, профессора Литинститута и Гнесинки, «готовили» и вели к посадке органы — вменялось «руководство антисоветской организацией». Его «пасла наружка», разговоры дома и по телефону прослушивались, почти каждый день люди в штатском нарочито останавливали его у институтов, где работал, в метро — «для проверки документов». И наконец, были задержаны и отвезены на Лубянку три человека из его постоянных слушателей — на многочасовой перекрестный допрос. А магнитофонные записи всех лекций, сделанные добровольцами, арестованы и изъяты. Перед этим событием были подвергнуты массированным проверкам институты, в которых он выступал с лекциями. С одной лишь целью: добиться «сдачи» Куницына органам самими «коллективами» — через «добровольные» доносы или клевету. К чести институтов — они на это не пошли. Были отправлены с Лубянки и из органов партконтроля запросы и в Союз писателей России — С.В. Михалкову и Ю.В. Бондареву. От них потребовали официальную бумагу, осуждающую «антипартийную и антисоветскую» деятельность Г.И. Куницына. И вот тут Юрий Бондарев, коммунист и патриот, Герой Соцтруда и всех госпремий, депутат и орденоносец, в начале 70-х, к слову, подписавший вместе со всеми, включая С.В. Михалкова, письмо в «Правду» против Солженицына и Сахарова, на этот раз вдруг ответил твердым «шиш!».
Куницына спасло, конечно, не это, но — поступок Бондарева был, и он отзывается неувядающей благодарностью в нашем «семейном» сердце.
Надо сказать, Бондарев — невысокий, по-юному легкий, сухопарый, острый, как чилийский перец, с живыми и жесткими глазами из-под актерски надвинутых бровей — заметно выделялся среди литературных начальников, в массе своей к семидесятым уже крепко «забуревших» и «осоловевших» от власти, глубоких финансовых ресурсов, «блатных» привилегий литфондовских распределителей, включая жилищно-автомобильные, курортно-пошивочные, а также от бесконечных загранкомандировок, дач и т.п. А если вспомнить тиражи книг «секретарской литературы»? Гонорары по кругу до пяти, шести, десяти раз за одну публикацию? Избранные многотомники? Это начиналась в литературе «эпоха упадка Рима»! Верховная, государственно-партийная власть, развращаясь сама, развращала достатком и литературных чиновников, а те в свою очередь развращали сам святой принцип творческого поведения: говори правду, служи совести — и будь что будет!
Мы, литературный молодняк семидесятых, по крайней мере, существенная часть «нового призыва», доверяли Бондареву больше, чем остальным. Конечно, «виноваты» были в этом и его фронтовая доблесть, и звонкая нравственная чистота литературных героев, и сдержанное достоинство отношения не только к высшей власти. Позже Юрий Бондарев, пожалуй, единственный из литературной верхушки — и я был тому свидетелем — подтвердил неслучайность нравственного к нему доверия. Это он первым сказал в 1986 году в стенах Кремля знаменитую свою фразу про горбачевскую перестройку — подняли, мол, самолет в воздух, а куда сажать, никто не знает! Я, как делегат того писательского съезда, слышал ее собственными ушами. И отлично помню, как вздрогнули и запереглядывались коллеги, «поймав» его образ! Очень скоро эта бондаревская метафора