Молчание.
– Ну… Вот, кажется, и все, Джофри. До свидания, желаю здравствовать.
Джофри отошел от телефона, побелев от ярости. Эту неделю и так все шло кувырком, а теперь еще такой сюрприз! Хотя он все время подозревал что-то недоброе, ему и в голову не приходило, что его чувству собственного достоинства может быть нанесен подобный удар. Однако надо соблюдать хладнокровие. Джофри постоял немного в холле, собираясь с мыслями и чувствами, затем, придав лицу непроницаемое выражение, медленно поднялся наверх. Обычно он стучал, прежде чем войти в гостиную жены, но сейчас открыл дверь без стука.
Клэр сидела у окна в своем любимом кресле, держа на коленях раскрытую книгу; под глазами у нее залегли тени, словно она не спала всю ночь.
– Ты занята? – небрежным тоном спросил он.
– Да… впрочем, не очень.
– Что это ты читаешь? – И он быстро взял у нее с колен книгу: она называлась «Постимпрессионисты». – Хм! В последнее время ты стала проявлять что-то уж очень большой интерес к живописи!
– В самом деле?
– Такое, во всяком случае, создается впечатление. – Он присел на край дивана. – Кстати, когда мы увидим твои новые картины?
– Какие картины?
– Те две, что ты купила в Лондоне.
Она еще больше побледнела, отвела взгляд в сторону, но ничего не ответила.
– Ты уже забыла? Одна называется «Благодеяние», кажется, так? Прелестное название! А другая – «В оливковой роще»?
Понимая, что он издевается над нею, Клэр заставила себя взглянуть на мужа.
– Я их пока еще не взяла.
– Зачем же лишать нас удовольствия любоваться ими? Ведь они, наверное, немало тебе стоили. – Внезапно он перестал глумиться, и в тоне его появились жесткие нотки: – Чего ради ты решила подкармливать этого малого?
– Мне понравились его картины.
– Не верю. Этот пройдоха ничего путного не может нарисовать. А ты преподносишь ему четыреста фунтов, в то время как я… нам нужен каждый пенни… один этот дом содержать сколько стоит! Но тебе и этого показалось мало. – Не совладав с собой, он вскочил и, захлебываясь от злости, обрушился на нее: – Ты интриговала за моей спиной и клянчила, чтоб ему поручили писать эти панно для Мемориального зала, которые он, конечно, загубил и тем самым подвел тех, кто его поддерживал, а тебя сделал всеобщим посмешищем. Какого черта тебе надо было ввязываться в это дело?
– Я просто хотела помочь ему, – тихо промолвила она. Разве мог такой человек, как Джофри, понять томление ее сердца?
– Ты с ним виделась?
– Только однажды на прогулке… и всего несколько минут…
– Я тебе не верю. Ты с ним встречаешься.
– Нет, Джофри.
Он не знал, говорит она правду или нет. Вообще он был почти уверен, что физически она ему не изменяла, но ему хотелось сохранить власть и над ее душой. Он быстро прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился перед женою.
– Ты, конечно, и надоумила его устроить эту чертову выставку?
– Нет, я тут ни при чем. Но я догадываюсь, почему он так поступил.
– Вот как! – Джофри метнул на жену гневный взгляд.
– Неужели ты не способен понять, Джофри, что художник не может не отстаивать свою работу, если он верит в нее? Потому-то и возник «Салон отверженных»… и такие художники, как Мане, и Дега, и Лотрек, над чьими работами сначала глумились, а потом признали их великими… все они выставлялись там.
– Ты, оказывается, здорово в этом разбираешься, – не без сарказма заметил он. – Но те художники, по крайней мере, не устраивали скандала на весь свет.
– Неправда, устраивали, – горячо возразила она. – Когда Мане, Гоген и Ван Гог выставили свои первые работы, поднялся страшный вой. Люди толпились вокруг картин, кричали, что это оскорбление, плевок в лицо обществу… дело чуть не дошло до драки. А сейчас – эти же картины считаются признанными шедеврами.
Ее спокойный тон, незнакомые иностранные фамилии, которые она перечисляла, привели Джофри в полную ярость. Он шагнул к Клэр и схватил ее за руку.
– Я тебе покажу признанные шедевры! Дай мне только до него добраться – я ему шею сверну!
– И ты думаешь, это поможет?
Она смотрела на него в упор таким странным взглядом, что он невольно выпустил ее руку.
– Вот, значит, что: влюбилась.
Ни слова не говоря, она встала и медленно направилась к двери. Но прежде чем она успела закрыть за собой дверь, Джофри, кипя от бешенства, крикнул:
– Тебя надо как следует высечь, вот что!
Однако Клэр и виду не подала, что слышала.
Оставшись один, Джофри постоял еще немного посреди комнаты, сжав кулаки; лицо его потемнело от злости: он думал. Ясно одно: что-то надо предпринять, и притом немедленно, если он не хочет, чтобы имя Десмондов было втоптано в грязь. Он нахмурился, подавляя желание немедленно расправиться со своим братцем: это удовольствие придется отложить до другого раза. Может быть, пойти и попытаться подогреть Бертрама: заставить его отправить своего мерзавца-сынка в Канаду или в какую-нибудь колонию подальше? Нет, из этого ничего не выйдет: слишком уж у них там плачевное положение и на Бертрама нельзя рассчитывать; что же до Каролины, то он давно подозревал ее в тайном сговоре с Клэр. Наконец он решил посоветоваться с родителями и, взяв телефонную трубку, попросил соединить его с «Симла Лодж».
К телефону подошел отец. Не успел Джофри поздороваться, как тот прервал его:
– Я только что собирался звонить тебе. Ты будешь днем дома? Мне надо поговорить с тобой.
– По поводу известного дела?
– Да.
– В таком случае я буду ждать вас. И захватите с собой матушку.
– Мама не может приехать. А я буду у тебя примерно через час.
Джофри ждал отца в бильярдной, сгорая от нетерпения; он без конца курил, сделал несколько ударов по шарам, не попал, ругнулся и, бросив кий, принялся шагать из угла в угол, то и дело подходя к окну. Наконец из-за высоких рододендронов, скрывавших поворот аллеи, вынырнул маленький «стандард» с британским флажком на капоте. В комнату быстро вошел генерал Десмонд. К великому изумлению Джофри, он был в комбинезоне, который обычно надевал для работы в саду, в длинном непромокаемом плаще и резиновых сапогах. Взгляд его голубых глаз был ледяным, даже капли дождя на усах блестели, словно сосульки.
– Рад видеть вас, сэр. Разрешите, я возьму пальто – оно совсем мокрое. Принести вам чего-нибудь выпить?
– Да. Виски с содовой, мой мальчик. И себе налей тоже.
Джофри подошел к погребцу, смешал напитки, протянул стакан генералу, и тот стоя залпом осушил его.
– Надеюсь, Клэр здорова?
– Да… вполне.
– Слава богу.
Отец все больше и больше удивлял Джофри, но он решил не ломать над этим голову и прямо перешел к делу:
– С этой выставкой, которую устроил наш родственничек, получилась страшная чертовщина. Надо ее закрыть.
– Она уже закрыта, Джофри.
– Что?..
В комнате воцарилась звенящая тишина. Генерал поставил на стол пустой стакан.
– Сегодня после второго завтрака ко мне заехал начальник полиции графства. Выражал всяческое сочувствие, чуть ли не извинялся… Чарминстерские власти расправились сами, и он ничего не мог поделать… но он тоже считает, что у них был только один выход – конфисковать эти «произведения искусства».
– Ну конечно!
– Он сказал также, что постарается оберечь имя твоей жены, чтобы оно не фигурировало в скандале.
– Каком скандале?
– Твоего двоюродного братца, – изрек генерал Десмонд, роняя каждое слово так, точно оно оскверняло его гладко выбритый рот, – сегодня утром пригласили в Чарминстерский полицейский участок и официально обвинили в демонстрации непристойных картин.
– Не может быть, сэр… Вот чертовщина!
– Он должен предстать перед судом в следующий понедельник. – Голос генерала был тверд, как металл.
Глава X
Помещение Чарминстерского суда, где назначили слушание дела, было набито до отказа. Это старинное здание с полукруглой галереей и высоким куполом редко вмещало в себя такое количество не только видных горожан, но и рядовых обитателей графства. Стефену, который под охраной бравого сержанта с мучительным нетерпением дожидался начала заседания, казалось, что он, словно стеной, со всех сторон окружен плотным кольцом лиц. Глаза его застилал туман, и он никого толком не мог различить. Правда, он – благодарение Богу! – знал, что никого из родных здесь нет, зато был Ричард Глин, и мысль об этом чрезвычайно подбадривала его.
Внезапно, словно по команде, гул голосов смолк. Вошли судьи и с приличествующей случаю торжественностью заняли свои места. Затем, после минутной заминки, вызвали Стефена, сержант подвел его к скамье подсудимых, и заседание суда началось. Стефен почувствовал, как у него напряглись все нервы, когда секретарь бесцветным, тягучим голосом начал читать по бумажке:
– Стефен, сквайр Десмонд, вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка, выразившемся в том, что семнадцатого марта в городе Чарминстере, в цокольном этаже дома номер пять по Корнмаркет-стрит, будучи временным арендатором и владельцем указанного помещения, преднамеренно выставили три непристойные картины, или панно. Согласно разделу первому «Акта о непристойных публикациях» от тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года, вы должны представить доказательства, которые позволили бы суду прийти к выводу, что вышеупомянутые картины, или панно, конфискованные на основании жалобы, поданной властям, и доставленные в судебное присутствие согласно ордеру, выданному в соответствии с указанным разделом указанного Акта, не подлежат уничтожению.
Секретарь закончил чтение, и взгляды всех присутствующих устремились на три панно, выставленные для всеобщего обозрения посреди зала.
– Признаете ли вы себя виновным? – спросил секретарь.
– Не признаю, – тихо ответил Стефен.
На какое-то мгновение взоры всех присутствующих обратились к Стефену, но тут с места поднялся представитель обвинения и завладел всеобщим вниманием. Это был Арнольд Шарп.