Только пилот Франц как-то обмолвился, что место то проклятое. Геликоптер, который отвозил образец девяносто семь на «полевые исследования», разбился безо всякой причины, хотя машина была исправна и пилоты «знали свое дело». И вроде это не единичный случай — подобное случалось и раньше. После чего Франц, сверкая стеклами зеркальных очков, заявил, что если кто и знает, какие дела творились на «Пангее-8», так это «фрау начальник станции», и почему бы Рашеру не спросить у нее самой?
Франц был парнем неглупым. И он умел говорить намеками. «Хорошие пилоты» с разбившегося геликоптера: они наверняка узнали, что-то про станцию — и что с ними стало? Конечно, Рашер ходил у Хель в любимчиках… Но с ней ни в чем нельзя быть уверенным.
На всякий случай доктор решил сменить тему.
— Ваш медведь, — сказал он. — Вы правы, это в самом деле уникальный образец.
Хель кивнула. После возвращения из экспедиции начальник станции приказала построить для медведя отдельный загон. Доктор не сомневался, что у Хель есть особые планы на этого зверя, но какие именно — он даже не догадывался.
— Дело не только в размерах, — сказал доктор, наконец почувствовав под ногами твердую почву. — Это животное совершенно не боится людей.
— Разумеется, — кивнула Хель. — Люди для него не более чем добыча. С чего ему нас бояться?
— Не в том смысле. — Рашер замотал головой. — Медведь не боится людей так же, как их не боится, например, собака.
Хель удивленно приподняла бровь, и доктор продолжил:
— Он ни разу не пытался напасть на обслуживающий персонал. Он вообще очень дружелюбно относится к людям. Если бы такое было возможно, я бы сказал, что это одомашненный медведь. Такое чувство, что ему уже доводилось иметь дело с людьми… И еще — он очень музыкален.
— Что? — спросила Хель. Доктор почувствовал себя глупо.
— Музыкален, — повторил он. — Этот медведь поет… Вы знаете Йозефа, который следит за зверинцем? У него есть хобби — он играет на губной гармошке. Так вот, как-то он решил порепетировать рядом с медвежьим загоном. И, представьте, зверь стал ему подпевать! На свой манер, конечно, но Йозеф утверждает, что «Эрику»[10] он прорычал лучше многих на станции…
— «Эрику»… — протянула Хель. — Одна моя знакомая любила эту песню. — Тут же на лице ее появилось жесткое выражение. — Передайте Йозефу, чтобы впредь он не играл свои песенки рядом с медведем. Мне нужен хищный зверь, а не цирковой клоун.
— Есть! — Доктор чуть ли не подскочил на стуле.
— Вы забываете, Зигмунд, что ваш музыкальный и дружелюбный медведь легко разделался с нефелимом. А образец девяносто семь был лучшим.
— Да, конечно, я помню… — Доктор опустил взгляд. Еще бы не помнить — он собственноручно проводил вскрытие великана и готовил отчет для Хель. — Но это и в самом деле дружелюбный медведь. Не понимаю, что заставило его напасть на нефелима.
— Мне кажется, — Хель постучала фигуркой Моржа по столу, — кое-кто может пролить свет на эту историю. Ваша красавица дикарка. Думаю, она совсем не случайно появилась рядом со станцией. Спросите у нее.
— Но… Мы же не знаем их языка!
— Так научитесь. Или же научите ее говорить по-человечески. Полагаю, это задание доставит вам удовольствие.
Последнее слово она произнесла с нажимом. Рашер почувствовал, что щеки его заливает краской. Он хотел возмутиться, но вместо этого тихо повторил:
— Есть…
Передатчик на столе пискнул. Красная лампочка замигала на входящий вызов. Хель нажала кнопку.
— Слушаю.
— Госпожа начальник станции… — Рашер узнал голос радиста станции. — Мы получили сообщение…
— И? Если это опять Шильке с четвертой, то передайте, что я не собираюсь выделять ему горючее…
— Нет, — Радист радист замялся. — Сообщение поступило со станции номер восемь.
Хель посмотрела на Рашера, однако не стала переключать передатчик на наушник.
— Вы уверены?
— Трижды проверили настройки. Это их волна. Понимаете, у каждого передатчика есть индивидуальный код…
— Без подробностей, — перебила радиста Хель. — Что за сообщение?
— Я… Я не знаю, что сказать. Мы сделали запись, послушайте сами.
Из динамика послышался треск, щелчки, а затем незнакомый голос сказал «Привет».
Молча они прослушали загадочное сообщение. Едва оно закончилось, как Хель приказала:
— Повторить.
Там была песня. Странная неприятная мелодия. Рашеру она совсем не понравилась. Пожалуй, даже больше той непонятной белиберды про Интернациональное Сопротивление. Песня была сыграна на губной гармонике, и, похоже, музыкант сильно фальшивил.
Хель откинулась в кресле. Ритм, который она выстукивала фигуркой по столу, стал быстрым и частым. Словно пулеметная очередь.
Рашер поерзал на стуле.
— Что еще за «Свободное радио каменного века»? И куда нужно бежать?
Хель не ответила.
— Что такое «Pink Floyd»? — сказала она, глядя на передатчик.
— Я не знаю, — растерялся доктор. — Кажется, это по-английски. Розовые флюиды[11]? Бессмыслица какая-то…
Хель посмотрела на него так, что Рашеру больше всего на свете захотелось провалиться сквозь землю. Глаза начальника станции сверкали — голубой и зеленый. Вокруг рта закружились снежинки.
— Научите ее говорить, Зигмунд, — сказала она ледяным голосом. — Немедленно займитесь этим.
— Аска? Аска, это ты?
Голос звучал над ухом, но девушка боялась открыть глаза. Она не понимала, где она и что происходит. Что с ней случилось? В голове сгустилась темнота, черная, как самые глубины Большого Озера, куда не донырнуть самому сильному охотнику. Из нее выплывали тени-образы, но девушка не понимала, что они означают. Жуткий грохот и треск, странные люди, грубые руки и боль смешались в чудовищном кипящем вареве. Вот ее куда-то тащат, вот она где-то лежит. Аска перестала различать, что сон, а что явь… Один кошмар сменял другой, и так без конца. Она чувствовала себя крошечной щепкой, подхваченной бурлящим потоком.
Но Аска держалась. Она знала, что жива, и цеплялась за жизнь как только могла. Ей было ради чего жить… Порой Аска видела лицо Вима — слишком далеко, чтобы до него добраться. Но если она не могла прийти к нему, значит, он сам придет за ней. Аска верила, что именно так и будет. Ведь так сказала Паучиха. Надо только чуть-чуть подождать. Потерпеть совсем немножко… Он найдет ее, где бы она ни оказалась.
Лицо Вима неизменно таяло, уступая место видениям из кошмаров. Это была перекошенная физиономия Лорхи или же — чудовищная морда великана, убившего ее брата, иногда и вовсе незнакомые лица. Но чаще всего — страшное, рассеченное надвое лицо женщины-призрака.
— Я помню тебя, Аска… — продолжал звучать голос. — Ты стала моложе. Почему духи не вернули мне прожитые годы?
Аска почувствовала, как кто-то дотронулся до ее шеи. Теплые мягкие пальцы… Аска открыла глаза.
Над ней склонилась незнакомая женщина с мягкими чертами лица и добрым взглядом. Растрепанные каштановые волосы падали ей на плечи, но Аска заметила несколько тоненьких косичек. Глядя на Аску, женщина ласково улыбнулась. Она была старше Аски, но не намного — пять-шесть зим, не больше.
Аска повернула голову и заметила рядом еще одну женщину. Девушку… Свою ровесницу. Та сидела на корточках, обхватив руками плечи. Длинная прядка скрывала ее левый глаз, под правым темнел огромный синяк.
Аска перевернулась на бок и попыталась встать. Тело ослабло и не слушалось ее. Но женщина с добрым взглядом взяла ее за руку и помогла подняться. Аска села и огляделась.
Она находилась внутри Длинного Дома. Только стены были сделаны не из бревен, а из каких-то больших пластин. Аска не увидела очага; на полу лежали тонкие шкуры незнакомых зверей, от которых воняло сыростью и плесенью. Но куда худший запах доносился из дальнего угла, у Аски аж глаза защипало. Под потолком горела какая-то длинная палка, но слишком высоко, чтобы дотянуться и погреть руки.
Ее одежда пропала, вместо нее на девушке оказался какой-то странный белый балахон до колен. Сперва Аска подумала, что это чья-то шкура, но, присмотревшись, поняла, что материал похож на плетенку из тростника. Только гораздо тоньше… Балахон ничуть не грел. В подобном одеянии Аска чувствовала себя все равно что голой.
— Где я? — спросила Аска.
— Неужели ты не помнишь, Аска? — сказала женщина с добрым взглядом. — Мы умерли. Это земля, в которую уходят мертвецы. Старики все врали. Нет никакой Земли Вечной Охоты.
— Умерли? — Аска растерянно посмотрела на женщин. — Но… Но я жива! Я знаю.
— Тебя ведь зовут Аска?
Она кивнула. Женщина опустила взгляд.
— Я видела… Я помню, как Оолф отдал реке твое тело. Раз ты пришла сюда, значит, это точно Земля мертвых.
Аска не понимала, о чем говорит эта женщина.
— Кто вы? — спросила она. — Вы говорите на моем языке… Вы навси?
— Навси? — Женщины переглянулись. — Мы кайя. Я из рода Медведя, она из рода Рыси… Ули тоже из рода Рыси, но сейчас она спит. Аска, ты забыла свой род?
— Кайя? — Девушка встрепенулась. — Вы кайя?
— Конечно, — кивнула женщина. — Как и ты. Я Силки, разве ты меня не помнишь?
— Я…
— Конечно, — сказала Силки. — Ты не узнаешь меня… Ведь я была совсем маленькой, когда ты ушла в земли предков. Меня тогда звали Росинка. Помнишь? Ты всегда была так добра ко мне.
Аска испуганно замотала головой.
— Но я тебя помню, — вздохнула Силки. — Ни у кого среди кайя не было столь синих глаз и волос цвета солнца. Тогда ты была куда старше, чем сейчас. Когда ты ушла в земли предков, я проплакала три дня. Но я сдержала слово, которое тебе дала… Я же кайя…
— Слово, которое мне дала?
Вытаращив глаза, Аска смотрела на женщину, которую видела впервые в жизни. О чем она говорит? Не иначе как духи забрали ее разум.
— Заботиться о твоей дочери, — сказала Силки. — Оберегать и защищать ее, пока она мала. Я старалась. В голодные зимы отдавала ей свои куски мяса. Она выросла. Она стала отважной и ловкой… Гордой — настоящая кайя.