XVIIIВиктор Жуане
Во время одной из прогулок по Пакстону я наблюдала за ним. Он работал дома в маске на лице, занимался своими макетами. Когда он, вооружившись пинцетом, собирал детали, то напоминал хирурга. Виктор Жуане приобрел мировую славу как архитектор домов-вивариев. Сам он жил в одном из таких домов – огромном стеклянном сооружении, похожем на кубик льда. Ему было пятьдесят два, и он из чистого щегольства носил квадратные очки, хотя имел отличное зрение. Виктор сколотил состояние благодаря Открытости. У него была двенадцатилетняя дочь Саломе, рожденная в первом браке, и партнер, появившийся вследствие краха этого самого брака. Друг Виктора жил в районе геев, “и так, конечно, гораздо лучше, ведь жизнь вдвоем – это гроб”.
Его дом казался совершенно пустым. Индукционная плита была белой, конфорки сияли чистотой, как новые. Сквозь прозрачные дверцы холодильника были видны яйца и пачки масла. Нигде ни одного ковра, чтобы согреть светлый мраморный пол. Перегородки превращались в цифровые экраны, по которым рассеивались светящиеся точки – только эти цветовые пятна присутствовали в воздушном декоре дома.
Виктор протянул нам флакон с антисептическим гелем:
– Я горжусь тем, что забочусь о гигиене. Не могли бы вы снять ботинки? И поставьте их вон туда, в шкафчик для обуви.
На низком столике были разложены чертежи его будущего проекта. Собор из стекла, весь целиком, от контрфорсов до аркбутанов и даже колокольни. Конструкция нефа была задумана в форме оранжереи. Шпиль, инкрустированный кристаллами, должен был превзойти по высоте шпиль собора Нотр-Дам и достичь 103 метров. Архитектор оставил непрозрачной только розетку – огромную розу из резного камня. Здание планировалось возвести в Бентаме, в самом сердце города. Нико, как зачарованный, склонился над чертежами:
– Вы и правда собираетесь его построить?
Виктор сел в прозрачное изогнутое кресло:
– Мой собор будет финансировать знаменитая ювелирная фирма, если в этом суть вашего вопроса. Французам он не будет стоить ни гроша.
Саломе, дочь Виктора, вышла из своей комнаты и открыла холодильник. Она взяла два очень зеленых и очень гладких яблока, окунула их в мыльную жидкость и вытерла. У Саломе были длинные светлые волосы и ярко-голубые глаза. Она передвигалась как робот, абсолютно не замечая нашего присутствия. Перед тем как она вернулась в комнату и закрылась там, Виктор послал ей воздушный поцелуй.
– Моя самая большая гордость. Больше, чем собор, больше, чем дома-виварии. Это наследство, которое я оставлю своей дочери. Менее опасный мир, где она сможет выходить по вечерам, не боясь, что на нее нападут. Мир, где мужчины, эти отвратительные существа, не смогут ни изнасиловать ее, ни избить, прячась за стенами дома. Мы продолжаем его строить, этот земной рай. Уже сегодня страха больше нет, каждый присматривает за своими соседями, ненавязчиво, с сочувствием…
В 2029 году Виктор Жуане появился на первых полосах сразу нескольких журналов. Тогдашняя пресса называла его творцом Новой революции. Французы проголосовали за его проект урбанизма, который заключался в том, чтобы все смести, разобрать по винтикам, разломать. Он положил конец отдельным комнатам, уединенным будуарам, буржуазным интерьерам, замкнутым на самих себе. Виктор при поддержке адвокатессы Габриэль Бока использовал собственную историю, чтобы продвинуть свой проект. Он рассказывал о том, как в детстве страдал от давящей тяжести стен и безмолвия перегородок. В трогательном интервью, показанном по телевидению, он рассказал о плачевном санитарном состоянии детских интернатов. Тот выпуск произвел на меня неизгладимое впечатление.
– Вы помните то интервью? Ну и память у вас. Когда я размышляю о детстве Саломе, о ее приятной повседневной жизни, я говорю себе: у меня получилось. Сегодня ни один человек не смог бы равнодушно смотреть на страдания ребенка – те, что перенес я. В моем интернате кафель в душевых был покрыт плесенью, никто никогда не мыл туалеты, и в них стояла такая резкая, неистребимая вонь, что меня от нее тошнило. Никто не приходил будить меня по утрам. Я был предоставлен сам себе, брошен в этой грязи. Я питался кое-как, сахаром и жиром, жиром и сахаром. Моя мать, у которой не было средств, чтобы меня растить, забирала меня только на Рождество, и когда я ей это рассказывал, она считала, что я все выдумываю, все преувеличиваю. Из окна моей комнаты я видел семью, жившую в доме напротив, видел их чистую, теплую квартиру, мне хотелось зайти туда и остаться. Я хотел, чтобы и на меня тоже смотрели, чтобы кто-то знал, что я переживаю. Я уже тогда мечтал разрушить эти стены, скрывающие нищету.
Виктор резко встал, его трясло. Он снял маску и принял лекарство, запив его шампанским.
– “Рюинар, Блан де Блан”. Хотите?
Нико взял бокал. Я посмотрела на него с осуждением, и он поставил бокал.
– У нас есть пара вопросов в связи с расследованием. Если вы что-нибудь можете вспомнить…
Виктор подумал, потом не спеша ответил:
– Думаю, никакого дела нет. Нет тела – нет дела. Вероятно, они тайком уехали из города, и это доказывает, что никто не следит за гражданами. Я читаю в интернете, то здесь, то там, что это исчезновение ставит под сомнение мою систему. Но она уже показала себя. Уровень насилия резко упал, преступность сошла на нет, чего вам еще надо? Отдельные проявления, импульсивные действия, необъяснимые исчезновения – все это никуда не денется. Постойте, я видел вас накануне у Филомены. Мы с ее мужем Йоханом особенно заботимся о безопасности в нашем районе. Когда это случилось, мы как раз были на дежурстве как члены соседского патруля. Но мы не заметили ничего необычного. В последний раз, когда мы “засекли” Руайе-Дюма, все было хорошо… Их сын возвращался из школы. А больше я ничего не знаю.
Нико упомянул о ссоре накануне исчезновения. Виктор медленно пошел к двери, намекая на то, что нам пора уходить.
– Не я один был тому свидетелем. Роза выглядела до смерти напуганной. Мигель орал на нее, она попыталась уйти, но он еще больше обозлился и удержал ее силой. Мило забился под одеяло, чтобы ничего не слышать. Мигель все время кричал, Роза казалась растерянной, сбитой с толку. Это была бурная сцена, но мы установили, что никто никого не бил и не угрожал физической расправой. В тот же вечер они помирились. Тем не менее мы вызвали супругов, чтобы вместе обсудить случившееся. Совет района собирался принять их на следующей неделе. Мы сделали нашу работу.
Я удивилась, что Виктор заговорил о ссоре только после того, как мы о ней спросили. Мне не верилось, что он просто забыл об этом, и его поведение смутило меня. Когда мы надевали ботинки, присев на банкетку у выхода, Артур, сын Филомены, постучал в стеклянную стену комнаты Саломе. Он напугал девочку, и та вскрикнула. Она в ярости выскочила из комнаты и ринулась на улицу:
– Ты что, дурак?
Чуть заметно дернув головой, она показала, что мы здесь. Артур, думая только о своей неудачной выходке, даже не заметил нас, он прижал ладонь к губам и помчался обратно к себе домой.
Виктор дружелюбно, почти по-отечески тронул меня за плечо:
– Не обращайте внимания, Артур обожает прикалываться.
XIX23 ноября
В тот вечер Тесса позвала к нам на ужин свою лучшую подругу, похожую на распорядителя похорон. Кати по-прежнему интересовалась исчезновением семейства Руайе-Дюма. Она хотела записать подкаст об этом “деле, о котором все говорят”, и прилагала все усилия для того, чтобы я помогла ей проникнуть в Пакстон. Давид приготовил фондю, хотя у его дочери непереносимость лактозы.
– Забей, он это делает нарочно, – обронила она. – Мам, передай мне салат.
Давид заявил, что у нее ни на что нет аллергии, но “как все дурочки в ее возрасте, она придумала себе аллергию, чтобы ничего не есть. Ты толстушка, толстушкой и останешься, потому что такова твоя кон-сти-ту-ция”. Я успокоила Давида, положив ему руку на бедро. Лиотары, наши соседи слева, и за меньшее едва не потеряли опеку над сыном. Давид извинился, сказал, что ему не следовало срываться. Счастливой особенностью Тессы было то, что она не придавала никакого значения тому, что ей говорят. Она пролистывала ленту в своем телефоне, поглощенная видео с котиками. Кати уже несколько минут крутила в фондю один и тот же кусочек хлеба.
– Мадам Дюберн, что вы думаете о Мигеле, муже Розы? Я прочла отчет Нико на сайте Открытости, вам не кажется, что этот тип довольно странный?
(Я хотела сказать: “Не более чем ты, моя дорогая”, – но решила промолчать. Я не обязана была раскрывать ей все детали только потому, что наши отчеты публикуются в интернете.)
– Я тоже немного покопалась, – продолжала Кати. – На каждом совете района он возражал жителям. Он никогда не соглашался с ними. Например, в прошлом году в Пакстоне вели громкое судебное дело. И представьте себе, один только Мигель защищал обвиняемого. Они ему, наверное, нравятся… преступники.
(Я отметила про себя эту информацию, но не показала, что меня заинтересовало ее тайное расследование.)
– По-моему, он из тех, кто может замочить всю семью и похоронить ее под бетонной плитой. Можно мне завтра пойти с вами?
Как раз в этот момент Нико постучал в дверь. Он извинился, что беспокоит нас во время ужина, не догадываясь, что меня взяли в заложники, а он меня спас.
– Я просмотрел записи с камер видеонаблюдения в Сверчках.
Кати навострила уши. Я вытащила Нико за дверь.
– Я обратил особое внимание на дневные часы семнадцатого числа, нашел, правда, не так много, кроме того что нам солгали сегодня утром, я в этом почти уверен… Приходи ко мне завтра, я тебе все объясню.
XX24 ноября, утро
В моем сознании образовалась трещина. Я снова видела сны, и мне не хотелось вылезать из кровати. С тех пор как я начала это расследование, мой мозг приступил к исследованию новых территорий. Он строил гипотезы и размышлял без моего участия. Долгие годы я просто проваливалась в сон, напоминавший бесконечный туннель. Мир вокруг меня был ровно таким, каким казался, и у меня не возникало необходимости осмысливать и понимать его. В ту ночь, после всех этих сигналов, образов, невыразимых словами, не поддающихся логике, у меня возникло ощущение, что моя связь с невидимым восстановлена.