Он пружинисто вспрыгнул на ноги, высыпал мелочь в кожаный кошелек на поясе, надел шляпу, забросил за спину мандолину. И они пошли вдвоем через многолюдную площадь — менестрель Тим Среброголосый и она, Рысь, последняя из высокородных Фелин, — и какая, к черту, разница, если не каждый и не сразу мог разглядеть ее под случайной, неправильной одеждой?
— Кстати, Рыська, — заговорил Тим. — Тут свалилось одно предложение, на миллион. Вот слушай…
(настоящее)
Она выходит из теплой и плотной, словно ведьминское варево, неправдоподобной ноябрьской воды — и съеживается, ждет холода, но вместо этого по всему телу взрывается дивное ощущение легкости и упругости, абсолютной свободы, неподвластности ничему. Но только на мгновение, а потом холод все-таки бьет под грудь, в чашечки мокрого купальника, пронизывает, пробирает насквозь. Рыська ищет на волнорезе полотенце. Закутывается в него и так сидит, не шевелясь и думая о том, что мокрый купальник лучше все-таки сразу снять. Тем более что никто на нее не смотрит.
Все они заняты друг другом. Теперь уже намертво, навсегда.
— А что, — громко говорит Пес, не убирая волосатой лапищи с груди Контессы, — кто-нибудь знает, во сколько у нас жратва?
— Фи, — откликается Контесса.
— Я хотел сказать, ведомо ли кому-либо из вас, в котором часу высокородным господам предложат обильную трапезу?
Все они смеются. Море мерно перекатывает гальку по линии прибоя. Купальник становится ледяным, и Рыська зябко подтыкает полотенце.
— Вроде бы в два, — лениво роняет Белора. — А сколько сейчас, Тим?
— Без четверти.
— Мяв. Тогда пора облачаться.
Белора встает, ее тяжелая грудь подпрыгивает и колышется от этого движения. На ее, Белоры, месте Рыська не стала бы показываться кому-то без корсета. Тим поднимается за ней, почти одновременно, без паузы и зазора. Идет к волнорезу, как привязанный. Сейчас она попросит его подержать полотенце. Потом затянуть корсет… бррр. Рыська отворачивается и смотрит на детей, старшего мальчика и девочку помладше, рыженьких, босых, счастливых, с визгом убегающих от маленькой волны. Дети, наверное, ничего не понимают. Но зато можно себе представить, как страшно сейчас с детьми.
На пляж спрыгивает с парапета веснушчатый мужчина, берет детей за руки, что-то втолковывает им, нагнувшись, они упираются, не хотят уходить. У волнореза громко хохочет, переодеваясь, Контесса, Пес нарочито заглядывает поверх импровизированной занавеси из своего плаща, который сам же и держит в руках, — и чего он там, спрашивается, не видел? На Белору и Тима Рыська не смотрит. Прижимая подбородком край полотенца, с трудом стягивает купальник, он цепляется за кожу, скручивается в жгут. Надо было сначала взять с волнореза белье и одежду. Она поднимается с гальки и, спотыкаясь, идет к остальным, похожая на белое привидение.
— Проголодалась? — спрашивает Пес. — Водичка ничего так, скажи? Бодрит.
— Чтоб вы не попростужались все, — заботливо говорит Контесса. — Я готова, подержи Рыське теперь.
— Не надо, — высунув из-под полотенца кисть руки, она подцепляет с теплого бетона свою родную шкурку и сандалии. Снова отходит подальше. Детей на пляже уже нет, волны размывают построенную ими несерьезную башенку из круглых камней.
Одевшись и прождав битый час наводящих красоту Контессу с Белорой — обед, конечно, давно уже идет, прикидывает Рыська, часов у нее нет и не было никогда, — все начинают подъем по бесконечным дорожкам и лесенкам, процесс куда более ощутимый, чем спуск. Высокородные дамы судорожно дышат в тесных корсетах, шумно переводит дыхание грузный Пес, — а ей, Рыське, легко и свободно, свежий вкус моря висит у нее где-то в гортани, тянет вверх, словно проглоченный воздушный шарик. Она обгоняет всех, оглядывается на верхней ступеньке очередного пролета, встречается глазами с Тимом. Он, конечно, тоже давно взбежал бы на самый верх, но вынужден вести под руку Белору, повисшую неподъемной гирей на его локте. Рыська ждет.
Когда они подходят к корпусу, серовато-палевой кубической глыбе в змеистых трещинах и прямоугольных наростах балконов, на ступеньках пусто, лишь один немолодой дядька докуривает сигарету у перил. Щелчком сбрасывает окурок в вечнозеленые кусты внизу и скрывается в дверном проеме.
— Все уже сожрали, — трагически предполагает Пес. — Рряв!
Они входят в вестибюль. Квадратная тетка за стойкой с ключами смотрит неприязненно.
— Вы не подскажете, как пройти в столовую? — спрашивает Тим.
— Номер, — без выражения отвечает она.
— Что?
— Какой номер?
— У нас? Двадцать седьмой, — учтиво вступает Контесса. — Полулюкс, южный.
— Почему не сдали ключ?
— А смысл? Мы же все вместе уходили, — Пес изнывает в нетерпении. — Столовка у вас где?
— Ключ сдавать на вахту, на обед не опаздывать, второй этаж налево, чтобы в последний раз, — монотонно говорит тетка. И умолкает, как будто в ней закончился завод.
Столовая большая, просторная, заполненная хорошо если на треть. Они присматривают себе столик у дальней стеклянной стены, в которую влипают с той стороны разлапистые листья южных деревьев. Стол накрыт на четверых: какие-то салатики, компоты, глубокие тарелки, ложки, общая алюминиевая супница на всех. Пес с невнятным рычанием бросается за стол первым, оттеснив дам, Контесса возводит глаза к потолку и жеманно опускается рядом, Белора протискивается к стеклу, увлекая за собой Тима.
Рыська остается стоять.
— Придвинь себе стул, — советует жующий Пес. — И тарелку возьми с того стола.
Бородатый мужчина в фартуке, громыхая, развозит на тележке порции второго. Сумрачно смотрит на Рыську из-под мохнатых бровей:
— Переставлять нельзя.
За соседним столиком с аппетитом доедают первое трое молодых парней. Один из них, ушастый, с наглыми черными глазами, широким жестом загребает воздух в сторону Рыськи:
— Девушка, идите к нам! Тут не занято.
— Пока, — уточняет второй, худенький и в очках. Все трое смеются.
Она сглатывает, кивает и садится рядом с ними. Не все ли равно.
Парень в очках придвигает к ней супницу, Рыська набирает себе тарелку борща, он, неожиданно для столовской еды, пахнет одуряюще вкусно. Голод становится зверским, вот что значит купаться в ноябре, и на какое-то время вытесняет собой все. Ни как кого не обращая внимания, она целеустремленно молотит ложкой и зубами, обсасывает мясо с кости, вгрызается в черный хлеб.
А ребята за столом смотрят вдаль поверх ее головы:
— Клевая вон та, которая с краю.
— С какого?
— Ну, с красивыми ногами.
— Ага. Убей мне того ковбоя.
— С челкой, дурик!
— А-а. Не знаю, по-моему, вторая как раз больше ничего. Третий размер!
— Вы из какого номера?
Последний вопрос адресован Рыське, но доходит до нее не сразу. Спрашивает белобрысый, в очках. Она лихорадочно пережевывает и проглатывает то, что во рту и отвечает с опозданием:
— Двадцать седьмой.
— Ух ты! Соседи. Мы из двадцать шестого, как раз напротив. А вы кто?
— То есть?
— Ну, вы же, наверное, эти, как их… ролевики, реконструкторы?
— Ролевики.
— Прикольно. А мы студенты. Я Стас. А это Игорь и Андрей.
Игорь и Андрей поворачивают головы, среагировав на свои имена, кивают и снова отвлекаются на молоденьких девочек у противоположной стены.
— Рысь.
Все трое опять смотрят на нее в легком ошалении, с цивилами оно всегда так. Потом Стас кивает:
— А, ну да. Очень приятно.
— Он нам второе думает везти или как, этот хмырь? — риторически спрашивает самый высокий из них, кажется, Игорь. Привстает, выискивая хмыря с тележкой сканирующим взглядом.
— Привезет, — успокаивает его Стас. — В нем же программа, все четко, без глюков.
— Ага, два раза.
— Ну слушай, не допускаешь же ты мысли, что они люди.
— Кто? — спрашивает Рыська.
Стас загадочно понижает голос:
— Эти, которые здесь работают. Ну, персонал.
Из его дальнозорких очков со значением глядят в упор большие и выпуклые, как у стрекозы, голубые глаза. Это он так шутит, наконец доходит до Рыськи. Ну и дурак. Нашел, где и когда.
Она смотрит на своих. Пес чуть ли не влип всей мордой в тарелку с борщом, Контесса аристократично поклевывает салатик, а силуэты Тима и Белоры обозначаются темным и матовым на фоне стекла, без лиц, без деталей. Там, за стеклом, замечает Рыська, начинается дождь, всю стену равномерно обседают прозрачные бусинки капель.
К соседнему столу подъезжает тележка, хмурый мужик протягивает Тиму тарелку, тот ставит ее перед Белорой. Рыська отворачивается.
— Мы типа раньше пришли, — недовольно бормочет Игорь.
— А те, кто сзади нас, уже едят! — с готовностью подхватывает ушастый Андрей. Стас морщится.
Через две минуты лязгающая тележка подкатывает и к ним. Официант, Рыське он скорее напоминает служителя морга, точными движениями автомата выдает на стол четыре тарелки второго, курицы с рисом. Рыське достается кусок грудки, она больше хотела бы ножку, но попросить поменять порцию не решается и только говорит:
— Спасибо.
Мужик не реагирует, тележка дребезжит дальше по столовой. Стас глядит на Рыську глазами грустной стрекозы. Поясняет:
— Они не могут быть людьми. Людей больше не осталось, только мы. Это данность, надо привыкнуть.
Андрей советует ему заткнуться. Получается невнятно из-за волокон мяса, застрявших у него в зубах, где он безуспешно ковыряется языком. Игорь ест сосредоточенно, спортивно, без лишних движений. Рыська смотрит в тарелку. На куске мяса дрожит лоскут пупырчатой кожи, омерзительный, жирный. Рыська залпом выпивает компот и встает из-за стола.
— Приятного аппетита, ребята.
— Спасибо, — отзывается за всех Стас. — Увидимся еще.
Уже в холле она вспоминает, что у нее нет ключа от номера. Останавливается подождать своих. Здесь тоже одну из стен почти полностью занимает огромное окно, в него стучит мелкий и мерный дождь. Деревья в окне по-осеннему гнутся под низким небом. Так странно: купались меньше часа назад, и было почти лето. Терпкого вкуса моря внутри теперь, после обеда, Рыська совсем не чувствует.