— Точно, — подхватила малышка Мю. — А наутро весь берег будет завален утопленниками — филифьонками, мюмлами и хомсами, бледными и зелёными от водорослей…
— Не говори глупостей, — сказала мама, потом повернулась к папе — Что не получилось сегодня, то получится завтра. А если не завтра, значит в какой-нибудь другой день. А если маяк совсем не удастся зажечь, мы повесим в окне фонарь на случай бури. Тот, кто увидит его, сразу поймёт, что в этих водах может случиться беда, если двигаться дальше. И кстати, не пора ли нам, пока не стемнело, поднять наверх кровати? Не доверяю я этой шаткой лестнице.
— Я сам их притащу, — сказал папа, снимая с гвоздя шляпу.
Снаружи уже почти стемнело. Папа стоял тихонько, глядя на море, и думал: «Сейчас мама зажжёт в комнате фонарь. Она выкрутит побольше фитиля и постоит несколько секунд, глядя на него, как всегда… Керосина у нас целая канистра».
Птицы улеглись спать. Западные рифы там, где зашло солнце, казались чёрными на фоне неба. На одном рифе кто-то построил каменный тур — а может, это была просто груда камней. Папа приподнял одну из кроватей, замер и прислушался.
Издалека послышался слабый жалобный вой, странный одинокий звук — ничего похожего папа раньше не слышал. Он разносился над водой, словно из бескрайней пустоты. На миг папе показалось, что скала задрожала под его лапами. Потом снова стало тихо.
Папа решил, что это кричала какая-то птица: у них ведь бывают такие чудны́е голоса. Он взвалил кровать на спину. Это была хорошая, крепкая кровать, без всяких изъянов — но всё-таки сам он будет спать там, на самом верху, на ложе смотрителя маяка, и не уступит это ложе никому другому.
Папе снилось, что он поднимается по бесконечной лестнице. Темнота вокруг полнилась хлопаньем крыльев, тихими прячущимися птицами, ступени скрипели и гнулись под его шагами, они громко жаловались, а он спешил, очень спешил. Ему надо было зажечь маяк, пока не поздно, очень-очень важно было его зажечь. Ступеньки становились всё у́же, под лапами загудел металл — папа поднялся на верхнюю площадку, там его ждала лампа под стеклянным колпаком. Сон замедлился, папа ощупью пробирался вдоль стены, искал спички. Большие разноцветные изогнутые стеклянные пластины преграждали ему путь и отражали море снаружи: красное стекло окрасило волны в огненно-красный, в зелёном море стало холодным и далёким, словно изумруд, — это было, наверное, лунное море, а может, воображаемое. Папа очень спешил, но всё только замедлялось ещё сильнее. Он спотыкался о газовые баллоны, катавшиеся по полу, их становилось больше, они накатывали, как волны, и птицы вернулись и забили крыльями о стекло, а он всё не мог зажечь маяк. Он закричал от ужаса, и разноцветные стёкла вокруг него разбились на тысячу сверкающих осколков, и море перехлёстывало через верх маяка, а он падал всё глубже, глубже — и наконец проснулся на полу, укрытый пледом.
— Что с тобой? — спросила Муми-мама.
Комната была спокойной и синей, в каждом из четырёх окон виднелся кусочек ночи.
— Мне приснился кошмар, — выговорил папа.
Мама встала и подбросила несколько сухих палочек в печь. Они вспыхнули, и тёплый жёлтый свет заплескался в темноте.
— Я сделаю тебе бутерброд, — сказала мама. — На новом месте часто плохо спится.
Папа сидел на краю кровати, ел бутерброд и понемногу успокаивался.
— Место ни при чём, — сказал он. — Это всё кровать, на ней снятся кошмары. Я завтра сколочу новую.
— Так и сделай, — согласилась мама. — А ты заметил, чего здесь не хватает? Не слышно, как шумит лес.
Папа прислушался. Вокруг острова шумело море, и они вспомнили, как в родной долине по ночам шелестели деревья.
— Но слушать море тоже приятно, — сказала мама, с головой накрываясь одеялом. — Просто оно другое. Надеюсь, теперь ты заснёшь спокойно и без всяких кошмаров.
— Скорей всего, — ответил папа. — После бутерброда всегда хорошо спится.
Глава третьяЗападный ветер
Муми-тролль и малышка Мю лежали на солнцепёке животами на песке и вглядывались в лесную чащу. Это был низкорослый перепутанный лесок, с маленькими колючими ёлками и ещё более мелкими берёзками, которые весь свой век сражались с ветром. Теперь они сбились потеснее, чтобы защищать друг друга, они больше не тянулись вверх, зато вгрызались ветвями в землю, где только могли.
— Какие упрямые, — с уважением проговорила Мю.
Муми-тролль заглянул под ветки: стволы упрямых деревьев изгибались и переплетались там, будто змеи. Он увидел ковёр из ползущих по земле еловых ветвей и коричневой хвои, а над ним — заполненные тьмой пещеры и гроты.
— Смотри, — сказал Муми-тролль, — ель обнимает берёзку, чтобы её спасти.
— Это ты так думаешь, — мрачно заметила Мю. — А я думаю, что она не выпускает берёзу из своих лап. Это такой специальный лес, в который если попадёшь, так уж не вырвешься. Не удивлюсь, если там в глубине кого-то удерживают силой — вот так!
Она схватила Муми-тролля за загривок и крепко сжала.
— Пусти! — крикнул Муми-тролль, выворачиваясь. — Ты правда так думаешь? Что там кто-то есть?..
— Вот ты и струсил, — язвительно заметила Мю.
— Не струсил! — воскликнул Муми-тролль. — Но я уже вижу кого-то, кто томится там в зарослях! Всё сразу становится таким настоящим, и я не могу понять, правду мне говорят или просто дразнят. Так ты говорила правду? Там кто-то есть?
Мю засмеялась и вскочила на ноги.
— Не глупи. Пока, я пошла на мыс, поищу там этого психа. Он интересный.
Когда Мю исчезла из виду, Муми-тролль подполз поближе к лесу и с колотящимся сердцем вгляделся в темноту. Море спокойно шумело, солнце пригревало спину.
«Ясное дело, никого там нет, — с досадой подумал Муми-тролль. — Мю всё выдумала. Знаю, что она вечно всё выдумывает, и всё равно верю. В следующий раз скажу ей: „Не глупи!“ Так вот и брошу, небрежно, через плечо. Этот лес не опасный, он просто боится. Все деревья отклоняются назад, будто хотят вырвать свои корни из земли и убежать. Это сразу в глаза бросается».
И, всё ещё досадуя, Муми-тролль полез в чащу.
Солнце пропало, стало холодно. Ветки задевали за уши, еловые иглы покалывали, сучки хрустели под лапами, пахло погребом и прелыми растениями. Было тихо, совсем тихо, шум моря смолк. Муми-троллю казалось, что он слышит поблизости чьё-то дыхание, от страха во рту появился чернильный привкус, он чувствовал, что попал в западню, что он теперь пленник ветвей, ему захотелось немедленно, сейчас же выбраться на солнце, но он подумал: «Нет. Если я сейчас поверну назад, я уже никогда не решусь сюда войти. Всю жизнь буду обходить этот лес стороной, смотреть на него и думать, что струсил. Это Мю меня напугала. А я приду к ней и скажу: „На самом деле там в чаще никого нет, а ты просто врушка“».
Муми-тролль фыркнул и пополз дальше между цепкими ветвями. Время от времени слышался треск, и какой-нибудь ствол рассыпа́лся в мягкую, бархатно-бурую труху. Упругая и шелковистая земля была покрыта миллионами еловых иголок.
Муми-тролль пробирался всё глубже и постепенно переставал ощущать себя пленником. В прохладной темноте не было места опасности, он был маленьким зверьком, спрятавшимся, чтобы его не тревожили. Но вдруг он снова услышал голос моря, и тёплое ослепительное солнце вышло ему навстречу — Муми-тролль выбрался из зарослей на открытое место.
Полянка была маленькая, примерно как две сдвинутые кровати. Было тепло, над цветами жужжали пчёлы, со всех сторон стоял в карауле густой лес. Над полянкой шелестели берёзы — воздушная крыша, сквозь которую смотрело небо. Ничего лучше нельзя и желать. Муми-тролль нашёл идеальное место, где никто не бывал до него. Его собственное.
Он осторожно сел на траву и закрыл глаза. Надёжные и укромные места были его особой страстью, он всегда искал их и нашёл за свою жизнь немало. Но это — лучше всех. Укромное и в то же время открытое. Видеть его могли только птицы, земля была тёплой, полный опасностей лес защищал со всех сторон. Муми-тролль вздохнул.
И тут кто-то больно укусил его за хвост. Муми-тролль подскочил и сразу понял — кто. Рыжие мирмики. Мелкие мстительные муравьи кишмя кишели в траве, наползали отовсюду, один цапнул его ещё и за лапу. Муми-тролль попятился, в глазах вскипали слёзы, он был уязвлён до глубины души. Конечно, они поселились здесь раньше него. Но если ты живёшь под землёй, ты всё равно не видишь того, что творится сверху. Рыжие мирмики понятия не имеют ни о птицах, ни об облаках, они не понимают красоты и важности того, что могли бы оценить другие — к примеру, муми-тролли.
Справедливость бывает разная. С какой-то точки зрения — конечно, не самой очевидной, но и не сказать чтобы совершенно ошибочной, — полянка принадлежала ему, а не муравьям. Но как им это объяснить? Они прекрасно могли бы поселиться где-нибудь в другом месте. Чуть-чуть подальше, всего на несколько метров. Интересно, можно с ними как-то договориться? Или в крайнем случае разделить спорную территорию.
Муравьи снова наступали, они нашли его и готовились к нападению. И Муми-тролль бежал. Постыдно бежал из своего рая, приняв, однако, отчаянное и категорическое решение вернуться. Это место ждало его всю жизнь, возможно, многие сотни лет! Оно принадлежит ему, потому что он полюбил его сильнее, чем кто угодно другой. И даже одновременная любовь целого миллиона мирмиков не сравнится с его любовью. Так он считает.
— Папа, ты слышишь? — позвал Муми-тролль.
Но папа не слышал, потому что как раз в этот момент удачно ухватил каменный валун и тот с грохотом покатился вниз по скале, высек две отчётливые искры и оставил за собой слабый и манящий запах пороха. Валун лёг на морское дно — именно в то место, куда и должен. Было так приятно стронуть огромный камень, собрать все силы, от ушей до кончика хвоста, почувствовать, как валун потихоньку, понемногу приходит в движение, ещё чуть-чуть — и вот уже камень-исполин, стуча и гремя, катится в море. А ты стоишь сверху и смотришь на него, дрожа от напряжения и гордости.