?
— А, да, мы с ними пили чай на днях.
— Ага, — сказал Билли. — А знаешь чего?
— Чего? — Мы проходили мимо кондитерской. Он потянул меня, чтобы я остановился.
— Их сцапали за курение травы! — В глазах Билли целое море изумления.
— Скажи-ка еще раз, помедленнее, будь добр.
— Их сцапали за курение травы!
Я подстроился под его восторг:
— Билли?
— А?
— А что такое «курение травы», ты знаешь?
— Не-а, — пожал плечами он, — ни капельки.
— Слушай, это ты сошел с ума или я?
— Ты, пап, ты!
Какой я? Обыщите.
Это потом уход Дайлис на многое открыл мне глаза. В тот момент ничего такого я в нем не углядел. Честно сказать, я и не возражал особенно. Если уж совсем честно — я танцевал. Плясал в кухне, где раньше стоял стол, пусть даже у меня больше не было стереосистемы, чтобы заводить музыку погромче, погромче и еще погромче.
Да, я плясал! И пел! Я пел Глории, когда она принимала ванну, я пел Джеду и Билли, уложив их в постельки:
Спите, детки, сладко спите,
Поскорей глаза сомкните…
Пусть вам сны щекочут глазки.
Пусть вам снятся ночью сказки…
Целая куча глаз в этих колыбельных. Я заглянул в глаза мальчишкам — прочесть, что в них написано. Я прочел в них доверие. Что мне оставалось, кроме как воспользоваться им? Я нежно соврал:
— Чем больше мы будем петь на ночь, тем скорее мама вернется из поездки.
…Из поездки по Крисовым пещерам мистических знаний — впрочем, я забегаю вперед.
— Мне нравится, как ты поешь, папа, — сказала Глория.
— Пап, спой еще раз колыбельную, — сказали ребята.
И я пел и пел, плясал и плясал.
До тех пор, пока я не собрался завести новый обеденный стол — странно забирать с собой кухонный стол, я понимаю, — я порой сидел на пустом месте в кухне и исследовал себя на предмет сожаления. Дело оказалось неблагодарным. Я думал о том, как Дайлис селится у Криса, может быть, даже вытряхивает его коврик у двери и проходится женской рукой по его холостяцким шмоткам: на каждой полке — малохудожественный objet, в каждом отверстии — pot pourri из вещей, одним словом, такой бардак, какого я терпеть не могу. Я без злобы воображал ее эротический ренессанс, догадываясь, что он имеет место быть. Я воображал, как она сбрасывает одежды в одуряющем тумане, благоухающем пачули. Я воображал, как скачут ягодицы ее нового кавалера. Я слышал, как Эрик Клэптон бубнит «Сегодня чудесно». Я возносил благодарственные молитвы Венере, Афродите и преподобному Элу Грину за сладостное облегчение.
И какая я после этого скотина? А какая она после этого корова? Видимо, это зависит от вашей точки зрения. Есть такие (да, могу назвать по именам), кто считает меня честным, преданным и искренним. Имейте это в виду, когда увидите, что мои чувства к Дайлис порой бывали не совсем добрыми. И поверьте, я вовсе не похож на злобных товарищей, которые звонят в телевизор и твердят, что развод стал чересчур легким делом, женщины захватили все рабочие места, а от феминисток сморщиваются пенисы. Во-первых, я не был женат, во-вторых, у меня есть работа, в-третьих, пенис у меня сегодня (когда я его в последний раз видел) был сморщен не больше, чем обычно. И в-четвертых, я тут не собираюсь делать политических заявлений. Ничего не было политического в страхе и ярости, которые на меня временами накатывали, тут все абсолютно личное…
А что Дайлис? Ну… Если б тогда я знал о ней то, что узнал позже, все пошло бы совсем по-другому. Будь я на месте Дайлис, я бы тоже от меня ушел. Я в жизни не поднимал на нее руку, не пил, не бегал за юбками и не пачкал в доме. Наоборот, с самого начала — ну, почти — я был племенным производителем, потом Менятелем Подгузников, потом Школоводителем и Читателем Вслух На Ночь. Я спокойно переодевал ночью обделавшихся младенцев, не выходя из себя и даже не раскрывая полностью глаз. Единственная проблема заключалась в том, что весь свой пыл и трепет я перенес на детей и стал забывать про их маму, а она, в свою очередь, про меня. И кого тут было винить? Решайте сами.
Глава 2
Хочу спросить у вас вот что: как должен человек реагировать, если его бросают в понедельник днем и оставляют без обеденного стола, а в полчетвертого ему предстоит забирать трех малышей? Вот как: идет в парикмахерскую, разумеется. Лично я отправился в салон к Лену, самому пронырливому парикмахеру в Саут-Норвуде, а то и в целом мире.
Лен мне кивнул, когда я вошел. То был кивок человека, который слишком много раз видел, как входит в моду и выходит из нее «Брилкрем», и уже ничему на свете не удивляется.
— Как семейство?.. — спросил он меня, пока я усаживался в кресло.
В кильватере каждой реплики тянулись многозначительные точки.
— А сам-то как думаешь, Лен?
— Ну, парни у тебя — что надо!..
— Точно, Лен. Абсолютно верно. Они твои самые юные клиенты, а?
— А вот девка твоя больше ко мне не заглядывает…
— Да уж выросла она, чтоб ходить в мальчиковую парикмахерскую.
— А твоя Дайлис?.. — многоточие…
— А что говорят, Лен? — я смотрел на него в зеркало.
— Что ситуация «пикфорд», — точка… точка… точка… многоточие…
— Всюду у тебя шпионы, — сказал я.
— «Пикфорд» навсегда, насколько я могу судить…
— Насколько можно судить, да, Лен.
Лен нажал несколько раз на педаль подъема, словно поднимая мужское эго на высоту.
— Грустно это слышать, Джозеф, — отозвался он.
Для Лена процесс стрижки обычно отходит на второй план, уступая сбору сплетен. Он повязал мне на шею нейлоновую мантию, подоткнул ее за воротник с самодовольством человека, выполнившего на сегодня всю работу, и критически оглядел мои космы.
— Долго ты ко мне не заходил…
— Сделай что-нибудь порадикальнее, — угрюмо обратился я к его отражению в зеркале.
— Чтоб весь пол устелить, да?..
— Чтоб весь пол устелить.
Я вышел от Лена с выбритой тонзурой и эмоционально обнаженный. Может, следовало быть повнимательнее, но слишком уж быстро все произошло, в точности как с уходом Дайлис. В пятницу вечером мы с Дайлис Дэй сидели в родном доме и честно притворялись, что любим друг друга, как вдруг она объявила, что заказала на понедельник пикфордовский грузовик для перевозки вещей, — «ситуация «пикфорд»», как выразился Лен.
Сначала я сказал то, что, наверное, и должен был: попросил подумать, каково это будет для детей. Напомнил ей о новой жизни в Кристал-Палас, о которой мы самозабвенно мечтали, когда Билли только родился. После этой увертюры я упростил стратегию: спросил, нужно ли ей помочь сложить вещи.
Я не замял разговор, конечно же. О нет. То есть я помог ей паковать сундуки, но все-таки кое-какие вопросы у меня еще оставались.
— Эээ… а куда ты, собственно говоря, переезжаешь? — Видите, я могу быть жестким.
— В Далвич-Виллидж, — ответила Дайлис.
— В Далвич-Виллидж? — Территориально это к северу от Кристал-Палас, социально — возвышается над ним на милю, а уж на Саут-Норвуд смотрит, как баронет на мусорщика. — Значит, у него денег до черта?
— Я не поэтому ухожу.
— Извини. Это я так. Слушай, а как ты с ним познакомилась, с этим твоим… Крисом, да?
— Он просто… вошел в мою жизнь.
Та Дайлис, которую я знал (или думал, что знаю) до сего момента, не стала бы изъясняться так трепетно. Я не удержался и улыбнулся.
— Фьюю! Расскажи хоть о его мощном заряде.
Из трепетной дымки возникла настоящая Дайлис, пусто поглядела на меня и ответила замечательно:
— Могу тебе сказать, что была настоящая гонка.
Хм. Впрочем, я был готов к такому. Сам виноват — изображал мудреца, хотя меня уже выставили простаком. Но я вел себя спокойно и уравновешенно (спокойно, как покойник, и уравновешенно, как повешенный). Где-то в отделе страданий выключили кнопочку, и я равнодушно наблюдал, как равнодушно наблюдаю, как мы с Дайлис равнодушно соблюдаем положенные ритуалы трагического расставания и принимаем его как свершившийся факт. У Дайлис уже все было готово: «пикфорд», выходной на работе, связка ключей…
Она сказала, что ей жаль.
— Неправда, — ответил я.
— Нет, в каком-то смысле все-таки жалко, — уточнила она.
— И в каком же?
— Мне жалко тебя.
— Здорово. Теперь я могу не напрягаться и сам себя уже не жалеть.
Ну да, я был не особенно многословен, но зато мы не устраивали мелодрамы. Утром в субботу мы сказали Глории, Джеду и Билли: мама решила, что должна пожить сейчас в другом месте, и папа тоже так считает. Мама уедет в понедельник, пока детей не будет дома, но приедет к ним снова «очень скоро». Мама их очень любит и, ну да… Папа их тоже любит. Очень. Затем мы все погрузились в наш «воксхолластра» и отправились на прогулку в Кристал-Палас-парк.
Шла третья неделя сентября, листья уже опадали, и под листопадом ребята помчались к своим любимым скульптурам — динозаврам, или, как гласила надпись на указателе, «чудовищам». Какие же они у меня еще маленькие… Сколько из того, что мы сказали, в них осело? Билли вел себя, как обычно, — беседовал на тарабарском языке с Жоржем, игрушечным моржом. Джед, засунув руки в карманы, высматривал недостатки каменных воплощений каркающих птеродактилей или рычащих стегозавров. У него тоже была мягкая игрушка, полоумный жираф Джефф.
Одна Глория, казалось, что-то поняла насчет перемен в нашей семье. В парке она вела себя тихо, и на следующий день тоже, пока я готовил воскресный обед. А вечером она загнала меня в угол, полюбопытствовав:
— А зачем мама собирает коробки?
— Мы же тебе уже говорили. Она уезжает.
— А куда она уезжает?
— В путешествие, — сымпровизировал я.
— Какое путешествие?
— Недолгое. В короткое путешествие на пароходе «Неверность».
Секунду Глория непонимающе молчала, затем надавила снова. В восемь лет люди бывают бесстрашными.