Судя по свежести красок, картина была писана совсем недавно, во всяком случае, не раньше весны текущего, 1937 года. Краски были дешевые, но еще не выцвели.
Гай сам не уловил момента, когда раздражение, вызванное картиной, перешло в глухую злобу. Он вспомнил о лежащем в чемодане пистолете, из которого выпустил по нему пулю фашистский офицер и с которым он дал себе клятву никогда не расставаться, и подумал, не переложить ли его в карман. Но тут же подавил эту вздорную мысль и ногой распахнул дверь в бар.
Просторный зал был пуст, лишь за столом в углу сидела компания молодых людей, человек шесть. Они пили пиво и громко разговаривали по-немецки. Высокие табуреты у длинной стойки тоже пустовали. За стойкой сидел толстый старик с кирпично-красным лицом и взъерошенными седыми кудрями. Он курил черную сигару и явно скучал.
Гай подошел к стойке, опустил чемодан на пол.
— Добрый день,— первым приветствовал его краснолицый. Он сказал это по-немецки, его хрипловатый бас звучал ворчливо.
— Здравствуйте,— ответил Гай по-голландски и сел на табурет прямо против него.
— Чего желаете?— краснолицый охотно перешел на голландский и говорил без малейшего акцента.
Гай оглядел полки с разноцветными бутылками за его спиной. Ром, джин, шнапс, виски... Здесь явно отдавали предпочтение крепким напиткам.
— Шнапс,— сказал Гай.
Старик, не поднимаясь, повернулся на своем крутящемся сиденье, взял с буфета откупоренную бутылку, одним быстрым движением, но не пролив ни капли, наполнил рюмку и аккуратно поставил ее перед Гаем. Его толстые красные руки были в синей татуировке — чайки, якорь, штурвал...
Гай рассматривал его, пока он манипулировал бутылкой и рюмкой, и вынужден был заключить, что это отнюдь не старик, как ему показалось поначалу. Пожилой человек — пожалуй, но еще весьма крепкий, и по очертаниям плотно обтянутых белой курткой плеч можно было судить о могучей физической силе.
— Вы здесь хозяин? — спросил Гай таким тоном, словно собирался жаловаться на плохое обслуживание.
— Да. А что? — не слишком-то дружелюбно откликнулся краснолицый.
— Вы Манинг?
— Да, Микаэл Манинг. А в чем дело?
— Вы плавали на «Пестрой корове»? — все тем же тоном допытывался Гай, смутно ощущая, что ведет себя неподобающим, не свойственным его натуре образом. Но тут виновата была злость, возникшая еще на пороге бара и не улегшаяся окончательно.
Манинг поморщился, вынул сигару изо рта и презрительно проворчал:
— Во-первых, не плавал, а ходил. Плавает знаете что?.. — Он сделал короткую паузу и повысил голос: — А во-вторых, если вы шпик, то не туда попали.
— Не шпик, не волнуйтесь,— сказал Гай уже спокойно.— Просто я надеялся услышать, что вы все-таки не Манинг.
— Это почему же я должен быть не Манинг?
— Ведь вы плавали на «Пестрой корове»...
— Ходил,— снова поправил хозяин, страдальчески поморщившись.
— И вы спаслись один из всей команды?
— К сожалению...
— И «Пестрая корова» пошла ко дну после столкновения с немцем?
— Да.
— И в память об этом вы открыли кабак для немцев?
Манинг сощурил свои очень светлые, почти белые глаза и сплюнул на пол. Ему, кажется, надоел этот странный разговор.
— У каждого своя реклама,— сказал он жестко. — А теперь, молодой человек, пришла моя очередь задавать дурацкие вопросы. Кто вы такой? Почему вы приходите в чужое заведение и учиняете допрос? Кто дал вам право пытать честного человека?
— Меня зовут ван Эгмонт.
Седые брови Манинга сошлись на переносице. Такого ответа он не ожидал.
— Вы сын капитана ван Эгмонта? Вы Гай?!
— Да. Показать паспорт?
Но Манинг, сделавшись вдруг еще краснее прежнего, повернулся к полуоткрытой двери на кухню и заорал так, словно его резали:
— Вильма-а-а!
Ему откликнулся тоненький девичий голосок:
— Что-о-о?
— Иди сюда!
Из двери вышла маленькая белокурая девушка с голубыми глазами.
— Обслуживай гостей,— приказал Манинг.— Я ушел в банк. — Он поглядел на Гая, кивнул на дверь: — Идемте, прошу вас.
Гай тоже не ожидал такого поворота беседы, но, не раздумывая, слез с табурета, взял чемодан и последовал за хозяином, уже громыхавшим по длинному узкому коридорчику. Он с некоторым удивлением обнаружил, что вместо левой ноги у Манинга была деревяшка, стесанная от колена книзу на конус, с резиновым набалдашником на конце, простая деревяшка, даже не крашенная. Мелькнула мысль о пиратских историях, читанных в далеком детстве...
Манинг толкнул последнюю дверь и пропустил Гая. Вероятно, это была комната, где хозяин отдыхал, устав от посетителей, а может, он здесь жил. Широкий диван был застелен грубым ворсистым пледом, перед диваном стоял старинный неподъемный стол, у стола — два таких же неподъемных кресла с прямыми высокими спинками. Над диваном стену украшал пробковый спасательный круг с надписью «Пестрая корова».
— Садись! — сказал Манинг, хлопнув ладонью по спинке кресла, а сам, крутанувшись на деревяшке с неожиданной для своей комплекции ловкостью, метнулся обратно к двери и снова заорал: — Вильма-а-а!
Вильма явилась незамедлительно.
— Принеси нам бутылку джина.
Она убежала. Манинг сел на диван, упер руки в колени, широко расставив локти, и посмотрел в глаза Гаю:
— Где же ты пропадал, парень?
Гай сунул руку во внутренний карман пиджака.
— Извини, я по-свойски, — продолжал, не оправдываясь, а просто объясняя, краснолицый Микаэл Манинг. — Мы и с твоим отцом были на «ты»... Он звал меня Мик... Можешь звать так же...
Гай вертел в пальцах пулю, желто-серую, с чуть сплющенной закругленной головкой. Повертел, поставил ее на стол.
— Это что? — сбившись и переведя дыхание, довольно наивно спросил Манинг.
— Пуля. — Гай криво усмехнулся.
— Какая пуля? При чем здесь пуля?
— Фашистская пуля.
— Зачем ты ее таскаешь в кармане? — продолжал недоумевать Манинг.
— Чтобы не таскать вот здесь. — Гай дернул левым плечом, ощутив тихую боль.
— Где получил?
— В Испании.
— Ты был в Испании? — раздельно произнеся по слогам, изумился Манинг.
Гай убрал пулю в карман и сказал с издевкой:
— Вполне возможно, стрелял в меня один из ваших клиентов. Вроде тех, что кутят там сейчас.
— О-о-о! — Манинг воздел руки горе и не то застонал, не то зарычал.
Тут вошла Вильма, поставила на стол бутылку и две рюмки. Вероятно, только ее появление не дало Микаэлу Манингу произнести, а Гаю услышать те страшные проклятия, что знакомы лишь морякам. Она вышла, и Манинг сказал угрюмо:
— Эх, сынок, не надо обижать человека, если ты его плохо знаешь...
Гай почувствовал себя неловко. Похоже было, он и впрямь сказал несправедливые слова.
— Я не хотел вас обидеть... Простите...
Хозяин налил ему и себе, опрокинул свою рюмку в рот, посидел с закрытыми глазами, тихо покачивая головой. Гаю показалось, что он сейчас заплачет.
— Все правильно, — с горечью заговорил Манинг, глядя в пустую рюмку. — Сначала фашистская сволочь топит старого марсофлота и отгрызает ему ногу, а потом этот марсофлот открывает питейное заведение для фашистов и рассыпается перед ними, как грошовая шлюха...
Гай молчал, не зная, что тут можно сказать.
Манинг поставил рюмку на стол и продолжал как бы для себя одного:
— Но это не все... Надо знать еще кое-что... Надо знать, почему и как потопили эту старую калошу, и двадцать душ команды, и капитана, которого не любил только тот, кто не любил сам себя... Ты ничего не знаешь?
— Абсолютно ничего.
— Тогда слушай... Один темный тип организовал тут компанию по страхованию и затоплению судов... Они так все обстряпали, что «Пестрая корова» была застрахована на очень большую сумму... А на борту имела будто бы ценный груз... А потом наняли угольщик, и он пустил нашу «Пеструю» ко дну. Хапнули денежки и закрыли контору. Между прочим, тот тип и сейчас жирует в Германии.
— Он немец?
— Он фашист... Отпетая гадина...
— Тогда я вас совсем не понимаю... Зачем же вы открыли бар специально для фашистов?
Микаэл Манинг посмотрел на него, как показалось Гаю, со скрытой усмешкой.
— Ладно, оставим этот вопрос в покое. Скажи лучше, как твои дела?
— Какие у меня дела? Живу...
— Чем собираешься заняться?
— Видно будет...
— Планов нет?
— Отдохну здесь недельки две...
— Заходи, буду рад. У меня кухня хорошая.
Они выпили еще по рюмке.
Гай, пообещав наведываться, покинул бар. Он устроился в отеле неподалеку от вокзала, а потом отправился в универмаг: надо было обзавестись гардеробом.
На следующий день он зашел к Манингу позавтракать. В баре опять сидела компания молодых немцев — кажется, тех же самых, что были здесь вчера. А может, других, но очень похожих: такие же аккуратные проборы в напомаженных светлых волосах, тот же надменный гогот. Они были в штатских костюмах, но по всему чувствовалось, что это офицеры.
Манинг обрадовался ему, проводил в свою комнатку, а Вильма принесла ветчину с горошком, хлеб, кофе и сливки. Все оказалось очень вкусным. Подойдя к восседавшему за стойкой Манингу после завтрака, чтобы расплатиться, Гай увидел его разговаривающим с плотным коренастым человеком лет пятидесяти. Говорили они по-немецки, и у незнакомца был ярко выраженный берлинский акцент.
— Мой друг, — объяснил Манинг Гаю.— Познакомьтесь.
Они пожали друг другу руки.
— Гай ван Эгмонт.
— Зовите меня просто Фриц. — Немец внимательно поглядел на Гая из-под нависших седых бровей. — Мик рассказывал мне о вас.
Гаю стало скучно. Ему не нравилась в людях такая сближающая откровенность, но незнакомец сказал это от чистого сердца, и не было причин на него обижаться.
— Рад познакомиться, — сказал Гай. — Не выпить ли нам по рюмке?
Фриц посмотрел на свои часы.
— Рановато...
— Ничего, ничего, будет в самый раз. — Манинг уже откупоривал бутылку.