И вот мы уже стоим в будке, слушаем затаив дыхание. Длинный гудок. Пауза. Снова длинный. Слушаем в два уха, прижавшись головами.
— Пять… Шесть… Семь… — Руслан терпеливо считает гудки. — Восемь… Ну?
…Осторожно поворачиваю ключ в двери… В квартиру входим на цыпочках.
— Никого, — шепчет Руслан.
— Никого. Можешь надеть тапочки, сейчас свет зажгу.
— Зачем свет? — Он пытается обнять меня, коробка с туфлями мешает. Бормочет: — Это же глупо, мы так редко бываем вместе… Какой может быть свет?..
— Подожди, подожди. Да отпусти, ты что, не слышишь? Давай хоть поужинаем. Ты же хотел ужинать…
Делаю нерешительную попытку высвободиться из его объятий, но он вдруг сам отпускает меня, отходит. Голод все же пересиливает…
И вот уже накрыт стол посреди комнаты, и Руслан в фартуке, закатав рукава рубашки, занимается сервировкой. С важным видом колдует он над приборами, передвигает, меняет местами, а я сижу в углу в кресле и молча смотрю на него.
— Что?
— Ничего.
— Ты хочешь что-то сказать? Как понимать твой пристальный взор?
— Нет.
— Любишь меня?
— Да.
— А почему мы все время говорим шепотом, не знаешь?
— Давай говорить громко.
И он говорит громко:
— Где хлеб? Я смотрел в хлебнице…
— Забыли, сейчас сбегаю.
— Тогда в темпе.
…Когда я с авоськой в руках возвращаюсь в квартиру, застаю такую картину: Руслан сидит за столом в обществе незнакомого мужчины, они мирно беседуют.
— А к тебе гости, Ирина Петровна, — говорит Руслан, завидев меня в дверях.
— Ко мне?
— К вам. — Гость привстает со стула. — Вы ведь Межникова? Ирина Петровна?
Мужчина собирается еще что-то сказать, медлит, и Руслан опережает его:
— Да вы садитесь, садитесь. Неужели сидя нельзя разговаривать? Ты тоже, Ирина Петровна. Что-то я тебя не узнаю. Будь хозяйкой.
Мы с гостем поневоле опускаемся на стулья. Смотрю на него выжидающе, он молчит.
— Мы, кажется, незнакомы.
— Да-да, конечно, вы извините за вторжение… — Мужчина выглядит смущенным. — Но вы, я думаю, поймете… Дело в том, что я — Федяев…
— Кто-кто?
— Федяев. — Я смотрю на него оторопело, и он спешит пояснить: — Ну, потерпевший. Так, кажется, на вашем языке?
— Так, — киваю я. Все еще не могу прийти в себя. — Так вы Виталик? Нет, невероятно. Как вы сюда попали?
Теперь уже недоумевает он:
— Как попал? Очень просто. Узнал в консультации адрес, позвонил в дверь, ваш супруг мне открыл…
«Супруг» вступается за гостя:
— Ну что ты к человеку пристала, действительно? Как попал? Через парадную дверь, не через стену… — И, адресуясь к Федяеву: — Не волнуйтесь. Вот угощайтесь лучше… — Он кладет в тарелку гостя кусок мяса.
— Нет-нет, спасибо, я не голоден… — Федяев берет вилку в левую руку, аккуратно отрезает ножом ломтик мяса, жует с отрешенным видом.
— Выпить хотите? — предлагает Руслан.
— Выпить? — гость грустно усмехается. — Увы. Не тот случай. Супруга вам объяснит. — Он бросает на меня выразительный взгляд и говорит, все более обретая уверенность: — Но, знаете, я рад, что попал к сверстникам, так сказать, к своему поколению. Нам легче понять друг друга… Значит, в двух словах… Я хочу знать, что там, какие дела. И как можно ей помочь… Видите ли, — он опять смотрит на меня, — тут такая сложная ситуация. Потерпевший, так сказать, не имеет претензий. Словом, я не хочу, чтоб ее там приговорили. Ничего этого не нужно в данном случае. Вы меня слушаете?
— Нет. Не слушаю.
— Да-да, я понимаю. Мои показания на следствии и тому подобное… Но это было, так сказать, сгоряча. Ну, под горячую руку. Я вовсе не заинтересован… Почему вы меня не слушаете?
— Я послушаю вас на суде.
— Я понимаю. Но у нас сейчас с вами одна задача. Мы хотим ей помочь, верно? То есть и вы хотите ей помочь, и я. Мне вовсе не легче от того, что она сейчас сидит в этом… в изоляторе. Я тоже, в общем, морально страдаю…
— Послушайте. Поберегите ваше красноречие до суда. Моя профессия не позволяет мне вести с вами беседы. И тем более в домашней обстановке.
— Видите ли… — он словно и не слышит моих возражений. — Я что могу сделать? Написать письмо суду… Я, например, считаю, что это заскок. И этим газом, теперешним, нельзя отравить, это я специально выяснил. То есть не могло быть смертельного исхода. Так? Это, наверное, меняет дело. Или не меняет?
— Не знаю. Спросите у прокурора.
Он смотрит на нас с Русланом.
— Ну зачем нам становиться на формальные позиции?.. Мы с вами хотим одного, правильно?
— Разве вы не слышали, что я вам сказала?
— Хорошо-хорошо. Все. А когда вас можно застать?
Я молчу. И он молчит. Я смотрю на дверь. И он, вслед за мной, смотрит на дверь. Я поднимаюсь. И он поднимается.
— Дай человеку доесть, — говорит Руслан.
— Ничего, — отвечаю я.
— Ничего, — соглашается со мной сам Федяев и молча, как-то растерянно идет к двери.
Пробормотал, уходя:
— Так я все-таки напишу. Да?
Закрывается дверь. Наступает пауза. Руслан следит за мной взглядом.
— Ну-ну, — произносит он наконец. — А ты, оказывается…
— Что — оказывается?
— Никогда еще не видел тебя… при исполнении! А что за тип?
— Подлый тип.
— Ты — так уверенно?
— Да.
— Нет, я тоже думаю, что подлый. Украл у нас столько времени…
Мы гасим общий свет, включаем ночник. Садимся рядом на диване. Сидим молча.
— Давай включим музыку. Поставить пластинку?
— Нет, — говорит он. — Сиди. Больше я тебя никуда не отпущу.
И в эту минуту мы отчетливо слышим, как поворачивается ключ в замочной скважине, скрипит отворяемая дверь. В прихожей возникает моя тетя. Собственной персоной.
— Добрый вечер, — говорит она после паузы, пытаясь сохранить невозмутимый вид.
И Руслан в тон ей, не теряя хладнокровия, приветствует:
— Лидия Константиновна! Как кстати. Мы только что о вас говорили… Садитесь, пожалуйста… Разрешите за вами поухаживать…
И снова — следственный изолятор. Сегодня третья наша встреча, и, похоже, Костина уже привыкла ко мне, к моему присутствию и вопросам… Сидит с независимым видом, смотрит выжидательно.
— Итак, Валентина, вы на протяжении семи или восьми лет, можно сказать, содержали Виталия Федяева, жертвовали для него всем, даже здоровьем… я имею в виду ваше донорство, и в результате он же, Федяев, отплатил вам черной неблагодарностью. Так? И это — то, чего вы не смогли пережить!
Она спокойно выслушивает эту мою формулировку, никак не реагирует.
— Так?
Молчит.
— Кровь ходили сдавать?
— Ну и что? Значок имею.
— Какой значок?
— Донорский.
— И он видел этот ваш значок?
— Кто? Виталик? Да нет, что ты. Я же от него это дело скрывала. Потом, правда, узнал, переживать стал…
— Да я вижу, он у вас совестливый!
Пауза.
— Сейчас даже, по-моему, полон раскаяния, — продолжаю я. — Так мне по крайней мере показалось.
— А вы что, видели его?
— Да. Он приходил.
Она мгновенно оживляется.
— Кто? Виталик?! Ну и что он, расскажите! Как там его дела? Их должны были — три человека — за границу послать на полгода, в Бангладеш… — Она ловит мой взгляд. — Он ведь, знаете, по своей специальности ценный человек, даже, можно сказать, редкий. Экономическая статистика, знаете, что такое?..
Смотрю на нее со все возрастающим любопытством.
— Послушай, Валя, что ты за человек! Какая там еще статистика! Он предал тебя!
— Кто предал? — Взгляд ее становится недобрым. — Почему это предал?
— А потому что воспользовался твоей любовью…
— А почему это он воспользовался? А может, это я воспользовалась? Кто это сейчас посчитает?
— Но газ-то открыла ты! Зачем-то ты это сделала!
Она смотрит на меня как на человека, не понимающего самых простых вещей. И я почему-то чувствую себя посрамленной…
Она вдруг спрашивает:
— А ты любила когда-нибудь?..
Потом пошла череда обычных дней. Я ездила на работу, принимала посетителей в юридической консультации, выступила в процессе по гражданскому иску. Кроме того, написала несколько писем родственникам, дала телеграмму отцу. Ходила на примерку в ателье, снова надевала свое свадебное платье…
А этот день начался с телефонного звонка.
— Алло, алло!.. Руслан? Куда мы сегодня, я уже забыла… Чей день рождения?.. А кто такой Мишка?.. Ах, господи, Мишка в смысле Мишка, которому пять или шесть, сколько уже?.. А что купить?.. Ну хорошо…
Вешаю трубку, но из будки выйти не решаюсь: проливной дождь! И тут вижу, как подходит к остановке троллейбус. Набравшись смелости, все же выскакиваю. Уже отъехав, шофер тормозит, великодушно раскрывает мне двери…
В мутной завесе дождя мчится за окнами улица. Тротуары пусты, прохожие прильнули к стенам домов. И лишь у входа в театр традиционно толпится народ. Снуют, презрев ненастье, страждущие, спрашивают лишние билетики…
Промелькнуло за окном здание театра, а я словно еще вижу сгрудившихся у входа людей, вижу просторную афишу на фасаде…
И сквозь ненастье, сквозь завесу дождя проступает далекий майский вечер, прозрачный и пестрый, вереница людей тянется к театральному входу.
И вместе со всеми, в модном плаще, с сумочкой через плечо, приближается к зданию стройная, миловидная женщина…
Билета у нее не было, напрасно она пыталась пробиться к окошечку кассы.
— Минуточку, девушка, очередь для всех одна!..
— Мне спросить только.
— Всем только спросить.
Вышла на улицу, постояла недолго среди толчеи. Обошла вокруг здания, замедлив шаг возле служебного входа — так, на всякий случай. Какой-то знаменитый актер мимоходом смерил ее взглядом, скрылся в дверях. Войти вслед за ним она, конечно, не решилась… И тут внимание ее привлек очень еще молодой человек, с виду старшеклассник. Он стоял у дверей театра и тоскливо ждал, вглядываясь в толпу.
— Послушай, — сказала она, — уступи билетик, будь человеком. Я тебе сколько хочешь заплачу.