Девушка-приемщица не склонна к разговорам.
— Распишитесь, вот здесь. «С оценкой согласен».
Руслан ставит лихую подпись.
Идем по улице. Настроение веселое.
— Проверим? — Он останавливается у знакомой телефонной будки.
— Да нет, она на даче. До вторника.
— А вдруг на полдороге решит возвратиться? — смеется Руслан.
— Слушай, Руслан Андреевич, такой странный вопрос… Ты любил когда-нибудь? Только серьезно!
Он смотрит на меня с интересом.
— Да нет, чудак! Я ведь не о романах твоих спрашиваю. Ты скажи — любил? Знаешь, так, чтобы до ненависти один шаг?
— Что я должен на это ответить? — спрашивает со вздохом Руслан, готовый вытерпеть очередную мою причуду.
— Нет, ты не пугайся. Это ведь не обязательно для каждого. Это как музыкальный слух — у одного есть, у другого — отсутствует, — продолжаю я. — Своего рода талант, правильно? Я даже не знаю, кто счастливее. Тоже вопрос!
— Что это ты сегодня? А? — спрашивает Руслан и снова притормаживает у будки телефона-автомата. — Давай все-таки наберем, проверим…
На этот раз мы обходимся без ужина. Входим в квартиру и долго стоим в темноте обнявшись. Молчим. Потом он говорит:
— Ты себя насилуешь.
— Нет.
— Я это чувствую каждый раз.
— Вот глупости! — Я обнимаю его крепче, но он мягко отталкивает меня.
— Нет-нет. Тебе нужно взять отпуск, отдохнуть…
Я снова обнимаю его.
— Пусти, пусти, — говорит он с изумлением, — ты задушишь меня…
— Но я так хочу полюбить тебя… Слышишь?
Он все же высвобождается из объятий:
— Ты устала. Пойдем.
— Устала?
— Конечно, — кивает он и уже идет к дверям.
Потом сидим на диване, слушаем пластинки. Какие-то старые сентиментальные вальсы. И вдруг Руслан начинает хохотать…
— Ты что?
— Пластинка… Пластинка-то на других оборотах… Вместо тридцати трех — сорок пять… Слышишь?
Я только сейчас словно впервые услышала эту странную музыку… Пытаюсь встать, но Руслан удерживает меня:
— Пускай. Сорок пять — в этом что-то есть!.. Ну ладно. Сделай мне по такому случаю кофе…
— Кофе — на ночь?
Когда я с подносом в руках возвращаюсь в комнату, Руслана на диване не застаю. Нет его и в соседней комнате. Нет и в прихожей… Ушел!
— Кстати, Ирина Петровна… Как там ваша Антигона?.. Что нового?
Обеденный перерыв. Как всегда, сидим в нашей «стекляшке».
— Произошла ужасная вещь!
— Что такое?
— Даже не хочется говорить.
— Она заявила отвод суду?
— Хуже!
— Вам?
— Нет… — я вздыхаю. — Я сама… поступила до ужаса непрофессионально… Нанесла визит потерпевшему.
— Вы? — и Ольга Аполлоновна смотрит на меня в удивлении. — Как же так?
— Можно сказать, непреднамеренно. В состоянии аффекта.
Все сидящие за столом повернули ко мне головы. Илья Ефимович замечает снисходительно:
— Ну ладно, мы это вам как-нибудь простим… Мне только вот что не нравится в вашем поведении… Вы ничего не едите. Это вредно. Не только для здоровья… Я, кстати, не верю во все эти голодания, чистый авантюризм, человек должен есть… — И как бы в подтверждение Илья Ефимович отправляет в рот вилку с пельменем. — Но я сейчас говорю о профессиональной стороне дела. Адвокаты, которые переживают душевные драмы подзащитных, как это ни привлекательно со стороны, они, заметьте, редко выигрывают дела. Какой-нибудь циник с толстой декоративной палкой и трубкой в зубах, которого прорабатывают на всех собраниях, он, учтите, со своей трубкой и своим хладнокровием…
— Илья Ефимович, не разлагай молодые кадры!
— Вот видите, меня уже прорабатывают… Ешьте, Ирочка. Серьезно! Смотрите на все со стороны. Через это стекло! Я вам дело говорю!
Я невольно смотрю на стекло, которое упомянул Илья Ефимович, и замираю. На тротуаре под вывеской юридической консультации стоит в нерешительности пожилой, крепкий еще и бодрый мужчина. Смотрю — и глазам своим не верю! Вскакиваю из-за стола, выбегаю на улицу.
— Папа!
И вот я уже обнимаю моего отца и, отстранившись, разглядываю его…
— Ты когда приехал? Ну что ты молчишь? Отвечай!
— Утром, — откликается он. — Утром. Сел в поезд и приехал.
— Хочешь пельменей?
— Спасибо, я уже обедал. Ну здравствуй, дочка! — говорит, словно очнувшись, отец и обнимает меня — неловко и нежно.
На плите мирно кипит чайник. Руслан нарезает хлеб аккуратными ломтиками. Поставив чайный сервиз на поднос, я уже собираюсь выйти из кухни, когда он говорит мне вполголоса:
— Слушай, эти наши настроения мы сейчас оставим при себе, хорошо?
— Какие настроения?
— Всякие. Ты меня понимаешь. Да? Договорились?
Я молчу.
— Или как… — Он смотрит на меня очень внимательно. — Переиграем это наше мероприятие?
— Как хочешь.
— Вот удивятся-то…
— Кто?
— Наши родители. А? Представляешь? — И мы оба смеемся, представив эту ситуацию. Руслан продолжает: — Кстати, мне очень нравится твой отец…
— Мне тоже. Он хороший дядька.
— Давай-ка… Знаешь что, не будем их удивлять! — говорит Руслан и твердо и решительно берет меня за руку, ведет в соседнюю комнату.
Вместе мы входим в гостиную и застаем такую картину: отцы наши, чуть ли не обнявшись, сидят за столом, ведут какой-то свой негромкий разговор.
— Ну и что же?
— Ничего, говорит, снимайте, я, мол, посмотрю, как вы меня снимете… Ну он же, сам знаешь, известный хитрец, зря никогда не скажет… Я помню, как еще в 62-м году, во времена совнархозов…
Они замечают наконец нас с Русланом, поднимаются навстречу. Стоят без пиджаков, галстуки на рубашках приспущены, отброшены церемонии, стоят и смотрят на нас молча, растроганные своей близостью.
Ставлю на стол поднос, говорю как бы между прочим:
— А вы, однако, быстро нашли общий язык.
Они переглядываются, обмениваются красноречивыми улыбками.
— Быстро, говоришь? — слегка недоумевает отец. — А что ж нам его искать, язык-то, если у нас с Андреем Николаевичем биография, можно сказать, общая. В одной системе!
— Да? Как приятно!
— А кроме того, — продолжает отец, — сверили мы кое-какие даты, и получилось, что вроде как соседи всю жизнь… И голод получился, и дуга одна, Курская, и ранения даже похожие. Вот видите, как вы с Русланом подгадали!
— Все соответствует, — улыбается мой будущий свекор Андрей Николаевич.
И вошедшая в эту минуту Ангелина Егоровна, моя будущая свекровь, кивает мне ласково и показывает на стол, как бы напоминая мне о моих обязанностях.
— Все готово, — говорю я и сажусь.
— Выпьем за наших детей! — предлагает Андрей Николаевич и наливает себе и отцу — по-моему, уже не первую. — Как, Петр Станиславович? Нет возражений?
— За детей, — повторяет отец.
В моем родном городе отец мой, Петр Станиславович, — заметная величина, директор механического завода, где работает столько лет, сколько я себя помню. Здесь, в Москве, он почему-то всегда тушуется… И сейчас за столом у симпатичных родителей Руслана поведение его являет странную смесь спокойной самоуверенности человека, привыкшего распоряжаться людьми, и растерянности застенчивого провинциала, впервые попавшего в московскую квартиру.
— Да-да, — повторяет он смущенно. — За вас, ребята. — И смотрит на меня почему-то с выражением вины. — Мы вот тут, значит, обсудили предстоящее… гм, гм… мероприятие и думаем так, что, конечно, не стоит нам краснеть перед людьми. Свадьба так свадьба, и никаких этих ваших возражений, что, мол, скромно и так далее…
Я смотрю на Руслана. Он, кажется, согласен.
— Значит, с их стороны, — продолжает отец, — как я понимаю, тридцать человек… Ну и с нашей… Ты себе уже наметила?
— Приблизительно.
Отец чувствует, что я начинаю злиться, но будущие родственники сейчас важнее, он, так сказать, работает на них и поэтому обращается ко мне с известной строгостью в голосе:
— Надо наметить. И, пожалуйста, не откладывай.
— Ирочка, салату! — напоминает будущая свекровь и задерживает на мне взгляд: — А что у вас вид усталый, Ира?
— Усталый?
— А я бы им как за вредное производство платил, — замечает мой будущий свекор. — И потом, я ведь, честно говоря, не пойму никак. Защитник — это хорошо. Вы, так сказать, защищаете слабого… А если этот слабый — он же и сильный? Если от его этой слабости горе и несчастье другим?
— Да я вот хочу, чтобы она ушла с этой работы, — говорит виновато мой отец. — Мы с ней уславливались — она идет в аспирантуру.
— Колесников — это кто у вас? — спрашивает отец Руслана. — По-моему, первый зам…
— Я не знаю, не слышала.
— Старый мой товарищ, — говорит отец Руслана. — Я думаю, можно будет поговорить… Кстати, не грех бы и его пригласить на свадьбу. А?
Но тут возражает мать Руслана:
— Мы Будкевичей не зовем!
— Ну и зря, позвать надо… Будкевичей… Всех позвать… Это ж событие, вы поймите, один раз в жизни. Так я по крайней мере надеюсь… — И он смотрит на нас с Русланом.
А мы продолжаем сидеть молча, словно все происходящее не имеет к нам отношения. Наконец отцы одновременно поднимают стопки.
— За ваше счастье!
И удивленно смотрят на нас.
— А вы что же?
И тогда мы с Русланом тоже берем в руки — он стопку, я бокал с вином.
Но, видно, сегодня нам так и не суждено выпить за собственное счастье: в прихожей раздается трель звонка…
— Кажется, мебель, — вздыхает Руслан, ставит на стол неопорожненную стопку и идет открывать…
Действительно мебель. «Ганка», собственной персоной.
— Куда сервант? — осведомляется грузчик в комбинезоне. — В угол туда задвинуть?
— Пожалуй.
— А шкаф как?
— Не важно. Мы потом сами разберемся, — останавливает его Руслан. — Оставьте пока как есть. Мы потом…
Он протягивает грузчику деньги, тот исчезает за дверью.
Изящный сервант и шкаф с надставкой, роскошная тахта, кресло фундаментальное и кресло-качалка — садись, качайся! — и столы обеденный и письменный, и секретер, он же бар — все это богатство стоит посреди комнаты…