ли анфас — прикрыты ладонью, темными очками, козырьком каскетки, полями шляпы.
Отчаянно смело и почти всегда в удачу пользовался Даниил Горбатов как бы случайными потеками и затеками водянистой краски с цвета на цвет. Взрывая предполагаемую фактуру, они в то же время давали необъяснимое колористическое единство и соединяли то, что вроде бы и невозможно соединить. В человеческой фигуре, в повороте московского переулка, в зеленом небе и лиловой траве…
Сделав круг, Сырцов пошел на второй — узнавать Москву и москвичей. Художник хорошо знал свой город, но и сыщик знал его не хуже. Тимирязевские пруды. Последние дачи деревянного московского модерна у Сокольников. Миниховский парк. Покрово-Стрешнево. Измайловский зверинец.
А теперь — человечки. Дарья. Дарья. Дарья. Дарья в усталой задумчивости (щека, нос, склоненная, с различимыми позвонками шея, развившаяся прядь над скорбно вздернутой бровью). Дарья в победительной ярости, приветствующая послушную ей толпу (толпы нет, есть вздернутая вверх рука с распахнутыми пальцами, усмирившая эту толпу). Дарья перед выходом на сцену (нет кулис, нет сцены. Маленькая девочка, сжавшая себя в бессильный комочек и напряженный кулачок, готовый ко всему). И еще Дарья, и еще…
Согбенный молодой мужчина. За письменным столом. Без цели глядящий в окно. Без радости играющий в теннис. Закрывший глаза, в слабой надежде улыбающийся неизвестно чему.
И девушка. Она, тыльной стороной ладони прикрыв лоб и глаза, испуганно оборачивается. На окрик? На чье-то появление? У зеркала в роскошном платье, которого она боится (лица нет, есть платье и руки в трепетном ужасе), на скамейке в жалком дворовом скверике (лицо, уткнувшееся в колени, локти, как недоразвитые крылья).
Наконец то, что Сырцов хотел рассмотреть как следует. Двойной портрет? Наложение? И глаза, единственные в этом зале глаза. Три глаза. Один общий. Для Дарьи и для девушки. Второй — Дарьин. Третий — девушки. Обе в одинаковых бесформенных красных одеяниях.
Сырцов двинул в канцелярию. Ласковая секретарша Света, увидев в дверях представительного клиента, любовно осведомилась:
— Чем могу быть вам полезна?
— Ой, не скажу! — не стерпел, съерничал Сырцов.
Вместе посмеялись понимающе. Недолго. Все же Светлана была на посту.
— Тогда я спрошу по-другому: кто вам необходим для решения ваших проблем? Меня зовут Светлана.
— Мне бы с хозяином поговорить, Светик.
— У нас хозяева, — поправила она.
— И много?
— Двое.
— Хоть один-то в норке сидит?
— Сидит. Кирилл Евгеньевич. Доложить?
— Доложи.
Светлана нарочно затягивала разговор — видимо, этот мужчина ей понравился.
— А как?
— Георгий Петрович Сырцов. Любитель живописи.
— Любите живопись, поэты! — процитировала Заболоцкого Светлана и полюбопытствовала: — Уж не поэт ли вы, Георгий Петрович?
— Забирай выше. Я — покупатель.
Покупатель — это серьезно. Светлана исчезла за добротной финской дверью. Появилась через несколько секунд.
— Кирилл Евгеньевич готов принять…
— …Георгия Петровича, — закончил за нее фразу Сырцов и, на ходу благодарно приобняв Светлану за плечи, шагнул в кабинет.
Кирилл Евгеньевич был готов к приему: он с вежливым выражением лица стоял, опершись о бюро.
— Рад приветствовать вас, Кирилл Евгеньевич! — поздоровался Сырцов. Кирилл Евгеньевич склонил голову, отвечая на приветствие и одновременно приглашая к разговору.
Сырцов несколько развязно начал:
— Погулял я тут у вас, посмотрел. Хорошая у вас галерея.
— Посмотрели и…? — поторопил Кирилл Евгеньевич.
— …и присмотрел, — без запинки продолжил Сырцов. — Кое-что.
Нового клиента Кирилл Евгеньевич не почувствовал. Разобраться было непросто. Но по-нынешнему, несмотря на нарочито плебейский говорок, хорошо держится. Хорошо, но без нуворишских роскошных излишеств, одет. Координирован, физически очень силен, но одновременно изящен и легок, воспитанно улыбчив, умело воспользовался паузой. Кто он такой?
— Кое-что всегда что-то. Так что же вы присмотрели?
— Там, на персональной выставке… — неспешно начал Сырцов.
Кирилл Евгеньевич мгновенно и враждебно перебил его:
— Там, на персональной выставке, перед входом висит вполне определенное предупреждение о том, что из этой экспозиции ничего не продается. Видимо, объявление не дошло до вашего сознания. Скорее всего, это наша вина: объявление должно быть крупнее, чтобы каждый мог свободно прочитать его.
— Не стоит беспокоиться. Кирилл Евгеньевич, объявление вполне читаемо. И я прочитал его.
— Тогда мне не понятен смысл вашего визита.
— Тогда и мне не понятен смысл вашей выставки.
— Не стоит зря ломать голову. Это уж наше дело.
— А может, продадите одну, хотя бы одну картину? "Двойной портрет", а?
— Да поймите же вы! — не сдержался, закричал Кирилл Евгеньевич. — Все эти картины принадлежат мне, лично мне! И я никогда и ни за какие деньги ничего не продам!
— Не зарекайтесь, — посоветовал Сырцов.
— Наш разговор окончен?! — на повышенной интонации осведомился Горбатов.
— Кирилл, — тихо предупредила о чем-то Галина Васильевна Прахова. Она стояла в дверях неизвестно как давно. Горбатов встретился с нею взглядом и, вмиг выпустив пар, вежливо представил ее:
— Галина Васильевна Прахова. Мой компаньон и друг.
Сырцов дождался протянутой руки компаньона и друга и протянул свою. Признался (ох не вовремя она появилась, но делать было нечего), представляясь:
— Георгий Петрович Сырцов. Когда-то я знал вашего отца.
— Моего покойного отца, — уточнила Галина, с энергией деловой женщины пожимая сырцовскую расслабленную ладонь. — Я услышала легкий крик и, извините, ворвалась к вам без предупреждения. Кирилл в последнее время излишне чувствителен. В таком состоянии он может быть бестактен. Он не обидел вас, Георгий Петрович?
— Во всяком случае, я не почувствовал обиды, — вежливо ответил Сырцов и посмотрел на Горбатова. Тот объяснил:
— Георгий Петрович вознамерился купить кое-что из Даниных работ. Ну и я излишне погорячился.
— Во всем виновата я, — самокритично объявила Галина Васильевна. — Это я уговорила Кирилла Евгеньевича устроить выставку работ его брата.
— Замечательная выставка, — поспешно заверил всех Сырцов.
— Замечательная, — согласилась Галина. — Но наша галерея ко всему прочему еще и коммерческое предприятие, и мне следовало б предполагать возможность подобных инцидентов.
Сырцов виновато улыбнулся и сдался.
— На нет и суда нет. Извините за беспокойство.
— Давно интересуетесь живописью, Георгий Петрович? — быстро спросила Галина Васильевна, задерживая его.
— Да как вам сказать, — слегка призадумался Сырцов. — С тех пор, как полюбил и стал немного понимать.
— Прошу извинить меня за ненужную резкость, — решил попросить прощения Горбатов, завершая разговор.
— Всего вам хорошего, — все понял Сырцов, кивком обозначив общий поклон, прошагал к двери и прикрыл ее за собой.
Галина подошла к Кириллу, погладила его по щеке, поцеловала поглаженное место и сообщила на ухо:
— Сырцов — сыщик, Кира.
— Чей? — задал точный вопрос Горбатов.
— Вот это и надо нам узнать.
— А зачем? У нас — Андрей Альбертович, у кого-то — Сырцов. Пусть себе оба и ищут.
— Андрей ищет виновников гибели Дани. А что ищет Сырцов?
— Нам-то не все ли равно?
— Не знаю. Но он — очень хороший сыщик, Кира.
— Что же тогда искал очень хороший сыщик в нашей галерее?
— Я спугнула его. Он, видимо, хотел тебя раскрутить самую малость.
— Ничего не понимаю! — признался Кирилл.
— И я. Вот это, пожалуй, самое неприятное.
Он притянул ее к себе, обнял, сказал жалеючи и себя, и ее:
— Давай не будем сегодня о неприятном. — И с щенячьей лаской нежно укусил ее за мочку уха. Она, догадавшись, покорно и с радостью согласилась:
— Давай.
Сырцов вырвал Ксению из цепких рук Деда и Лидии Сергеевны только после изнурительного и громкого до крика словесного боя: экзамены, видите ли, у девочки на носу. До экзаменов почти полтора месяца, и любой уважающий себя студент в это время и думать не думает о далеких, теряющихся в дымке беспечных и бесчисленных дней июньских неприятностях. Сырцов напомнил пожилой паре о том, что и они когда-то начинали готовиться к экзаменам никак не ранее чем за три дня до сдачи.
Пристыженные Смирновы-Болошевы весело взгрустнули, вспомнив небезгрешную свою молодость, и, поломавшись еще немного, согласились на совместный вояж Сырцова и Ксении.
Самолет был изношенный: пока взлетали, все поскрипывал да попискивал. Взлетел, наконец, и набрал высоту. Сырцов разевал рот, выдыхал через нос, зажимая ноздри: приводил в порядок заложенные уши. Ксения расстегнула засаленный брезентовый ремень безопасности, посмотрела на Сырцова и оценила выразительную мимику:
— Кривляешься, как доктор Угол.
— Я значительно красивее Угольникова, — важно объявил справившийся со своими барабанными перепонками Сырцов. — Кстати, все забываю тебя спросить: как там Люба?
— Все забываешь, значит? — насмешливо переспросила Ксения.
— Ну ладно, ладно. Пусть будет так: не решаюсь.
Полуторагодичный роман Сырцова с лучшей подругой Ксении Любой внезапно и без особых предупреждений кончился три месяца тому назад. Никому ничего не объяснив, Люба решительно бросила красавца Сырцова и вышла замуж за серьезного, умного и хилого своего однокурсника.
— Люба счастлива, — злорадно сообщила Ксения.
— Дай-то бог, дай-то бог!
— Думаешь, что она еще пожалеет?
— Да не думаю, не думаю, — рассердился он. — Просто никак понять не могу: почему?
— Дурацкий, я бы сказала, совковый вопрос. Почему меня не кормят? Почему меня не поят? Почему меня не любят? По кочану и капустной кочерыжке.
— Грубо, — грустно констатировал он.
— Зато правильно. Ваш с Любой роман, — Ксения посерьезнела, — Жора, был слишком жизнерадостен и игрив, чтобы стать настоящей любовью.