Вернулась Лидия Сергеевна, на ходу услышавшая последнюю Костину фразу.
— Ну а как вы, Костик, все-таки с бытом своим разбираетесь? Кто хозяйство ведет, кто готовит, кто в квартире прибирает?
— Я привык, Лидия Сергеевна. И все сам умею. Восемь лет, как один.
— Семьей пора обзаводиться, — строго подытожил Смирнов.
— Уже обзаводился.
— Еще раз обзаведись! — уже приказал Смирнов. — А вдруг получится!
Приврал, конечно, Константин и насчет "все сам", и насчет «один». Один-то один, но в Германии — Труди, а здесь Зоенька иногда забегает. А если честно, то через день. И сегодня, наверное, прибежала. Прибралась, сготовила и ждет.
— Неспокойный ты, Константин, — вдруг сказал Смирнов. — Отчего мучаешься?
— Не знаю, не знаю! — в открытую признался Константин. — Хотя знаю! Я ко всем, Александр Иванович, сбоку припека. И к вам, и к Дарье, и ко всей этой истории. Со всеми свой, а все равно посторонний.
— И с командой так? — поинтересовался Смирнов.
— И с командой пока так.
— Тогда плохо, Костик. У тебя дела нет.
— А я о чем говорю?
— Говоришь. А надо дело делать.
— Какое?
— Любое. Только обязательно делать, а не быть при нем.
— Вы о чем? — спросила Лидия Сергеевна, прикатив столик с чайниками, чашками и печеньями-вареньями.
— Тоска у него, — объяснил Смирнов. — Типа мировой скорби.
— Ага! — успокоилась Лидия Сергеевна. — Это бывает. Скоро пройдет.
Константин улыбнулся ей и вдруг неожиданно для самого себя спросил:
— А где Ксения? — И поспешил добавить, чтобы вышло как будто между прочим: — Если не секрет.
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — загадочно произнес Смирнов, а Лидия Сергеевна понятно объяснила:
— Она в отъезде. Завтра вместе с Жорой ранним утром прилетит.
12
Насчет срочного свидания Михаил Семенович слегка приврал Славику для солидности. Нельзя же назвать слишком срочной встречу, которая должна состояться в полночь, через три часа с гаком. Когда проскочили под МКАД, Славик поинтересовался, куда путь держим.
Кобрин поразмышлял. Может, к Ляльке заскочить? Не предупредил. Да и какое это срочное деловое свидание? И Славик, и Артем, которого он на всякий случай прихватил с собой, знали Лялькин адрес и наверняка, ожидая его с этой деловой встречи, будут непочтительно смеяться над ним. А он не любил, когда над ним насмешки строят. Вдруг вспомнил, что Берта хвасталась своим сациви. Замечательное сациви готовила Берта. А он убежал от этого сациви. Страстно захотелось пожрать от пуза.
— К Никитским воротам, — сурово распорядился Михаил Семенович. — К китайцам. Первая встреча у меня там в половине десятого.
…Лимузин влез на тротуар в устье Малой Бронной. Выбравшись на волю, Михаил Семенович обернулся. Славик и Артем вопросительно смотрели на него. А если бы к Ляльке заехал, то не на него бы смотрели, а меж собой переглядывались бы, паразиты.
— Здесь быть через полтора часа. А пока — свободны, — сказал Кобрин и деловито зашагал ко входу в ресторан.
Его знали здесь, любили его щедрые чаевые. Швейцар благоговейно снял с него пальтецо. А у дверей в зал уже ждал в полупоклоне его персональный официант, в сияющей улыбке обнажая верхнюю челюсть в золотых коронках.
Михаил Семенович пил слабенькое китайское вино, заедая побегами бамбука. Кушал королевские креветки, заглатывал черные яйца, усердно и не торопясь, расправлялся с вырезкой. Насытившись до отвала, принял хорошего коньячку, запивая кофейком. Из своего угла с бессмысленным любопытством Кобрин рассматривал публику, стараясь не думать о предстоящем истинно деловом свидании.
Ровно в одиннадцать он вышел из ресторана. Автомобиль покорно ждал его. Артем, стоявший на тротуаре, распахнул дверцу. Михаил Семенович, покряхтывая, удобно раскинулся на шелковистой коже.
— А теперь куда? — спросил Славик. Без "Михаила Семеновича", без почтения. Обиделись, значит, что он их в ресторан с собой не взял.
— А теперь, Славик, дорогой ты мой, покатай нас с Артемом по набережной, чтобы ровно в двенадцать быть у входа в Парк культуры. Будь так добр, — обходительно и ласково попросил водителя хозяин.
— Сделаем, Михаил Семенович, в лучшем виде исполним, — горячо откликнулся на его расположенность Славик.
Кобрин глядел на пробегавшую мимо полоску воды за парапетом в надежде на то, что вода должна успокаивать. Кремлевская набережная, Котельническая, Краснохолмская, Крутицкая, Симоновская. Взобрались на Автозаводский мост и побежали в обратную сторону по другому берегу. И опять: Даниловская, Павелецкая, Дербеневская. За Крутицким мостом оторвались от Москвы-реки и помчались вдоль водоотводного канала. Поуже здесь, поуютнее. Шлюзовая, Озерковская, Кадашевская… По Якиманской мимо стрелки опять выкатили к Москве-реке. Взобрались на Крымский мост, у Зубовской развернулись и прибыли на пустынную стоянку у парадных ворот Парка культуры. Славик лихо затормозил и повернулся к Михаилу Семеновичу, который, взглянув на часы, похвалил:
— Точно. Спасибо тебе, Славик.
И вылез из машины. Артем тут же возник рядом, ибо от ворот решительно шагали в их сторону двое в черных плащах до пят. И никого больше вокруг. Только эти двое. Артем незаметно вытащил из сбруи пистолет и спрятал руку с пистолетом в карман куртки. Двое, не дойдя до них метров пять, остановились, как по команде. Один в усах, другой без усов, наверное потому, что старше. Старший вежливо поинтересовался, глядя на Кобрина:
— Михаил Семенович?
— Да, — стараясь, чтобы получилось четко и волево, подтвердил Михаил Семенович.
— Прошу, — сказал старший и приглашающе указал рукой на арку ворот.
— Я с вами, Михаил Семенович, — твердо заявил Артем.
— Нет, — не глядя на Артема, сказал старший.
— Нет, Артем, — извинительно повторил за ним Михаил Семенович. — Ждите меня здесь. Через часик-полтора я вернусь.
И посмотрел на старшего: так ли? Старший на его взгляд никак не отреагировал.
Повторил только:
— Прошу.
Кобрин — в центре, плащи — по бокам. Трое в ногу шагали к черной дыре ворот. И скрылись в них. Артем поднял брови, посмотрел на Славика, сплюнул на асфальт и растер плевок ногой.
Когда по ступеням спустились на в кирпичной крошке землю, Михаил Семенович, на ходу осматриваясь, недоуменно полюбопытствовал:
— Куда мы идем?
— Вас ждут у большого колеса обозрения, — объяснил старший, после чего опять зашагали в молчании. Парк был давно закрыт, и ни души не было в аллеях, на площадках, на набережной. Слева — кусты, справа — марсианские черные сооружения аттракционов. Миновали пруд, извилистой дорожкой пробрались сквозь геометрически — прямоугольниками и треугольниками расположенные жесткие кусты и вышли к ограде, за которой была неохватная глазом бетонная нога большого колеса. Через калитку проникли за ограду. Тот, кто его ждал, поднялся со скамейки и, не вынимая рук из карманов кожаного пальто, сказал:
— Здравствуй.
— Здравствуй, — эхом отозвался Михаил Семенович.
— Извини и потерпи уж, пожалуйста, минут пяток. Я тут одно небольшое дельце должен завершить, — вежливо сказал тот, кто его ждал, возвратился к скамейке и присел рядом с человеком, странно напоминавшим Кобрину одного безрукого нищего в подземном переходе. Старший нежно тронул Михаила Семеновича за локоток и кивком указал на скамейку напротив. Вдвоем и уселись. Усатый перетаптывался рядом. Михаил Семенович вздохнул и от нечего делать присмотрелся к мирной парочке, сидевшей напротив. Понял, что не безруким нищим был тот человек, просто у него руки связаны за спиной. Ни от кого не скрываясь и потому не понижая голоса, тот, который его ждал, спросил связанного:
— Последний раз спрашиваю… — Нет, он не спрашивал, а спокойно утверждал: — Это ты купил две игры на юге?
— Я же крест целовал, — хрипло, пискливо заговорил безрукий. — Мамой клянусь!
— Мамой клянется, а? — поделился с окружающими тот, кто его ждал. И уже никому и в никуда: — Раз мамой клянется, что уж тут делать…
Из тьмы явились трое в кожаных куртках. Они подошли к безрукому, а тот, который его ждал, пересел на скамейку Михаила Семеновича, улыбнулся ему, как бы приглашая насладиться любопытным зрелищем.
Трое привычно делали свое дело: связали несопротивлявшемуся безрукому и ноги, залепили пластырем рот, проверили добротность узлов на руках-ногах и понесли человека-бревно к большому колесу. Преодолели десяток ступеней и, пройдя немного, кинули в кабинку стоявшую в самом низу у контрольной калитки. Двое, шагнув в кабину вслед за бревном, подняли с пола нечто черное и широкое и стали надевать на голову связанному человеку. Не только на голову: в черном и широком исчез человек-бревно. Весь. Прожурчала, слышимая в тишине, застежка-молния, и один из двоих произнес:
— Давай.
Деликатно поскрипев (третий орудовал в будке), большое колесо приступило к привычному своему движению по кругу. Стало лучше видно обитаемую люльку, она поднялась над деревьями и попала в свет фонарей, ярко освещавших обе — по эту и ту сторону реки — набережные. Люлька прошла половину пути до верхней точки, когда сверху крик нули:
— Стой!
Кабина замерла над бездной: она сейчас была крайней, соседки сверху и снизу находились чуть в стороне.
— Пускай, — не очень громко, но так, чтобы было слышно наверху, буднично распорядился тот, кто его ждал.
Двое вверху склонились и образовали вместе с мешком нечто устрашающе черное. Затем единое черное стало черным трезубцем, середина которого, безжалостно кантуемая, была опрокинута в открытую дверцу. Черный мешок полетел в бездну. На встречу с бетоном.
Мешок летел вниз и вдруг, будто ударившись о что-то встретившееся в пути, вознесся вверх метров на пять. И опять вниз, и опять вверх. Амплитуда сокращалась, и вскоре мешок неподвижно повис на невидимом упругом тросе.
— Давай, — опять донеслось снизу.
Большое колесо осторожно отправилось в обратный путь. Мешок приблизился к страшному бетону и аккуратно лег на него. Двое дождались окончательной остановки колеса и вылезли из кабины. Втроем (технический руководитель полета присоединился к дружной паре) подошли к мешку, открыли молнию, извлекли из него человека-бревно и понесли его к скамейке, с которой началось путешествие. Бревно безвольно прогибалось.