— Кто? — Она задумалась, уперлась ладонями в подоконник с такой силой, будто хотела сделать гимнастическое упражнение «угол», подумала и удивилась: — Миша, конечно. Он обязательно должен все знать и действительно все знает. Вот, пожалуй, и все!
— Берта была знакома с Лизой?
— Не больше, чем Ксения. Видела она Лизу два раза, когда мы заезжали на дачу.
Он поднялся с вертлявого табуретика, подошел к подоконнику, пристроился рядом с ней, достал из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо лист бумаги и протянул ей.
— Здесь все песни, которые исполняла на стадионе Лиза. Можешь что-нибудь сказать по этому поводу? Прочти внимательно.
Под его строгим присмотром она прочла список от начала и до конца, вернула его Сырцову, закрыла глаза и с закрытыми глазами заговорила:
— Ничего не понимаю, ничего. — Распахнула глаза и требовательно на него посмотрела, осуждая неизвестно за что. — Здесь четыре песни, которые я записала для нового диска три недели тому назад. Они вроде бы есть, но в принципе их нет. Они существуют только на рабочей фонограмме.
— Как они оказались на Лизиной фанере?
— Не знаю. Скорее всего, их за бабки выкрали из студии.
— И так может быть.
— Нельзя, грешно быть не самим собой!
— О чем ты?
— Не о чем. О ком. О Лизе. Давай выпьем, Жора, а? — встрепенулась вдруг Дарья.
— Давай, — легко согласился он.
Дарья мигом обернулась: постучала внизу какими-то дверцами и явилась с подносом, на котором несла бутылку джина «Гордон», пластмассовую бутыль тоника, стаканы и, видимо, в спешке прихваченную початую пачку печенья. Выпивали на рояле. Отвинтив головку четырехгранной бутылки, Дарья привычно спросила:
— Пропорция?
— Пополам, — предложил Сырцов, и предложение было принято — сначала по полстакана джина, затем тоника до выпуклого мениска. По стакану, значит. Осторожно, боясь расплескать, Дарья подняла свой стакан:
— За упокой души невинно убиенных.
Подчеркнутой торжественности Сырцов не любил. Но куда же денешься? Выпили с русской неуемностью по стакану. До дна. Слегка отдышались, и тут же Дарья соорудила по второму. На этот раз предложил тост Сырцов:
— На брудершафт?
— На кой хрен нам брудершафт, Жора? Еще из стаканов прольем ненароком. Неизвестно как, но мы уже на «ты». А поцеловать тебя я и так поцелую. Дарья потянулась к нему через крышку рояля. Он помог ей: на вытянутой шее подставил щеку, и она поцеловала ее.
— За тебя, Даша.
— За меня так за меня! — бесшабашно поддержала она. Опять осушили по стакану, но на этот раз хоть печеньица пожевали. Она опять потянулась к нему и опять поцеловала. Уже сильно плыла певица Дарья.
— За что? — с ласковой насмешкой спросил Сырцов.
— Ты тупой и неумный, если не понимаешь, что для меня сделал. Ты принес покой. Ты сделал мое горе настоящим. Был ужас оттого, что мой друг убил мою подругу. А теперь другое горе о потерянных друзьях, но оно спокойней. Как же тебе объяснить? Да ни черта ты не можешь понять вообще! Ты толстокожий, равнодушный, бесчувственный и наглый супермен. Высказавшись, она решительно обогнула, на ходу слегка качнувшись, загогулину рояля и, подойдя, обняла его за шею. Пришлось ей высоко поднять руки. — Боже мой, какой же ты здоровенький!
Она замолчала и щекой, ухом прижалась к его груди. Будто врач, прослушивающий легочные хрипы. Где-то у солнечного сплетения он ощутил ее неподатливые маленькие груди, и желание возникло в нем. Он осторожно обеими ладонями сжал ее талию. Ладони сошлись. Нежное и нервное тело было под ними. Нельзя. Нельзя пользоваться неконтролируемой женской распахнутостью. Нехорошо это. И поэтому — нельзя. Он опустил руки и, положив подбородок на ее макушку, смотрел в окно, усмиряя в себе желание.
Обрезанные по глаза рамою окна, перемещались вдоль забора головы Берты и Константина. Его аккуратный пробор и ее цветастая шаль.
— Берта и Константин возвращаются, — предупредил он.
Дарья оторвала щеку от его груди, откинулась, чтобы увидеть его глаза, увидела и бесстрашно потянулась полуоткрытым ртом. Жаждущими губами она раздвинула его безвольные губы. Вечность продолжался этот поцелуй. Он задохнулся в смертельном нежелании-желании убежать бесовского морока, двумя руками отодвинул ее голову и заговорил, чтобы только оторваться от нее:
— Я видел ваш двойной портрет с Лизой, который нарисовал Даниил.
Она, еще не понимая ничего, механически поправила:
— Написал… — И очнулась. Спросила лихорадочно: — Где? Где?
— Брательник его посмертную выставку в своей галерее устроил. Вы с Лизой Даниилом ощущались как трагически раздваивающееся целое с двумя разными полулицами и тремя глазами в одном алом одеянии.
— Я куплю этот портрет! Я куплю его немедленно! — глухо шептала Дарья.
Внизу усердно топали, оповещая о своем прибытии, Берта и Константин.
— Он не продается.
Она, не снимая ладоней с его плеч, сказала и ни весело, и ни грустно, просто сказала:
— Вот и все, Жора.
— Мы не преждевременно? — громко осведомился снизу Константин.
Но Сырцов не ответил ему, он задал последний вопрос Дарье:
— Почему ты поставила на ее могиле безымянный крест? Ведь, наверное, есть родные и близкие, которые хотели бы знать, где она похоронена? — И крикнул вниз: — Еще пару минут, и мы в вашем распоряжении! — И Дарье: — Как же так, Даша?
— Она сирота, выросшая в краснодарском детском доме. А близких у нее было всего двое: Даниил и я. Осталась одна я. И я знаю, где она похоронена. — Она хотела разозлиться, но не смогла. Только погрустнела. И, чтобы прогнать тоску или забыть про нее, торопливо предложила: — По последней, Жора, да? По маленькой!
Кинулась к роялю, быстро разлила и, заговорщицки сморщась, пальцем поманила Сырцова. Он быстренько подошел, и они быстренько выпили. От спешки попало малость не в то горло, и Сырцов, стараясь, чтоб тихо, закашлялся, Дарья с удовольствием поколотила его по спине и скомандовала:
— Теперь зови их.
— Берта Григорьевна, Константин! Мы ждем вас! — грохнул басом Сырцов.
— Берта переодеваться пошла, — войдя в салон, сообщил Константин и вдруг увидел Дарью, которая стояла посредине, блаженно полуприкрыв глаза, пьяно и виновато улыбаясь, увидел и ахнул: — Мать, да ты в полных кусках!
— Я попрошу! — заплетающимся языком возмутилась Дарья, погрозила пальцем Константину и обрушилась на пуфик, кстати оказавшийся рядом.
Константин кинул проницательный взор на рояль и осведомился у Сырцова:
— Бутылка была полная?
— Вполне, — честно отрапортовал Сырцов.
— Хорошо побеседовали, я бы сказал, замечательно вы тут беседовали, Константин строго посмотрел на Сырцова и строго же предположил: Признавайтесь, как на духу, Георгий: вы напоили девушку с исключительно гнусными намерениями?
— Признаюсь, — серьезно вступил в шутливый разговор Сырцов, но не выдержал тона — начал оправдываться: — Не думал, что она так быстро сломается. Так деловито, можно сказать, умело приступила она к этому процессу.
— Это вы обо мне? — закапризничала Дарья.
— О тебе, голубка, о тебе.
— Вот и великолепно, — разрешила она.
Неслышно прибежала Берта Григорьевна, в момент все поняла и склонилась заботливой курицей над пьяным своим цыпленком.
— Пойдем в постельку, Дашенька. Встанем и тихонечко пойдем.
— В какую такую постельку? — возмутилась Дарья и, бессмысленно махая руками, объявила: — Вон — светло еще! И спать я не собираюсь. А сейчас мы все выпьем за Жору!
— Ты уже выпила за меня, — напомнил Сырцов.
— И еще раз выпьем, — стояла на своем Дарья. Она попыталась подняться с пуфика, но не смогла, чему очень удивилась и захохотала. Отсмеявшись, ни к селу ни к городу спела довольно точно: — То, что было не со мной, помню!
— Понесем, — вздохнул Константин.
— Понесем, — поддержал его Сырцов.
Но не вдвоем же — за руки, за ноги — нести. Нес один, но самый здоровый — Сырцов. Он осторожно спускался по лестнице. Дарья, обняв его за шею, через его плечо строила Константину, следовавшему за ними, ужасающие рожи. В девичьей спаленке Сырцов положил ее на узкую кровать. Не отпуская его, склонившегося над ней, она, твердо веря, что это действительно так, поведала ему на ухо таинственным шепотом:
— Я нарочно притворилась пьяной, чтобы ты меня на руках носил.
Поцеловала его в ухо, расцепила руки на его шее и освобожденно раскинула их по покрывалу. Комната была маленькой, и поэтому Берта и Константин наблюдали за трогательной сценой от дверей.
— Вы поможете ей раздеться, Берта Григорьевна? — спросил Константин.
— Не желаю раздеваться! — завопила Дарья. — Хочу спать одетой!
— Тогда спи, — поймал ее на пьяном слове Сырцов, потрепал по щеке (она щекой попыталась придержать эту ладонь, не удалось), отошел к двери и пригласил:
— Пойдемте, Константин.
— Пойдемте, — согласился тот. — Но куда?
— К роялю, — уточнил Сырцов.
— И то хорошо, что не к барьеру, — заметил Ларцев.
Прихватив по пути чистые стаканы, Сырцов сдвинул использованные к стене. Стаканы беззвучно заскользили по зеркальному черному полю. Разлил:
— Что же, приступим к музицированию.
— Я за рулем.
— И я за рулем.
— Я отсюда прямо на базу. А тут недалеко, — размышлял вслух Константин. — И можно местными дорогами.
— А я у Деда заночую.
— Тогда о чем мы, собственно, говорим? — удивился Константин, поднял стакан и признался: — Георгий, мне надоело выкать.
— На "ты", — все понял Сырцов и чокнулся с ним. — Будь здоров, Костя.
— И ты будь здоров. — Выпили. Передохнув, Константин заговорил о главном: — Дашка-то сегодня веселая.
— Она пьяная, Костя.
— Когда она по-настоящему пьяна, она грустная, Жора. Господи, хоть бы она в тебя влюбилась!
— Это зачем же? — испугался Сырцов.
— Чтобы не сойти с ума от одиночества.
— А ты на что?
— Нет человека более близкого и более далекого, чем бывший муж или бывшая жена. Он может прибежать, чтобы помочь тебе подняться, но он не может идт и с тобой рядом, потому ч