— Ты мне скажи, что мне делать. Мою кожу снимут вместе с моей исключительностью. Как спастись?
— Надо найти человека. Повелителя. Что угодно повелителю, то имеет силу закона. Надо понять, золотой мой, что по форме мы переживаем систему конституционного правления, а по содержанию — абсолютизм. Демократия и абсолютизм разнятся не широтой прав верховной власти и не широтой их распространения, а отличаются друг от друга только тем, у кого кусок пирога, у кого сосредоточивается власть. Юристы еще в третьем веке говаривали, что единственным источником власти является воля императора. С тех пор, мой золотой, ничего не изменилось. Надо, иметь дело по крайней мере с исполнителями воли верховного вседержителя. Знаю, знаю, что тебе противно. Но что поделаешь. Еще Гораций в Посланиях первом, пятом и двенадцатом с горечью настаивал: "Я не в том возрасте, когда нам нипочем не сжиться с новым и неизведанным образом жизни. Достаточно, если бы он, этот новый образ жизни, дал бы мне достаточно свободы и всяких возможностей жить".
39
— Ты вдумайся только, мой золотой, — продолжал Тимофеич, — Гораций говорил, что у нас никогда не будет времени, чтобы освоить новый порядок или стать другими. Мы с молоком матери уже впитали в себя старые порядки и старые традиции. У человека никогда нет времени на то, чтобы угробить себя и свои привязанности. Даже если бы на наши головы свалились удачи, мы бы пришли в ужас оттого, что не в состоянии перестроиться, не в состоянии расстаться с нашим утробно-прекрасным прошлым. Скажу тебе по секрету, мои родители были белыми до мозга костей, а я вопреки своей воле стал красным. Вместе с репрессиями и убийствами я впитал в себя всю красноту. До посинения впитал. Но это не значит, что я когда-нибудь стану фиолетовым. Все мое нутро протестует против фиолетовых, а они придут к власти, чует мое сердце, что придут! Ты должен к тому времени восстановить свой статус-кво, обрести свой единственный консенсус, как говорят в праховском парламенте. Ты и в ВРД должен правильно объясниться. Да, ты всегда стоял и стоять будешь за растление всего и вся, а не за оздоровление старых форм жизни. Не грех в своем обращении сказать тебе, что ты никак не можешь осудить великодушного и щедрого Пилата, который все сделал для бедного безбожника Христа. Да, именно Пилат, должен ты подчеркнуть, является величайшим мудрецом. Что написал Пилат на распятии? Знаешь ведь! Он написал: "Иисус из Назарета, царь иудейский", и написал на трех языках: по-еврейски, по-латински и по-гречески, чтобы все могли прочесть. И не послушался Пилат фарисеев, которые говорили: "Не пиши: царь иудейский, а напиши, что он сам говорил: 'я царь иудейский'". А Пилат ответил: "Что я написал, то и написал". Как ответил, мой золотой?! Как ответил?!! Пилат оказался на высоте. Он выступил против Кесаря, хотя последующие два тысячелетия его обвиняли в противоположном. Пилат — единственный, может быть, в истории человечества мудрец и повелитель, который умело сочетал демократизм с абсолютизмом, или, как теперь говорят, с единоначалием.
Нам сегодня как никогда нужны Пилаты, Пилаты, Пилаты и еще раз Пилаты — вот суть нашей демократической программы. И на твое увольнение, точнее на восстановление в правах, я смотрю как на ниточку, ухватившись за которую, можно выйти к настоящим решениям всех щемящих вопросов. Действуй, дружище, промедление смерти подобно!
Я вышел от Тимофеича, как всегда, в приподнятом настроении. Мудр ж, черт, размышлял я, мудрее, пожалуй, самого Пилата. Какую мысль подбросил! Горацием прикрывался. Выходит, целое поколение не в силах приспособиться к новым порядкам. Времени нет, чтобы стать другим. Можно, конечно, закрыть глаза, впрыснуть морфию, уснуть и думать, что ты другой. Но разве ты изменишься, если уснешь или если будешь в темной комнате? Или если напьешься? Можно наглотаться нового дурману, и тебе будет казаться, что все изменилось в этом мире. Можно, конечно, и доґговориться со всеми: давайте же будем другими. И что из этого выйґдет? Суть-то останется прежняя. Хорошо Тимофеичу: он в словах живет. Соорудил себе башни из слов. Соединил их переходами и лестницами и, как обезьяна, бегает из башни в башню. Может быть, это не так. Наверное, не так. Иначе его бы не слушали женщины. Как же они любят его! Как восторгаются его афористическим богатством! Мне бы такое фокусничество, хотя бы на пару дней…
Я одинок в этом мире не потому, что у меня нет друзей, а потому, что в моей душе нет дружественности, моя душа обезличилась, и мне наедине с собой не с кем говорить, некому поведать мои тайны, некому рассказать о моих бедах. Я наедине с собой только лаюсь. Поразительная примета времени: никогда такого не бывало. Все люди только и лаются, когда остаются наедине с собой. Они проклинают власть, свое начальство, соседей. Канализацию, погоду, своих детей и близких. Они проклинают свои квартиры, клянут цены и реформы, избирательные кампании и казнокрадство, поносят правоохранительные органы и мусоропроводы, сберегательные кассы и пивные ларьки. Они пребывают в постоянном лае, в нескончаемом ругательском диалоге! Откуда же взяться любви, когда кругом проклятье ссор, распрей и одиночеств?! Я одинок, потому что одинок мир, потому что у мира тоже отняли душу, а может быть, временно все души призваны, скажем, в армию, чтобы их переделать, перекрасить, перестроить, перелицевать, пере… а потом выпустить в новый мир…
Я пытаюсь подменить свою душу словесным бредом Тимофеича, воспоминаниями о тете Грише, заклинаниями Альбины, крючкотворным лицемерием Шубкина и прочей ерундой. Да не простит мне Господь мои грехи!
40
Я люблю толочь воду в ступе. Пять часов подряд я перекатывал в своих мозгах сказанное Тимофеичем. Перекатывал, пока не пришел Литургиев. Я ему сказал:
— Сейчас как никогда нужны Пилаты, ибо они — крепкая и надежная власть.
— Гениально сказано, — ответил Литургиев. — Слыхал: Шидчаншин собирается выставить свою кандидатуру на пост начальника УУУПРа.
— Он же умирает?
— Поэтому и отважился на такой безрассудный шаг. Надо хоть что-то в этой жизни сделать хорошее. Шидчаншин — анти-Пилат в законченном виде. Он решился ценою своей жизни или смерти подать голос против Паразитария! Он считает, что его почину последуют другие.
— Чепуха. История знает немало случаев, когда в борьбе с Антихристом люди сжигали себя на кострах, тысячами гибли на крестах, а что толку!
— Не скажи. Толк был.
— А как же с догмой Достоевского относительно самоценности детской слезинки?
— Как и со всеми догмами. Коту под хвост.
— Тогда какой смысл Шидчаншину метать бисер перед свиньями?
— Ситуация резко в стране изменилась. Шидчаншин — чистой воды не от мира сего. Может пройти. Народ любит юродивых. Мармеладова уже избрали…
— Его никак не пропустят. Отравят. Сбросят с моста или организуют наезд машиной.
— Какой смысл? Он же нежилец.
— Кто знает, как оно обернется. Один президент из недальнего зарубежья с этой хворобой прожил сорок лет.
— Нам с зарубежьем тягаться вряд ли стоит. Все непаразитарные образования нам враждебны.
— А потом, нужны Пилаты, а не от мира сего. Две тысячи лет подтвердили эту аксиому: не от мира сего тоже нужны, чтобы была крепкой власть Пилатов.
— Не все однозначно, — сказал Литургиев в раздумье. — Ты занимаешься первым веком. Вспомни, что там была целая цепочка эпилептиков, маньяков, неврастеников, одним словом, сумасшедших, которые то и дело приходили к власти…
— Ты имеешь в виду Тиберия, Калигулу, Клавдия и Нерона? Это были гении зла, это были творческие личности, чьи помыслы направлялись на поиски способов уничтожения всего живого. Они пришли на смену демократии Рима, на смену республики. Так было всегда: за демократической полосой следовала полоса диктата. Поверь, то же ожидает и Заокеанию, где демократия дошла до крайней точки. Они всем своим Пилатам ввели гуманистические инъекции и потому держатся. Заметил, они отстреливают несостоявшихся Пилатов, получая лицензии от своих местных дьяволов.
— Ты хотел бы выучиться на Пилата?
— Это не каждому дано. У меня есть знакомец, поручик Курвин, он непременно станет Пилатом, хотя сейчас сидит по уши в навозной жиже.
— Что он в ней делает?
— Готовит себя к пилатовской должности. Намерен возглавить народное образование.
— Позволь, но туда уже заслали триста тысяч межрегиональных Пилатов паразитарного склада.
— А это такая отрасль, сколько ее не пилатируй, она все равно будет с придурью, то есть не от мира сего. А потом, провинциальный прокуратор — это, знаете, анахронизм. Нужен Пилат столичного полета. С вывертом. С хорошо поставленным голосом. И чтобы собак любил. Лошадей, бой быков, ошкуривание, обыдливание, опрыскивание, обнажение и прочее…
— А Курвин что, все это любит?
— Курвин даже любит то, что не любит. Он любит все, что надо любить. У него есть что любить, чем любить и как любить.
— И чем он сейчас занимается?
— Его главная цель совместно с ВОЭ (ведомством по откорму элиты) наладить хорошее платное паразитарное воспитание молодой смены.
— У него есть программа?
— Благодаря своей программе он и стал во главе народного образования.
— Он же тупой. Неужто сам сделал программу?
— Во-первых, он не тупой. У него могучий зад и крепкие челюсти. Он умеет вгрызаться в живых людей. А программу ему сделали другие. Теперь он считает, что у него есть своя собственная концепция, согласно которой пилатизм будет воспитываться с детства.
— Тогда нужно воспитывать и жертвы?
— Жертвы всегда делаются без специального воспитания. Жертвы пробуждаются к жизни сами. Жертвенность — это глубинное подсознательное свойство. Вот ты — типичный спонтанный жертвенник. Не знаю, почему ты не используешь это свое жертвенное дарование.
— Как?
— Жертвенность можно всегда хорошо продать.
— Зачем?
— Чтобы служить вечным примером.
— А твоя какова роль? Чего тебе нужно?