– Я придумал себе теорию. Хотя, наверное, я был слишком мал, чтобы понять, что это теория. В общем, у меня была воображаемая подруга. Мы с ней не расставались: болтали без остановки, родители выделяли ей место за столом, и так далее по полной программе. Потом мне пришло в голову, что она не воображаемая подруга. Я понял, что воображаемый друг – это я, а она – настоящая. Мне это казалось совершенно логичным. Родители со мной не согласились. Но я до сих пор втайне чувствую, что прав.
– Как ее звали?
– Сарра.
– А тебя?
– Томм. С двойным «м».
– Может, сейчас они вместе.
– Ой, нет. Томма я оставил во Флориде. Путешествовать он не любил никогда.
Мы не воспринимаем друг друга слишком серьезно, в чем есть серьезный плюс. Краска у него на кистях не то бордовая, не то синяя, а на одном пальце пятно чистейшего красного цвета.
Секретарь директора снова у микрофона. Парад почти закончился.
– Я рад, что ты нашел меня, – говорит Ной.
– Я тоже. – Хочется взлететь, ведь это так просто. Ной рад, что я его нашел. Я рад, что я его нашел. Мы не боимся об этом говорить. Я давно привык к намекам и противоречивым сообщениям, которые могут означать то, что, кажется, означают. Игры и состязания, роли и ритуалы, разговоры на двенадцати языках сразу, чтобы замаскировать правду. К прямолинейной, честной правде я не привык.
От нее мне буквально крышу сносит.
По-моему, Ной это чувствует. Он смотрит на меня, обворожительно улыбаясь. Другие зрители из нашего ряда поднимаются и толкаются. Они хотят выбраться в проход и вернуться к своим делам, а мы их задерживаем. Хочу, чтобы время остановилось.
Время не останавливается.
– Двести шестьдесят три, – говорит мне Ной.
– Что?!
– Это номер моего шкафчика, – поясняет он. – Встретимся после занятий.
Теперь я не хочу, чтобы время останавливалось. Хочу перемотать его на час вперед. Ной стал моим «до тех пор как».
Когда мы выходим из спортзала, я перехватываю взгляд Кайла. Мне по барабану. Джони с Тедом наверняка ждут меня под трибунами для подробного отчета.
Могу свести его к одному слову: радость.
Коридорный трафик (с вытекающими сложностями)
Самолюбие порой крайне утомительно. В течение следующего часа мне хочется и постричься, и переодеться, и выдавить прыщ у самого кончика носа, и сделать свои бицепсы рельефнее. Но хотелки остаются хотелками, потому что 1) они нереальны; 2) любую из этих метаморфоз Ной заметит, а я не хочу показывать ему, как сильно на него запал.
Пусть мистер Б. меня спасет. Пожалуйста, пусть его сегодняшний урок сразит меня наповал и я забуду о том, что меня ждет по его окончании. Но мистер Б. скачет по классу с антигравитационным энтузиазмом, и я чувствую себя чужим на его празднике жизни. «Двести шестьдесят четыре» – моя новая мантра. Я перебираю эти слова в голове, надеясь уловить их особый смысл (помимо номера шкафчика). Снова и снова я прокручиваю наш диалог с Ноем, чтобы выучить его наизусть, ведь в тетрадку записывать слишком рискованно.
Проходит час. Едва дождавшись звонка, я срываюсь со своего места. Где шкафчик 264, я не знаю, но стопроцентно выясню.
Я ныряю в людный коридор: там и раскованного характера встречи-воссоединения, и бои у шкафчиков. Вот шкафчик 435 – я совершенно не в том коридоре.
– Пол! – кричит кто-то. По́лов в школе не так много, так что вряд ли зовут кого-то другого. Когда я неохотно оборачиваюсь, Лисса Линг уже готова дернуть меня за рукав.
Я знаю заранее, что ей нужно. Лисса Линг снисходит до общения со мной лишь потому, что хочет заполучить меня в комитет. Она возглавляет школьный комитет по назначениям в комитеты, несомненно, потому что идеально для этого годится.
– Ну, Лисса, что тебе на этот раз? – спрашиваю я. Она к такому обращению привыкла.
– Вдовий бал, – отвечает она. – Хочу, чтобы ты занялся его организацией.
Я сильно удивлен. Вдовий бал для школы – событие крупное, организатор отвечает и за декорации, и за музыку.
– Я думал, бал организует Дэйв Дэвидсон, – говорю я.
– Так и было, – вздыхает Лисса. – А потом он вдруг подался в готы.
– Круто!
– Нет, не круто. Ограничивать людей черной одеждой нельзя. Так ты согласен или нет?
– А немного времени подумать можно?
– Шестнадцать секунд.
Я считаю до семнадцати и отвечаю:
– Я согласен.
Лисса кивает, обещает завтра утром сунуть мне в шкафчик листок с программой и уходит.
Знаю, что программа будет причудливая. Бал учредили лет тридцать назад, после того как местная вдова внесла в свое завещание оговорку о том, что средней школе надлежит ежегодно устраивать пышный бал в ее честь. Похоже, при жизни оттянуться она любила. Единственным условием было держать ее портрет на видном месте, а еще (тут и начинаются причуды) чтобы с ним потанцевал как минимум один двенадцатиклассник.
Поначалу я отвлекаюсь мыслями о тематическом оформлении бала. Потом вспоминаю, ради чего дожил до конца занятий, и продолжаю поиски шкафчика 264… пока меня не останавливает учительница английского, чтобы похвалить за чтение Оскара Уайльда на ее вчерашнем уроке. Ее не отошьешь, как не отошьешь и Беспредельную Дарлин, интересующуюся, справилась ли она со своей двойной ролью на Прайд-параде.
Минуты утекают одна за другой. Надеюсь, Ноя тоже задержали и мы доберемся до его шкафчика одновременно в рамках одной из чудесных, предопределенных судьбой встреч, которые сулят великие свершения.
– Привет, Ромео!
Тед поравнялся со мной, но, к счастью, не останавливается, а говорит на ходу.
– Привет! – эхом отзываюсь я.
– Куда идешь?
– К шкафчику 264.
– Разве он не на втором этаже?
У меня вырывается стон. Он прав.
– Ты Джони видел?
Порой кажется, судьбой движет ирония. Ну или мрачноватое чувство юмора. Например, если я стою с периодическим бойфрендом Джони и он спрашивает: «Ты Джони видел?» – логичный следующий шаг – подойти к верхней ступени лестницы и увидеть во фронтальной проекции Джони, обнимающуюся с Чаком, в полушаге от серьезного поцелуя.
Джони и Чак нас не видят. Глаза у них страстно, предвкушающе закрыты. Все притормаживают, чтобы на них поглазеть. Эта парочка – красный свет в коридорном трафике.
– Сука! – расстроенно шепчет Тед, потом бросается вниз по лестнице.
Знаю, меня ждет Ной. Знаю, нужно сообщить Джони о том, что я видел. Знаю, Тед мне не очень нравится. Но лучше всего этого я знаю, что должен побежать за Тедом и выяснить, в порядке ли он.
Тед довольно далеко от меня, он преодолевает коридор за коридором, поворот за поворотом, сшибает рюкзаки с чужих плеч, избегает взглядов анорексичек, жующих жвачку у шкафчиков. Не понимаю, куда он направляется. А потом догадываюсь, что никуда. Он просто уходит. Уходит прочь.
– Эй, Тед! – окликаю его я. Мы в исключительно пустом коридоре, прямо у столярной мастерской.
Тед оборачивается. В глазах у него блеск противоречивых эмоций. Злость пытается подавить шок и хандру.
– Ты знал об этом? – спрашивает он меня.
Я качаю головой.
– Так ты не в курсе, как давно это продолжается?
– Нет. Для меня это новость.
– Ну и фиг с ним. Мне плевать. Она может встречаться с кем угодно. Мне глубоко параллельно. Знаешь, мы с ней расстались.
Я киваю. Интересно, Тед сам себе верит? Следующей фразой он выдает себя с головой.
– Не думал я, что футболисты в ее вкусе.
Я соглашаюсь, но Тед меня больше не слушает.
– Мне пора, – говорит он. Хочется сказать что-то еще, хочется утешить его, пусть совсем немного.
Я смотрю на часы. Занятия кончились семнадцать минут назад. По другой лестнице я поднимаюсь на второй этаж. Номера шкафчиков уменьшаются: 310… 299… 275… 264.
Дома никого нет.
Я оглядываюсь в поисках Ноя. Коридоры уже почти пусты: все разошлись, кто по домам, кто по кружкам-секциям. Мимо меня несется команда легкоатлетов: у них тренировочный забег по коридорам. Я жду еще пять минут. Девушка, которую я прежде не видел, с волосами цвета мускатной дыни, проходит мимо со словами: «Он ушел минут десять назад. По-моему, расстроенным».
Чувствую себя полным лузером. Вырываю страницу из учебника физики и пишу записку с извинениями. Удовлетворительным кажется лишь шестой ее вариант: он интересный, заинтересованный и не совсем сумасбродный. За писаниной я продолжаю надеяться, что Ной появится. Записку просовываю в шкафчик 264.
Я спускаюсь к своему шкафчику. Джони не видно, и это к лучшему. Что ей сказать, понятия не имею. Могу понять, почему она не говорила о Чаке Теду. А почему не говорила мне, понять не могу. Это обидно.
Когда я захлопываю дверь шкафчика, мимо проходит Кайл.
Он кивает, говорит: «Привет!» Он почти улыбается.
Я в шоке.
Кайл идет своей дорогой не оборачиваясь.
Моя жизнь – полное сумасбродство, а я никак не могу это исправить.
Изучаем забытые языки
– Может, он здоровался с кем-то другим, – говорю я. После встречи у шкафчика прошла пара часов. Я разговариваю с Тони – описываю мелодраматичные события человеку, который в них не участвовал. – А еще он улыбнулся. Может, просто под кайфом был, – добавляю я.
Тони уклончиво кивает.
– Не понимаю, зачем Кайлу снова со мной разговаривать. Не то чтобы я вел себя как-то по-особенному. И не то чтобы Кайл был склонен менять свое мнение по такому вопросу.
Тони уклончиво пожимает плечами.
– Я позвонил бы Ною, но, кажется, мы не настолько хорошо знакомы. То есть, если позвонить, он поймет, кто это? Узнает меня по имени или по голосу? Это ведь может подождать до завтра, да? Не хочу, чтобы меня приняли за полного неврастеника.
Тони снова кивает.
– А Джони? О чем она думала, когда сосалась с Чаком посреди коридора? Сказать ей, что я в курсе? Или притвориться, что я не в курсе, а самому тайком считать, сколько раз Джони со мной заговорит, пока не расколется, возмущаясь абсолютно каждой минутой, которую она скрывает от меня правду?